Я с интересом наблюдала обратно пропорциональную зависимость — кажется, так это называется в математике,— как по мере уменьшения еды на тарелке, а потом и пирожков Колькино лицо приобретало все более человеческое и осмысленное выражение. Наконец он обессиленно отвалился от стола и расслабленно сказал:

— Теперь я знаю, что такое счастье! Но кто сотворил все эти чудеса? Какой волшебник?

— Проглот! Тебя легче убить, чем прокормить! — радуясь, что он немного ожил, сказала я.— Не волшебник, а волшебница. У меня теперь Варвара Тихоновна работает, да и Васька теперь большей Частью у нее обретается. И как я раньше не додумалась домработницу взять? Ну что, коньяк или «Мускат»?

— И пиво тоже,— сытым, довольным голосом сказал Мыкола и закурил.

— Ладно. Перебирайся в комнату, сам знаешь, где что стоит, а я пока кофе сделаю.

Когда мы устроились в креслах, я начала рассказывать, как я отдыхала, что собираюсь завтра поехать к родителям, а в субботу — в гости к Матвею, старательно избегая любых упоминаний о том деле, которым он был занят.

— Кстати, дорогой, ты насчет работы что-нибудь узнал? Или, замотанный, забыл, по своему обыкновению?

— Обижаешь? — его умиротворенная физиономия тут же приобрела оскорбленный вид.— Уже обидела! — укоризненно вздохнул он.— Нет у нас в архиве мест. Можно будет попробовать ее немного попозже к нам пристроить, но это в том случае, если мы сами усидим, что проблематично, и если она компьютер знает. Но тут ее придется через райотдел какой-нибудь проводить. А почему такая срочность?

— А потому, что она в областном архиве у Костровой работает. Дальше объяснять или не надо?

— Эк ее угораздило! Да, не место это для молодой девчонки,— согласился со мной Колька.

— А ты, случаем, не в курсе, что это за история была года три назад, после которой она со службы полетела?

— Знаю, конечно. Она и Тихонов в женской колонии работали, оба аттестованные, а бабенка еще одна, фамилию не помню...

— Курицына? — спросила я.

— Может быть. Говорю же, не помню. Та — из вольнонаемных, в канцелярии работала. А у Костровой, хоть она и дочь имеет, правда никто, в том числе и она сама, не знает, от кого, замашки несколько специфические.

— Значит, из-за этого? — спросила я, вспомнив рассказ Анны Ильиничны.

— Ага. А среди заключенных там девчонка была одна очень красивая, вот Кострова и стала к ней приступаться, чтобы, образно выражаясь, свои порочные склонности к ней на практике применить,— раньше-то такие вещи ей с рук сходили. Девчонка, естественно, отбивалась изо всех сил, а подружка ее, девчонки этой, вступилась за нее и высказала Костровой все, что она о ней думает, да, как говорили, в таких выражениях, что стены покраснели. Инка на нее с кулаками, а та ее в ответ приложила. На Инкин крик вертухаи прибежали, в том числе и Тихонов, повалили эту подружку на пол, и Кострова с Тихоновым отходили ее ногами так, что в больницу пришлось везти, операцию делать. Сактировали ее потом по здоровью. Скандал замять не удалось, полетели они с работы, но, как видишь, не пропали.

— Кто же с такой мразью дело иметь захочет? — удивилась я.— Я так поняла, что покровители у нее какие-то есть?

— Я думаю, что это ее за старые заслуги отблагодарили. Ее же всем проверяющим, кто к нам приезжал, подкладывали. А она и рада стараться начальству услужить,— брезгливо сказал Колька.

— Господи, как же их должны были перед этим напоить, чтобы они при виде ее сразу же не протрезвели? — я в недоумении пожала плечами.— Вот уж, воистину, не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки.

— А как там Пончик? Все такой же бодрый? — Егоров сменил тему.

— Да не совсем, оптимизмом он, во всяком случае, не брызжет. У него и у сына Володи Чарова, ну, ты знаешь, о ком я... большие неприятности из-за этих убийств могут быть.

— И не у них одних,— грустно сказал Мыкола.— Понимаешь, Ленка, мы сейчас ковыряемся во всех нераскрытых делах по стране за последние пять лет, пытаемся найти хоть что-то похожее, чтобы можно было сравнить, с людьми встретиться, поговорить. Сама же знаешь, что в деле не все отражается, может быть, у кого-то какие-то свои соображения были, а подтверждения они не нашли, вот при человеке и остались.

