-- Ты же замерзнешь и простудишься. Для чего ты открыл дверь?

   -- Так лучше думается, -- скривившись, отозвался Леарза. -- Оставь. Иди спать. Я потом приду.

   Она не послушалась и опустилась на стул рядом, склонилась над столешницей, заглядывая в его прикрытые ладонями глаза.

   -- Опять сон приснился?

   -- Опять... -- уголок его рта дернулся.

   -- Если ты прекратишь так много думать об этом, они наверняка пройдут. И ты не говорил еще с профессором Квинном? Может быть, мне поговорить с ним?..

   -- Нет!

   Она даже отпрянула от него от неожиданности; Леарза убрал руки, взглянул на нее. Призрачный зимний свет падал на ее круглое лицо и выбелил его, ясно вычертив линии, тогда как его лицо оставалось во тьме, он знал.

   Осекшись, он вздохнул и снова сгорбился.

   -- ...Извини. Но профессору... лучше не знать. Эти сны не пройдут, ты понимаешь? Они будут сниться мне... потом он начнет разговаривать со мной даже наяву, и я окончательно сойду с ума.

   -- И ты будешь сидеть, сложа руки? -- спросила она.

   -- Я ничего не могу с этим сделать, Волтайр. Тысячи, если не миллионы людей до меня прошли этот путь.

   -- Я все-таки думаю, что надо посоветоваться с профессором. Ладно, ладно, не сердись. Но ведь он много лет посвятил изучению цивилизаций вроде твоей, не может быть, чтобы у него не было совсем никаких идей по этому поводу! Наконец, он был одним из тех, кто разработал теорию массового бессознательного Катар...

   -- Молчи, -- с тоской в голосе попросил ее Леарза. Слова ее впивались ему в душу, терзали его; рассудком он понимал, что она права, но все было не так просто, как ей казалось.

   Он боялся.

   Он знал: он явится к профессору и расскажет правду, и профессор будет по-прежнему благодушно улыбаться ему и, возможно, что-нибудь посоветует, но потом...

   Больше всего он боялся, что в Дан Улад после этого явятся вооруженные разведчики и заберут его. Что с ним сделают потом?.. Заточат в застенках ксенологического корпуса, будут наблюдать за ним, как за подопытным кроликом, вести записи, исследовать его неуклонно впадающий в бешенство мозг...

   Может быть, ради своей науки они даже не подарят ему легкой смерти, будут держать его связанным, чтобы посмотреть, как далеко это все может зайти.

   Эти мысли были ужасными; картины, рисовавшиеся его воображению, оказались еще страшней.

   В последние дни он начал опасаться даже Волтайр. Что, если она не послушает его и расскажет профессору? Тот наверняка предпримет что-то... это Волтайр не понимает, чем ей грозит его состояние, но профессор!..

   И это тоже угнетало его. Леарза понимал: если он действительно обратится в безумца, как это случалось с сотнями людей на его родной планете, Волтайр окажется в смертельной опасности. Он, конечно, не обладает никаким Даром, да и мечник из него, к счастью, ерундовый, однако она -- беззащитная женщина, даже с кухонным ножом в руке он будет для нее неодолимой угрозой.

   Он понимал, что он должен сделать, но никак не мог решиться.

   А она подняла руку и молча ласково принялась гладить его по затылку.

   Он склонился над столешницей еще ниже и вовсе лег; ее ладонь все не убиралась, прикосновения успокаивали, но в то же время что-то будто кровоточило у него внутри, жгло, не давало покоя.

   -- Я должен уйти, -- тихо сказал он, зажмурившись.

   -- Уйти?..

   -- Прочь из Дан Улада, -- добавил Леарза. -- Вернуться в ксенологический. Может, кто-то из младших согласится приютить меня.

   Она помолчала.

   -- Ты действительно думаешь, что ты настолько опасен?

   -- Я не могу отвечать за себя, Волтайр. Я не знаю.

   -- Мне кажется, ты преувеличиваешь, -- сказала женщина. -- Но если ты думаешь, что так будет лучше... по крайней мере, ты не собираешься уходить сейчас же? Ведь, если не считать этих снов, я не замечала за тобой ничего странного.

   Леарза вскинулся, стряхнув ее ладонь. Метель за окном не прекращалась; ледяной сквозняк тянул по ногам. На мгновение ему показалось, что эта комната находится на самом дне какой-то чудовищной пропасти, из которой невозможно выбраться. Женщина по-прежнему сидела рядом с ним, и ее глаза были почти белыми от падавшего в них света, и Леарза ощутил глухое отвращение.

