Он говорил все это спокойно, серьезно и вроде бы равнодушно, но в его глаза, впервые за время нашего разговора, я увидела страх.

— А ведь вы, Аркадий Анатольевич, этого человека боитесь,— медленно сказала я, глядя ему в лицо.— Интересно, а вот того, что я свое обещание возьму и не выполню, а?

После всех гадостей, которые вы мне наговорили? Возьму и не сдержу свое слово. Этого вы не боитесь?

— Нет, этого я как раз не боюсь,— сразу успокоившись, усмехнулся он.— Вы никогда не нарушите данного слова, потому что это будет не по-мужски,— в его голосе зазвучали издевательские нотки.— Вы же воспитаны так, что отворачивать не умеете! Вы же после этого себя уважать перестанете! Да вам, голубушка, ни один враг не сможет причинить столько зла, сколько вы сами себе натворите. Вбив себе однажды что-то в голову, вы будете упорно идти ложным путем, где-то там, далеко внутри, понимая, что он ложный, но ваша гордыня, а это, между прочим, худший из грехов, никогда не позволит вам сознаться в этом. Особенно самой себе. Но наступит момент, когда вы поймете, как ошибались, и на вас обрушится такая тоска, такая безысходность, что все, об кого вы когда-то сладострастно вытирали ноги, как сегодня об меня, почувствуют себя отомщенными! — не без пафоса закончил он.

— Какой великий артист в вас пропал! — восхитилась я и тут же предложила.— Аркадий Анатольевич, я понимаю — возраст уже не тот, но, может быть, все-таки попробуете? У меня есть хорошие друзья в театральном мире, могу составить протекцию. Я серьезно!

Коновалов встал и, глядя на меня с испепеляющей ненавистью, прошипел:

— Не вводите людей в заблуждение, носите штаны. Они вам больше подходят!

С этими словами он повернулся и пошел к лестнице, сопровождаемый моим беззаботным смехом, но, как только я поняла, что он ушел, силы оставили меня и я расплылась по стулу, как кусок теста, а внутри у меня все дрожало мелкой дрожью. Подскочили ребята и Слава, с тревогой глядя на меня, спросил:

— Вам плохо, Елена Васильевна? Вы идти-то сможете?

А Сергей, простая душа, тут же предложил:

— Елена Васильевна, может я его догоню и накостыляю, чтобы маленьких не обижал?

— Все нормально, ребята,— постаралась я их успокоить, переводя дыхание.— Сейчас все пройдет. Я выяснила главное, теперь мне будет легче во всем разобраться.

— Вы бы все-таки поели, Елена Васильевна, а то так ни до чего и не дотронулись,— оглядев стол, сказал Сергей.

— Не хочу, ничего не хочу. Пошли в гостиницу, мне в себя прийти надо,— сказала я, поднимаясь.

В номере я прилегла на кровать, закурила, чтобы немного успокоиться, а потом, найдя в своем еженедельнике список телефонных номеров посольств, позвонила в Колумбийское и договорилась о встрече с работником торгового отдела.

— Ребята,— сказала я, войдя в номер Сергея и Славы.— Ситуация следующая: я сейчас еду по делам на метро — так быстрее будет, а вы свободны. Можете идти хоть в зоопарк, хоть в парк Горького, только убедительная просьба — ни во что не ввязываться. Помните, что вы не в Баратове, и на старайтесь доказать всем и каждому, какие вы пробивные. Договорились?

— Нет, Елена Васильевна,— твердо заявил Слава.— Мы вас одну не отпустим, а то грохнетесь где-нибудь. Вид у вас, скажем прямо, далеко не цветущий, да и не поели толком.

— Заодно и посмотрим, какое оно, московское метро,— добавил Сергей.

Я сдалась, поняв, что мне от них не отвязаться, и мы отправились на улицу Бурденко. Оставив ребят около ворот, я вошла и, найдя синьора Энрике, с которым говорила по телефону, предъявила ему доверенность от завода и рассказала вполне правдоподобную историю, что завод получил предложение о сотрудничестве от колумбийской фирмы «HFL» и мне поручено выяснить, что эта фирма собой представляет. Обрадованный синьор Энрике, который, как я поняла, целыми днями маялся от безделья, тут же засыпал меня кучей сведений о балансе фирмы, импортируемых и экспортируемых ею товарах, стабильном финансовом положении и тому подобном, и я с трудом вклинилась в этот словесный поток со своим вопросом:

— Простите, синьор Энрике, а как расшифровывается название этой фирмы? — спросила я.

