Раглан весь расцвел, требуя рассказать все подробности о виденном мною деле. Их я и выложил, по большей части правдиво, и отметил, что, по моему мнению, гайлендеры показали себя с лучшей стороны.

— Ага, и если бы мы организовали преследование силами конницы, весь Кадык-кой был бы уже наш! — вставил-таки Нолан, на что Эйри приказал ему помолчать, а Раглан сердито зыркнул.

Что до атаки Тяжелой бригады — ее они и сами наблюдали, я сказал только, что это была горячая работенка и что иваны получили свое сполна, насколько можно судить.

— Черт, что ж, тебе везет, Флэши! — вскрикнул Лью, хлопнув себя по ляжке, а Раглан обнял меня за плечи.

— Молодчина, Флэшмен, — говорит он. — Два дела за сегодня, и ты побывал в самой гуще обоих. — Только вот боюсь, что, охваченный пылом битвы, ты пренебрегал своими штабными обязанностями, а? — И этот старый болван одаривает меня своей дурацкой улыбкой. — Ну ладно, не будем об этом.

Я принял сконфуженный вид, раскраснелся и пробормотал, что не мог удержаться, чтобы не всыпать этим треклятым русским. Все опять рассмеялись, говоря, что вот такой он, старина Флэш, и молоденькие ординарцы, розовощекие и юные, глядели на меня с восхищением.

Теперь, когда утренние ужасы остались позади и не было нужды обливаться холодным потом, я мог бы сполна насладиться ситуацией, если бы не боли в животе. «Снова прошел сквозь пекло, — твердил я себе — причем дважды, и при этом увенчанный новыми лаврами». И даже не говоря о событии, к которому мы уже так близки и о котором будет рассказано ниже, — много ли есть парней, кто мог бы похвастать тем, что стоял в Тонкой красной линии[38] и принимал участие в атаке Тяжелой бригады? Да нет таких, потому я — единственный. Да, черт возьми, против воли; да, дрожал, но все же что есть то есть. Это и еще кое-что, о чем речь впереди.

До поры же я, вознося хвалу своей счастливой звезде, маялся животом. Потом поговаривали, что кишки доставляли Флэшмену больше беспокойства, чем русские, и что он принимал участие в атаках в стремлении хоть как-то избавиться от ветров. Я сидел в штабе, рыгая и держась за брюхо, довольный, что не надо идти в бой, и с умеренным интересом наблюдал за тем, как лорд Раглан со своей командой идиотов продолжает вершить судьбы дня.

Я поведаю вам теперь то, что помню о событиях, разыгрывавшихся в то утро при Балаклаве, учитывая состояние моего здоровья, и если мой рассказ не совпадет в чем-то с прочитанным вами в книгах, не вините меня. Возможно, ошибаюсь я, а может, военные историки — решать вам. Так, например, мне приходилось читать, что турки находились у Кэмпбелла с обоих флангов, я же припоминаю их только на левом; и еще — у меня сложилось впечатление, что атака Тяжелой бригады началась и закончилось молниеносно, но есть сведения, что Скарлетту потребовалось некоторое время, чтобы повернуть и построить свои эскадроны. Я такого не помню. Считается бесспорным, что Лукан во время начала атаки находился поблизости, и это именно он отдал команду идти вперед — может быть, но я его даже не видел. Вот так вот — лишнее подтверждение тому, что все разом увидеть нельзя. [XVII*]

Я вот почему останавливаюсь на этом: если события раннего утра в моей памяти сохранились смутно, чередой красочных и ужасных картин, то в своих воспоминаниях о том, что имело место ближе к полудню, у меня нет ни малейших сомнений. Они всегда со мной: стоит закрыть глаза — и я вижу все, и чувствую грызущую боль в желудке и спазмы кишок — возможно, приступ обострил мое восприятие, не знаю. Так или иначе, я все помню четко: не только что произошло, но и почему. Мне лучше чем кому-либо из живущих на свете известно, в силу чего Легкая бригада отправилась в свой бессмертный бой, ибо ответственность за это лежит на мне, и произошло это не вполне случайно. Я в этом не винюсь — если тут кто и виноват, то это Раглан — добрый, честный, самовлюбленный старикан. Ни Лукан, ни Кардиган, ни Нолан, ни Эйри, не даже я сам — мы просто играли свои маленькие роли. Впрочем, вина? Сейчас я не склонен винить даже и Раглана. Разумеется, эти ваши историки, критики и лицемеры с пеной у рта рвутся найти ответ на вопрос «кто виноват?». Они важно качают головами и приговаривают: «Ну, вы знаете» и начинают распространяться — находясь в своих уютных кабинетах и лекционных залах — о том, как следовало ему поступить. Но я был там, и если в свое время был готов свернуть Раглану шею или разнести его в куски из пушки, то по прошествии времени… а, что было то было, кто из нас выжил, тот выжил, кто нет — нет. Если кого-то признают виноватым, это не вернет шесть сотен жизней назад — да и большинство из них к этому дню все равно бы уже умерли. Да и они не стали бы искать виноватых. Ведь сказал же солдат Семнадцатого после боя: «Мы готовы идти туда снова». Желаю удачи, отвечу я, с меня и одного раза достаточно. И если вы еще не поняли, уточню. Дано ли кому право говорить о вине и просчетах? Только нам, выжившим и погибшим. Только наш индаба[39] вправе решать. Так что мне позволено пнуть Кардигана в зад за его грехи, да и за свои тоже.