   -- И на том спасибо, -- глухо сказал он и стремительно поднялся. Волтайр осталась сидеть; как был, в одной футболке, босой, он подошел к раскрытой двери и шагнул туда. Снег ударил ему в лицо, но он не ощущал этого, он спустился по замерзшей лестнице и оказался в черно-белом саду.

   -- Леарза, -- позвала его Волтайр, подбежавшая к двери. Он не обернулся и пошел прочь. -- Леарза, что ты делаешь!..

   Она так и не пошла за ним следом, и он скоро оказался на таком расстоянии от дома, что не мог слышать ее голоса, бесконечно бродил по занесенным снегом дорожкам, а с черного неба сыпался на него белый пепел. Он не чувствовал холода и рухнул ничком под старой яблоней, руки его увязли в хрустком покрывале, он лежал, упираясь лбом, пепел заметал его, а внутри у него больно рвалось и таяло.

   Она отыскала его позже, она была обута в сапоги и наспех накинула на плечи старую куртку Бела, опустилась перед ним на корточки, трясла его за плечи.

   -- Леарза! Леарза, чем ты думаешь! Ведь ты простудишься! Вставай сейчас же, пойдем домой!

   То ли от холода, то ли от боли все онемело в нем, он послушно поднялся и пошел за нею, но что-то безвозвратно ушло раз и навсегда.

   ***

   Зачарованные сиянием огней Централа бездушные наивно полагают, что все без исключения аристократы -- словно молодые боги, они одинаково могущественны, и по одному их слову небо поменяется с землею местами; однако в самом деле это не так.

   Семья Кандиано издревле считалась одной из благороднейших в Тонгве, и отец его был телепатом, имел значительные связи во дворце и одно время даже возглавлял службу связи. Те времена ушли, отец умер, под конец жизни впав в постыдное состояние старческого слабоумия, а сам он, к сожалению, талант своего родителя не унаследовал.

   Тем не менее Орсо Кандиано был почтенный, всеми уважаемый человек, владел роскошным особняком почти в самом центре Тонгвы, и многочисленные бездушные служили ему. Жены у него, правда, не было: она умерла два года тому назад, пытаясь разрешиться от бремени, но в итоге Кандиано похоронил и ее, и злополучный плод.

   Поначалу он был действительно безутешен; погиб его единственный наследник, на которого он возлагал такие значительные надежды, -- что, если ребенок вырос бы телепатом, как дед?.. Но время лечит любые раны.

   Сегодня в богатом особняке Кандиано ярко горели огни, а в сумрачных залах с широкими окнами звучали голоса.

   В первое время после возвращения одной из миссий Традонико в Централе только и говорили, что об инопланетянах, чей корабль так напугал космонавтов, однако вот уже почти год прошел (по времени Анвина), а инопланетяне все никак не объявлялись. Говорить о них попросту стало неинтересно: ровным счетом никаких новостей о них не было, а все, что можно было сказать, уже сказали.

   И Орсо Кандиано ничуть не беспокоила перспектива появления этих странных существ (Традонико почему-то был уверен, что они люди, но в пышных холлах особняков часто высказывались предположения, что это раса негуманоидного происхождения), его волновали другие вопросы. Жизнь продолжалась, а он в последние годы чувствовал себя совершенно никчемным, бесполезным человеком, и это мучило его.

   Таким образом, хотя люди вокруг него беспечно разговаривали, смеялись, сам хозяин сидел в одиночестве поодаль от шумных компаний, облокотившись о ручку кресла, и размышлял о своем. Кандиано было сорок три года; он не строил иллюзий, молодость уже прошла для него. Все же он не был еще стар. В первое время, будучи двадцатилетним юнцом, смысл своей жизни он видел в благополучии фамилии Кандиано, страстно мечтал открыть в себе дар не слабее отцовского, потом, когда понял, что он не унаследовал этого таланта, возложил свои надежды на будущего сына. Однако теперь Орсо Кандиано казалось: этот смысл слишком... мелок. Человек следует своим примитивным инстинктам, создавая семью и заботясь о потомстве; такая жизнь теперь не устраивала его, и он начал задумываться о том, какова высшая цель бытия человеческого существа.