– Так кто же ты? – произнес Луций.

– Ты уже спрашивал. Я Аполлоний Тианский.

– Нет, я имею в виду…

– Послушай, друг мой, почему бы тебе не встать? – Аполлоний подал руку. – Давай пройдемся.

Луций говорил мало. Он внимал рассказу спутника об удивительных странствиях. Аполлоний говорил о них небрежно, как будто человеку совершенно естественно отправиться в Египет, чтобы тамошние жрецы объяснили ему иероглифы на древних гробницах, или в Эфиопию для знакомства с живущими при истоках Нила нагими волхвами, и даже в Индию ради бесед с прославленными мудрецами Ганга.

Заморосил дождь. Они взошли на Квиринальский холм, где раскинулся благополучный район. Луций высматривал таверну или харчевню, в которой можно было укрыться, когда Аполлоний заметил, что дверь ближайшего дома открыта.

– Ты слышишь? – спросил он.

– Нет, – ответил Луций.

– Нет? Я отчетливо различаю плач. – Аполлоний направился к входу.

– Что ты делаешь?

– Вхожу. Если плачут, надо утешить.

– Ты знаешь жильцов?

– Я впервые на этой улице. Но все улицы и люди одинаковы. Если это понять, нигде не окажешься чужаком.

Аполлоний вошел в дом. Луций, вопреки доводам рассудка, последовал за ним.

За вестибулом, в атриуме, капли моросящего дождя падали в неглубокий пруд. Рядом лежало тело молодой женщины в белом свадебном наряде с пурпурным кушаком. Вокруг столпились ошеломленные женщины, тоже приодетые к свадь бе. Некоторые тихо плакали. Поодаль беспомощно стояла груп па растерянных мужчин.

Как Аполлоний уловил плач, в то время как Луций ничего не услышал? Острый же слух у старика, подумал Пинарий.

Аполлоний взглянул на тело.

– У нее нынче свадьба? – спросил он.

Одна из коленопреклоненных женщин подняла взгляд. На лице читалось потрясение.

– Да. Сегодня моя дочь собиралась замуж – и боги сочли уместным ее поразить!

– Что случилось?

Женщина покачала головой:

– Мы готовились выступить в дом жениха. Я была в комнате дочери, завязывала кушак, и она пожаловалась, что слишком туго. Мол, не вздохнуть. Но пояс держался свободно, я подсунула под него палец и показала ей. Однако дочь продолжала задыхаться. Говорила, что лицо горит. Слуга сообщил, что начался дождь, и она, ни слова больше не говоря, бросилась к пруду. Я решила, что она хочет остудить кожу. Крикнула, что платье промокнет, а потом… дочь рухнула. И осталась лежать, как упала.

– Возможно, она просто спит.

– У нее сердце не бьется! Она не дышит!

– Увы, – прошептал Аполлоний.

Он пристально посмотрел на девушку, затем – на убитых горем женщин. Взмахнул перед собой руками – желая привлечь внимание, решил Луций, но старик продолжил делать пассы, чертя в воздухе знаки. Все, включая стоявших в сторонке мужчин, уставились на него. Те женщины, что рыдали, притихли.

– Отойдите, – велел Аполлоний.

Женщины беспрекословно подчинились. Старец обошел пруд и опустился на колени подле девушки. Положив ей на лоб ладонь, другой он провел над телом, не прикасаясь к нему. Затем прошептал что-то неразборчивое.

И наконец щелкнул пальцами: словно веточка хрустнула в тишине, нарушавшейся только плеском воды. Аполлоний помедлил, затем повторил свои манипуляции еще два раза.

Девушка вздрогнула, глубоко вдохнула и выдохнула. Открыла глаза.

– Где я? – спросила она.

Мать вскрикнула. Женщины ахнули, благодарно запричитали и расплакались от облегчения.

Прослезились и некоторые мужчины. Один шагнул вперед, распираемый радостью:

– Ты оживил мою дочь, незнакомец!

– Твоя дочь и правда жива, но я не незнакомец. Я Аполлоний Тианский.

– Как ты сотворил такое чудо? Какого бога призвал?

Аполлоний пожал плечами:

– Я просто обратился к твоей дочери. Сказал ей: «Очнись, юница! Дождь скоро перестанет, и ты опоздаешь на брачную церемонию. Вздохни глубоко и очнись!» А дальше, как ты видел, она пришла в себя. Какая девушка захочет опоздать на собственную свадьбу?

– Но как мне тебя отблагодарить? Вот, возьми! – Отец схватил пару чаш. – Чистое серебро, инкрустированное лазуритом. И не каким-нибудь, а особым, с примесью золота, он поступает только из Бактрии.