Я располагался на Сапун-горе, чувствуя себя чертовски больным и разбитым; отказался от сэндвичей, предложенных Билли Расселом, и слушал ворчливые тирады Лью Нолана по поводу неправильного управления битвой. Меня это раздражало — этот парень не рисковал своей головой вместе с Кэмпбеллом и Скарлеттом, хотя явно желал этого — но будучи в столь жалком состоянии, я не способен был спорить. Помимо прочего, основными объектами его нападок служили Лукан, Кардиган и Раглан, что мне было как бальзам на душу.

— Если бы Кардиган ввел в действие Легкую, когда Тяжелая опрокинула русских, мы бы их раздавили, — разглагольствовал Лью. — Но разве его расшевелишь, что ему — это же еще один Лукан. Без приказа, отданного по должной форме, и пальцем не шевельнет: все чтоб под козырек и «есть, милорд», «если угодно вашей светлости». Господи, и это кавалерийский начальник! Кромвель в гробу переворачивается. Посмотрите-ка на Раглана — у него понятия нет, что надо делать. В его распоряжении две лучшие конные бригады во всей Европе, рвущиеся обнажить сабли, и противостоит им русская армия, наложившая в штаны после взбучки, устроенной Кэмпбеллом и Скарлеттом.

А он сидит себе и рассылает депеши по инфантерии! Эта инфантерия, чтоб ей, еще только глаза после сна протирает. Исусе, я этого не вынесу!

Нолан разошелся не на шутку, но я не обращал на него большого внимания. В то же время, глядя на расстилающуюся перед нашим взором панораму, я не мог не согласиться, что в словах его что-то есть. Я не Ганнибал, но умею сложить два да два в вопросах диспозиции и маневра, и мне сдавалось, что Раглан намерен подложить русским свинью, может даже, устроить им хорошую порку, если так выразиться. Мне-то было все равно, насколько вы понимаете: я свое получил, такого иному на всю жизнь хватит. Но так или иначе, ситуация выглядела следующим образом.

Сапун-гора, на которой мы находились, представляет собой массивный утес, возвышающийся над равниной на сотни футов. Посмотрев с нее на восток, вы можете увидеть неглубокую долину, мили две в длину и полмили в ширину. К северу виднелось небольшое скопление холмов, на которых русские расположили орудия, господствующие над той стороной долины. С юга последняя ограничена длинным гребнем Кадык-койских высот, протянувшихся от Сапун-горы мили на две или три. Несмотря на яркое солнце, дальний конец долины был окутан дымкой, но даже сквозь нее было видно, что русские там кишат, как блохи на собаке. Пушки, пехота, кавалерия — кого там только ни было, разве что самого царя Ника. Казавшиеся на расстоянии игрушечными фигурки готовились к бою. На Кадык-кое у них тоже имелись пушки, нацеленные на север. Я видел, как ближайшие к нам расчеты снимают орудия с передков почти в том самом месте, где закончилась атака Тяжелой бригады.

Вот так, все ясно, как на бильярдном столе: просторная долина, дальний конец которой занимают русские, а ближний — мы, только противник вдобавок расположился на обрамляющих ее высотах. Там были пушки и стрелки — можно было различить серые мундиры пехотинцев, снующих на Кадык-кое между пушек, не далее чем в полутора милях от нас. Прямо подо мной, в ближнем конце долины, строго к северу от Кадык-коя, стояла наша кавалерия: Тяжелая бригада чуть ближе к Сапун-горе и правее, а Легкая — немного дальше и левее. Они были видны, как на ладони: я легко узнал Кардигана, прокладывающего путь сквозь ряды Семнадцатого, Лукана со своими ординарцами и старого Скарлетта в наброшенном поверх мундира цветастом шарфе. Все замерли в ожидании — крошечные фигурки в сером, зеленом и голубом, среди которых мелькала иногда украшенная плюмажем шляпа или перевязанная голова. Я видел, как один из «скинов» бинтовал чулком переднее копыто своего скакуна: темно-зеленый силуэт, склонившийся у ног лошади. Из долины доносился отдаленный гул голосов, а у дальнего конца Кадык-койских высот слышался треск ружейных выстрелов; в остальном все было тихо и спокойно, и именно умиротворенность бесила Лью, этого кровожадного молокососа.