— О, синьора! Название фирмы составлено из первых букв имени ее основателя Гуго фон Лоринга. А сейчас ею владеет его сын Готтфрид. Очень уважаемый в Картахене человек!

Услышав такое, я не поверила собственным ушам и переспросила. Нет, оказывается, я не ослышалась. Но эту новость еще предстояло хорошенько осмыслить, не торопясь, в тишине, а не под стрекот дорвавшегося до слушателя синьора Энрике, который и не собирался останавливаться, расписывая выгоды сотрудничества с колумбийскими фирмами и подсовывая мне все новые и новые рекламные буклеты. Когда я, наконец, вырвалась на свободу, понимай, на улицу, увидевшие меня ребята только спросили:

— Елена Васильевна, что с вами там делали? На вас лица нет.

— Не подначивайте, мальчики, мне и так паршиво,— огрызнулась я, но тут же извинилась..— Простите, ребята — нервы. Я еду в гостиницу, а вы...

— А мы едем с вами, Елена Васильевна,— решительно перебил меня Слава.— Потому что вид у вас такой, что в обморок вы в любую минуту хлопнуться можете. А нам, если с вами что-нибудь случится, головы поотрывают. Не знаю, как Малыш, а я свою люблю. Привык я к ней как-то.

Сергей промолчал, но смотрел на меня очень внимательно, готовый подхватить, если мне действительно станет плохо.

В гостинице, оставшись одна в номере — ребята ушли к себе, сказав, что развлекаться они передумали — я одела халат и рухнула на кровать. Что за ерунда, думала я, с чего бы это вдруг на меня такое навалилась? И в более серьезных переделках приходилось бывать и ничего. А сейчас от какой-то чепухи разнюнилась, как девчонка.

Как девчонка... Папа всегда говорил именно эти слова, когда я плакала от боли или от обиды, когда я была чем-то расстроена, и они заставляли меня взять себя в руки, сцепить зубы и идти дальше. Что же ты сделал со мной, папа? Кем ты меня вырастил?

А память услужливо подсовывала мне сценки из детства. Вот мы сидим с мамой и перебираем лоскутки, собираясь шить платье для новой большой куклы, которую мне подарила бабушка Зоя. Появляется папа и, взглянув на наше занятие, пренебрежительно бросает: «Да что ты, Елена, как девчонка, в куклы играешь? Пойдем, посмотришь, какой лук я тебе смастерил! Все мальчишки умрут от зависти!». Подхватывает меня на руки и уносит, а я смотрю через его плечо на маму, которая потерянно сидит, опустив голову, потом поднимает лицо и глаза у нее такие грустные-грустные. Она пытается мне улыбнуться дрожащими губами, только плохо у нее это получается.

А вот я сижу с разбитой коленкой — играла с мальчишками в футбол и упала, мне так больно, что я плачу.

Тут подходит папа и укоризненно говорит: «Да что ты, как девчонка, слезы льешь? Подумаешь, коленку оцарапала».

Нет, нет, нет — и я помотала головой, прогоняя эти воспоминания — сейчас не время распускаться. Делом надо заниматься, Елена Васильевна, делом, а не в прошлом ковыряться. Его все равно не изменить, не вернуть, да и себя мне уже не переделать. Все!

И, постепенно успокоившись, я начала обдумывать услышанную сегодня ошеломляющую новость — за компанией «Доверие» в конечном счете стоит ни кто иной, как родственник дореволюционного владельца завода. А это наводило на очень интересные размышления. Например, почему он не стал выступать от своего имени? Почему он обратился к такому сомнительному типу, как Коновалов? Ведь в России много солидных компаний с устойчивой репутацией, которые не отказались бы помочь ему приобрести завод законным путем — через банкротство. Может быть, потому, что подобные методы приобретения акций планировались изначально? Крайне сомнительно, ведь десять лет все было тихо, спокойно и законопослушно. Выходит, что необходимость подобных грубых действий возникла именно сейчас. Но что ее могло вызвать? Пока в голову приходит только одна причина — не допустить собрания акционеров. Получается, что Лоринг не хочет, чтобы из завода сделали, грубо говоря, бардак.