– Прихотливая выделка, – оценил Аполлоний.

– Они предназначались в подарок моей дочери и ее мужу. Но теперь я хочу отдать их тебе.

– На что мне чаши, если я не пью вина? – рассмеялся старец.

– Тогда пей воду! – улыбнулся отец невесты. – Или продай. Купи себе тунику без дыр!

Аполлоний снова пожал плечами:

– Еще пара прорех в одежке, и я замечательно уподоблюсь нагим эфиопским волхвам.

Отец был озадачен, но от счастья не мог сдержать радостный смех.

– Я вижу, что дочь твоя встала, – сказал Аполлоний. – Ступай к ней. Она недолго останется твоей. Цени каждый драгоценный момент.

– Воистину драгоценный! – ответил отец. – И до нынешнего дня мне было неведомо, насколько он важен. Благодарю тебя, Аполлоний Тианский! Да благословят тебя боги! – Он присоединился к жене, которая кудахтала над дочерью.

В общей суматохе Аполлоний незаметно ретировался. Луций последовал за ним. На выходе они прошли мимо юной вес талки, которая только собиралась занять свое место в процессии. При виде знакомого одеяния Луция пробрал озноб. На улице ему пришлось помедлить, чтобы взять себя в руки. Аполлоний остановился рядом, взирая на спутника с сочувственной улыбкой.

– Не понимаю, что там случилось, – наконец признался Луций. – Умерла эта девушка или нет?

– Ах, свадьбы! Сколь бурные чувства они пробуждают в людях!

– Ты хочешь сказать, гостям попросту показалось, что невеста мертва?

– Я подозреваю, они не столь наблюдательны, как следовало бы. Такова людская природа. Ты заметил, например, как женщины выдыхали средь мороси легчайший, но все-таки видимый пар?

– Значит, ты видел, что из ноздрей девушки идет пар?

– Я видел то, что было видно. Мои глаза зорки не больше и не меньше, чем у других.

Луций поднял бровь:

– Но ты что-то делал руками. И все смотрели на тебя. Ты напустил чары на гостей?

– Я заставил их обратить на меня внимание, и они отошли, когда я попросил. Где же тут колдовство?

Луций скрестил на груди руки и заметил:

– Те чаши поистине прекрасны. И стоят, полагаю, немало.

– Мне они не нужны.

– Чушь! Отец же предложил их продать. На вырученные деньги ты мог бы три месяца нежиться в отличных покоях на Авентине.

– Но я никогда не плачу за жилье.

– Как это?

– Останавливаюсь у друзей.

– И у кого же сейчас?

– У тебя, разумеется! – рассмеялся Аполлоний.

Смех его был заразителен. Все подозрения Луция как рукой сняло. Он тоже расхохотался и тут же осознал, что уже больше года не делал этого.

Так он сошелся с Учителем.

Аполлоний не требовал так его называть, то был выбор Луция. Как сказал Аполлоний при первой встрече: «Я тот, кем назовут меня люди… ты сам решишь, кто я таков».

Он не был учителем в общепринятом смысле. Он не цитировал великих и не обращался к их сочинениям, как делали наставники юного Луция. Он не выстраивал, как Эпиктет, сис тему логических доводов, завершающихся рациональным умо заключением. Не изъяснялся притчами, подразумевающими некие нравственные или теологические постулаты, как поступал христианский богочеловек. Он не составлял чертежей и карт и не писал пространных трактатов, как было заведено у астрологов. И уж ни в коей мере не притязал ни на особый статус, ни на общение с богами – в отличие от жрецов государственной религии. Каждое утро Аполлоний просто вставал с постели и предавался дневным делам, навещал старых друзей и заводил новых. Он личным примером показывал, что человек способен обойтись без тщеславия и страха; никогда не гневался, не отчаивался, не завидовал и ничего не желал.

Будучи спрошен, Аполлоний излагал свои взгляды, однако не подкреплял их пространными рассуждениями и не настаивал, чтобы слушатели согласились. Он утверждал, что верит в богов, но считает их лишь смутными проявлениями высшего всеохватного принципа. Старец отрицал всякую собственную связь с этим принципом, помимо той, что присуща всем живым существам, в равной степени являющимся частью божественного единства и обладающим одинаковым доступом к блаженствам, которые изливаются на всех, подобно солнечным лучам. «К сему божеству я нахожусь в таком же отношении, что и к солнцу, и то же верно для вас, – говорил он. – Я не ближе к нему, чем вы; оно греет меня не больше, чем вас; оно дарует мне ровно столько же света. Оно есть благо для всех, равное и неисчерпаемое».