21. Переезд

Минул месяц, пришла осень. Ферапонту вроде получше стало: начал он из избы выходить и вокруг дома прогуливаться. Только Нилу от того не легче: все равно на нем и хозяйство, и больные. Только он печь протопит, завтрак приготовит, избу выметет — а в окно уже стучат: давай, принимай, осматривай, лечи! Сидят в сенях или на завалинке, стонут, болячки расчесывают, крикливых детей баюкают или на жизнь друг дружке громко жалуются. И Ферапонт уже не тот стал, что прежде, — целыми днями теперь кряхтит, брюзжит, внимания к себе требует. Сварливый стал, цепляется к Нилу по мелочам, а как заснет — храпит или стонет во сне.

Вот в один день выдалась Нилу передышка — никто с утра не пришел, да и Ферапонт среди дня задремал. Надел Нил тогда быстро сапоги, лукошко взял и на опушку отправился, грибы искать. Моросит осенний дождик, гуляет Нил с лукошком от березки к березке, и сам не замечает, как уходит от избушки все дальше и дальше. Когда наконец осмотрелся вокруг — глядь, а он уже на помещичьих землях, недалеко от имения.

И верно — вот край села, вот дорога, которая к барскому дому ведет, а вот едут по ней три коляски. Да не коляски даже, а настоящие кареты! Видать, к барыне гости приехали. Важные люди! Каждая карета запряжена четверкой лошадей, на козлах кучер в ливрее, дверцы из черного лакированного дерева сделаны. Вспомнил Нил свое житье в Городце, когда сам на такой коляске по городу ездил, и вздохнул. Эх, прокатиться бы сейчас с ветерком, да на пристань в трактир, а оттуда к цыганам! А там музыка, шипучее вино и молодая цыганская дочь ждет у конюшни, где сено сложено…

Замечтался Нил, а тут как раз кареты с ним поравнялись. Нил шапку снял и на обочину отошел. Вдруг передняя карета остановилась, лакей с подножки слез, дверцу открыл и помог выйти старухе в собольей накидке. Это была старая графиня.

— А-а-а, наш знахарь! Вот кого судьба принесла! А я думала — не увижу тебя больше. Что ж ты тогда убежал, расчета не дождался?

Нил шапку в руках помял и, глаз не поднимая, отвечает:

— Прощения просим, хозяйка-барыня, дела у меня были неотложные, никак было невозможно долее задержаться. Как Николенька поживает — полегчало ему, лихорадка не возвращалась?

Старуха рассмеялась:

— Ну вот, вспомнил, наконец, о Николеньке. Дурачком-то не прикидывайся, все сам прекрасно знаешь. Выздоровел наш Николенька, и его Христофор Николаевич в Москву увез, в гимназию поступать. Не знаю, что уж ты ему такого дал, а только лихорадки после твоего лечения у него как и не было. Лучше мне вот что скажи — ты ведь сегодня, как я гляжу, никуда не спешишь? — и палкой в сторону лукошка с грибами махнула.

Понял Нил, что лучше согласиться.

— Да, барыня, я сегодня сам по себе, и время у меня есть.

— Тогда вот что. Гости мои сейчас уезжают, я их провожу, а потом одна останусь. Приходи в имение через час. Как во двор зайдешь, скажи лакею, что назначено. Разговор у меня к тебе есть, Нил Петрович, долгий разговор.

Нил, поклонившись, сказал, что придет, а сам думает: «Вот ведь старуха — знает, как меня зовут. Неспроста это».

Пока барыня гостей провожала, Нил около имения бродил, а потом уж, как час миновал, взошел на крыльцо и попросил слугу его к графине провести. Заходит Нил в ее покои, а старуха сидит за столом в кружевном чепце и карты перед собой на бархатной скатерти раскладывает. Нил стоит молча, ждет, пока старуха закончит. Потом кашлянул тихонько. Старуха вздрогнула, глаза от карт оторвала:

— А, это ты, дружок! Ну что, сперва расчет за прошлое дело?

Нил помялся и отвечает:

— Да уж, барыня, мне домой пора, расчет хорошо бы получить, если вы изволите.

Анна Федотовна достала кошель и отсчитала плату — пять золотых червонцев! Нил уже давно монеты дороже полтинника в руках не держал, и как золото увидел, подумал, ошибка какая-то. Да нет, графиня деньги еще раз пересчитала, Нила подозвала и в ладонь ему пять монет вложила.

Хочет Нил руку отнять, а графиня держит — и крепко так, не по-старушечьи. Смотрит, смотрит на его ладонь, а потом, наконец, отпустила руку и говорит:

— Не соврали про тебя — сила в тебе великая! Не бойся, наклонись, дай тебя поближе рассмотрю. И говори громче, а то я туга на ухо стала.

