— Да. Я ей еще в самом начале все о себе рассказал и объяснил, чтобы для нее эта новость потрясением не стала, если ей кто-нибудь другой об этом скажет. Как видишь, так и получилось,— Матвей метнул в сторону Пана сердитый взгляд.— А говорит? А что она может говорить? Она уже тогда в усадьбе все сказала. Спасибо, что не прогоняет. Ходим с ней в театры, на концерты. А теперь еще эта история. Если Нина Максимовна о ней узнает, то выгонит меня взашей и будет права.

Говоря все это, он ковырял ложечкой кусок торта, превратив его в крошево. Взглянув на дело своих рук,он смутился.

— Веришь, Лена, первый раз в жизни со мной такое,— он горестно вздохнул.

— Ох, Павел, сказала бы я тебе кое-что, да ладно! Успокойся! Если бы Ирочка все для себя решила, то не позвала бы меня, чтобы посоветоваться. Значит, шансы у тебя есть. Точнее, были,— я посмотрела на часы — без десяти пять.— Надо Нину Максимовну предупредить, что Ирочка у меня ночевать останется, нельзя ее сегодня домой отпускать. Что бы придумать такое, правдоподобное?

Я посмотрела на Матвея и увидела, что он бледнеет у меня на глазах, неотрывно глядя на дверь. Я обернулась — там с опущенной головой стояла Ирочка, которая со сна еще плохо соображала и облизывала пересохшие губы, а об ее ноги терся Васька.

— Елена Васильевна, а водички можно попить?

— Конечно. А может быть, чаю хочешь? —я встала и попыталась как-то заслонить Матвея, чтобы она его не увидела, но у меня, естественно, ничего не вышло — я же не ширма.

— Нет,— она помотала головой.— Водички.

— Иди, иди! — стала я ее выпроваживать.— Я тебе сейчас принесу.

— Не надо., я сама,— видно было, что она просыпается.— Вы и так со мной возитесь, как с маленькой. А который час? Мне же домой надо, а то мама волноваться будет.

Она подняла голову, похлопала своими глазищами и увидела Матвея. Сон слетел с нее моментально, глаза чуть прищурились и холодно блеснули, и она спокойно и равнодушно, как совершенно постороннему человеку, сказала:

— Добрый день, Павел Андреевич,— потом перевела взгляд на Панфилова.— Здравствуйте, Владимир Иванович. Извините, что помешала. Я сейчас уйду.

— Ирочка! — простонал Матвей, вскочив со стула так резко, что тот с грохотом опрокинулся и насмерть перепуганный Васька шмыгнул под кресло.— Ирочка, подожди!

Но она так глянула на Матвея, что у него безвольно опустились руки. Не знаю уж, как это у нее получилось, но она, будучи больше чем на голову ниже его, умудрилась посмотреть на него свысока, словно не мужик под два метра ростом стоял перед ней, а Васька у ее ног крутился. И тут и ему, и всем нам стало ясно, что нет больше девочки Ирочки, а есть Ирина Максимовна Бодрова. И извольте соответствовать.

— Ирина Максимовна,— с трудом пропихивая слова сквозь перехваченное волнением горло, сказал Матвей.— Я прошу вас простить меня за все, что вам пришлось сегодня из-за меня пережить, и позволить объясниться.

— Благодарю вас, Павел Андреевич, но не стоит. Мне уже все объяснили в очень доступной форме. Извините, но ваших ожиданий я оправдать не смогу — я не гожусь на роль содержанки,— спокойно, холодно, отчужденно произнесла она с таким достоинством, что я невольно восхитилась.

— И все-таки, Ирина Максимовна, я очень прошу вас меня выслушать! И Матвей решительно, словно прыгая в ледяную воду, выпалил: — Я люблю вас и хочу, чтобы вы стали моей женой. Женой, а не содержанкой! Понимаете? Графиней Матвеевой и хозяйкой «Сосенок», где вас все без исключения любят, а я больше всех! — и совершенно неожиданно закончил как-то неуверенно: — Вот!

— Женой?! — на какой-то момент Ирочка растерялась, но тут же справилась с собой и твердо заявила: — Нет!

— Как «Нет»? Почему «Нет»? — На Матвея больно было смотреть.

У Ирочки подозрительно заблестели глаза, но она все так же твердо объяснила:

— Потому, Павел Андреевич, что детдомовская девчонка без роду и племени не может быть ни вашей женой, ни графиней Матвеевой.

— Но я же рассказывал тебе... — он осекся под ее холодным взглядом и поправился: — Простите, вам, что представляла собой моя родная мать! — Матвей изо всех сил пытался переубедить ее.