—- А почему только в нераскрытых? Ты что, сам не знаешь, как дела закрывают? Нашли кого-то сиделого или бомжа и навесили. Уж если вы всерьез за это взялись, а не для галочки, то и занимайтесь основательно.

— Спасибо, родная,— сидя в кресле, Колька иронически поклонился мне, согнувшись до колен.— Успокоила, называется. А может быть, и придется этим заняться,— печально сказал он.— Если сейчас ничего не найдем.

Колька встал, потянулся, устало поглядел на меня и вздохнул:

— Ладно, пойду я. То-то моя боевая подруга удивится, что я в человеческое время домой вернулся, да еще и сытым. Василию Трофимовичу и Зинаиде Константиновне привет от меня передавай. А если что-нибудь вкусное привезешь,— голосом кота Матроскина уже около двери продолжил он,— то мы коты всеядные, не только пирожками, но и свининкой питаемся... Мдам-м-м... Копчененькой... Солененькой...

— Сырой... — тем же голосом продолжила я.

— Нет, мы коты цивилизованные, окультуренные...

— Дрессированные...,

— А вот те шиш! — уже нормальным голосом заявил Мыкола.— Мы сами по себе гуляем!

— Ага! — согласилась я.— А некоторые даже и догулялись уже,— намекая на его не слишком счастливую семейную жизнь.

— Фу, Елена Васильевна! Бить ниже пояса — это так неспортивно! — укоризненно покачал он головой.

— А ты никогда не думал, что мне тоже иногда бывает за тебя обидно, а? Ладно, Колька, будь!

— А куда я, на фиг, денусь? — безрадостно отозвался он и, не дожидаясь лифта, начал спускаться по лестнице, сопровождаемый моим обычным «Целую, Муся!».

Того, как стареют родители, никогда не замечаешь, если видишь их каждый день, а когда бываешь у них такими партизанскими набегами, как я, то посмотришь, и сердце сжимается. Хотя и маме, и папе до шестидесяти еще далеко — они у меня ровесники, с детства друг друга знали, жили по соседству, в одном классе учились, потому так рано и поженились,— а все равно возраст свое берет.

Папе я привезла в подарок хороший шерстяной джемпер, маме — итальянские туфли из тонкой и мягкой кожи, чтобы ноги так сильно не уставали,— она ведь с утра до вечера по дому и двору, как челнок, снует, и бутылку легкого итальянского вина, которую мы за ужином и открыли. Сидели мы на веранде, поэтому я не стала выходить в сад, а просто пересела поближе к окну и закурила — с этой моей привычкой отец уже давно смирился и если ворчал, то больше по инерции.

— Слушай, Елена,— начал он.— Мы тут с матерью подумали и решили серьезно с тобой поговорить.

Ха! Они решили! Как же! Это отец решил, а мама, как всегда, молча согласилась.

— Папа,— я прекрасно знала, что он хочет сказать, и постаралась увильнуть.— Ведь бесполезный же разговор получится. Мы столько не виделись, может, о чем-нибудь другом поговорим?

Мне очень хотелось у них немного погостить. Неужели завтра же придется уезжать?

— Нет, Елена, об этом,— настойчиво сказал отец.— Сама виновата. Если бы ты тогда глупость не сделала, то нашему внуку сейчас уже пятнадцать лет было бы.

— Или внучке,— тихонько вставила мама.

— Или внучке,— согласился папа.— Ты на наш дом посмотри, на хозяйство... Для кого мы все это создавали? Кому все это достанется? Для кого мы и день и ночь горбатимся? — все больше разгорячаясь, вопрошал он.— Ты себе на жизнь с лихвой зарабатываешь. Думаешь, если мы в деревне живем, так не знаем, сколько такие туфли, что ты матери привезла, стоят? Знаем.

Папа достал из моей пачки сигарету и закурил, что бывало с ним очень нечасто, только когда он сильно волновался.

— Я тебе еще когда деньги предлагал, чтобы ты себе квартиру новую большую купила, отремонтировала, обставила, а там, глядишь, и мужа хорошего нашла. Так нет же, все в своем курятнике однокомнатном живешь! На машину новую, как ее? — он повернулся к маме.— Ну, как ее?.. Ее еще все время по телевизору показывают?