Нил подчинился. Стоит, наклонившись, и в глаза ей пристально смотрит — хочет угадать, что она задумала. Только в глазах у старухи ничего не отражается — ни страха, ни любопытства, ни зависти, никаких других чувств. Будто Нил не живому человеку в глаза смотрит, а мертвецу бесчувственному.

Сморгнул Нил и распрямил спину. Стоит, ждет, что дальше будет. А старуха карты смешала, и снова начала по столу раскладывать. Раскладывает и бормочет тихо, будто сама себе:

— Что ж ты, голубчик Нил, неужто думал, что я про тебя забуду? Ты же мальчика на ноги поставил, к жизни вернул — я сама все видела, и на искусство твое удивлялась. И с такими-то способностями, с такой силой ты все в землянке живешь и крестьянских баб да ребятишек пользуешь? Эх, стыдно тебе должно быть за это — ты же талант в землю закапываешь, а это грех!

Слушает ее Нил и дивится — будто она его собственными словами говорит! А старуха меж тем продолжает:

— Как увидела тебя сегодня, решила, что нельзя такому человеку пропадать в безвестности и нужде, неправильно это. Поэтому решено: беру тебя, Нил Петрович, на службу, с сегодняшнего дня. И не благодари, пожалуйста.

Нил от таких слов оторопел, на шаг отступил и бормотать начал:

— Премного благодарствую, барыня, да только я… боюсь не справиться… Мне бы надо сперва поразмыслить…

Перебивает его Анна Федотовна;

— Что ты там бубнишь, отнекиваешься? Коль предлагают службу — бери! Мне доктор в городе нужен, я уже старая, больная. Я сегодня в ночь уезжаю обратно в столицу, поступай ко мне на место, а я тебе хорошее жалованье положу, не обижу!

И хочется Нилу согласиться, и страшно. Тут Ферапонт ему на ум пришел. Думает — надо бы с ним посоветоваться, благословение получить. Стал Анне Федотовне про старика-расстригу объяснять, он, мол, как отец мне, я без него такого решения принять не могу, — а она и слышать не хочет.

— Не отпущу, покуда согласия не дашь. Мне такой, как ты, человек нужен, городские доктора мне уже не помогут. А станешь отказываться — прикажу слугам тебя в железа заковать и в подвал посажу. Будешь сидеть, пока не передумаешь. А если согласишься по-доброму — станешь жить в Петербурге как у Христа за пазухой. Сыро там, конечно, и ветрено, да ничего — привыкнешь. Я-то сама живу там по полгода и, вишь, терплю. Устрою тебя жить в моем доме, комнату отведу во флигеле. Захочешь — жену тебе подберем из прислуги, а коли захочешь, так и из мещанок. Ну что — согласен? Поедешь со мной? А то сейчас слуг позову, на кузню тебя вести и в железа заковывать.

Вроде шутит барыня, а по глазам Нил читает, что, может, и не шутит вовсе. Что если, неровен час, возьмет и действительно в железа закует? В старое время баре и не Такое с мужиками делали, а графиня Анна Федотовна те времена еще хорошо помнила.

Решил Нил, что не будет сразу отвечать, а сперва дома об этом поразмыслит и с Ферапонтом посоветуется. Поклонился старухе:

— Благодарю покорно, очень ваше предложение для меня заманчиво. Позвольте мне дать вам ответ завтра.

Говорит и смотрит графине в глаза, волю ее хочет себе подчинить.

Да старуха поняла, что Нил хитрит, усмехнулась и поманила к себе:

— Ладно, буду с тобой начистоту говорить, без намеков. — На стол показала и спрашивает: — Вот погляди — что это?

Нил плечами пожал:

— Стол. А на столе карты.

— Это для всех остальных карты, а для меня это книга раскрытая, из которой я судьбы людские читаю. Вот посредине валет червовый, видишь? Это ты и есть. Ты когда только в дом зашел, а я уже много про тебя узнала, много мне карты про тебя рассказали. Знаю, например, как ты четыре года назад чуть не утоп, да чернец тебя спас и в избушке притаил. Ты от него правду прячешь, кто ты есть на самом деле и откуда. Вижу, что у тебя раньше другая жизнь была, в тумане началась и в огне закончилась. И еще кое-что знаю: ищет тебя, братец, кто-то, и очень хочет найти. Покуда ты у расстриги жил — до тебя этот человек добраться не мог. Там такое место: расстрига собой чужой взгляд застилает, волю чужую отводит от избушки и окрестных мест.