— Да, рассказывали,— кивнула головой Ирочка.— Но она не была женой вашего отца!

— О, господи! — заорал Матвей, ломая все выставленные ею барьеры.— Да нет мне никакого дела до так называемого общественного мнения! Я люблю тебя! Понимаешь? Люблю!

Ирочкины глаза налились слезами, ее сотрясал нервный озноб, который она изо всех сил старалась сдержать, и я, видя это, с ужасом ждала, что она вот-вот сорвется. Но она справилась с собой и, решительно покачав головой, твердо заявила:

— Нет!

Но тут нервы у нее не выдержали, и она бросилась в комнату. Матвей ринулся за ней, а я, естественно, следом. Ирочка упала на диван, зарылась головой под подушку, а сверху еще и плед натянула и наконец разрыдалась — ну сколько же можно наваливать на ребенка в один день! Матвей упал рядом с диваном на колени, протянул руки, чтобы убрать плед, но не решался дотронуться до Ирочки и только, беспомощно разводя руками, сам чуть не плакал.

— Воды принеси! — шепотом рявкнула я на него.

Матвей рванул за водой и, вернувшись, явно намеревался остаться, но под моим испепеляющим взглядом покорно вышел из комнаты, правда, дверь до конца не закрыл, наверное, решил подслушивать. Ну и пусть с ним!

— Ирочка, попей водички,—тихонько позвала я.— Ты ведь пить хотела. Ну повернись ко мне. Давай-давай, поворачивайся. Ты же моя манявка! Ты же моя топотуха! — ласково приговаривала я.

Она доверчиво повернула ко мне свое залитое слезами лицо и уставилась, словно силясь что-то вспомнить, и, видимо, вспомнила, потому что удивленно спросила:

— А откуда вы эти слова знаете? Так меня только папа называл.

— Да ведь ты же мне сама их сказала. Где-то у тебя в памяти они сохранились, а под действием укола проявились. Может быть, со временем еще что-нибудь вспомнишь. Давай водички попьем,—я поднесла бокал к ее губам.

Всхлипывая, она сделала несколько глотков и, видимо, немного успокоилась, потому что постаралась устроиться поудобнее — раньше ей было просто не до этого. И я, видя это, решила, что она уже в состоянии не только выслушать меня, но и понять то, что я собиралась ей сказать.

— Ирочка,— осторожно начала я, ласково поглаживая ее по руке.— В мире, к сожалению, очень много злых и завистливых людей, способных своими словами испортить жизнь слабому человеку. Но ты ведь сильная. Я слышала все, что происходило в конференц-зале, и искренне восхищалась тобой. Не уверена, смогла бы я сама выстоять на твоем месте, а вот ты смогла. Ты молодец, Ирочка! — я улыбнулась ей.— Но вот отказывать Павлу Андреевичу и ломать свою судьбу только потому, что психопатка Кострова наговорила тебе гадостей, неразумно. Поверь мне.

— Я не поэтому,— отводя взгляд, прошептала Ирочка.

— А почему же?

— Потому что я ему не пара! — тихо, но очень твердо заявила она.— И потом... Как я могу иметь детей, если не знаю, кто мои настоящие родители! А вдруг они какие-нибудь негодяи или больные?

— И это единственное, что тебя останавливает?! — потрясенно спросила я.— И только поэтому ты отказываешься выйти за Павла замуж?! Я поняла бы, если бы ты сказала, что не любишь его! Но из-за этого?!

— Да как же его можно не любить?! — изумилась Ирочка.— Он же такой! Такой! — она искала и не могла найти подходящих слов, чтобы выразить бушевавшие в ней чувства.

— Дите ты мое маленькое! — с облегчением рассмеялась я.— Так вот из-за чего весь сыр-бор! Успокойся, ребенок! Ты придаешь этому вопросу слишком большое значение. Ты что же, никогда не слышала, как у совершенно здоровых родителей рождается больной ребенок, у матери-алкоголички вырастает потрясающий сын, умный и талантливый, а в семье честных, порядочных, законопослушных людей появляется сын-преступник? Если нет, то поверь мне на слово, потому что я не раз и не два с такими случаями сталкивалась. По поводу же того, что твои родители негодяи, это, извини, полная ерунда! Ну подумай сама, разве же негодяй будет звать свою дочку манявкой и топотухой? Да никогда в жизни! Так что эту мысль можешь немедленно и смело выкинуть из головы. А если ты каких-то наследственных болезней боишься, то ведь и обследоваться можно.