– О чем ты?

– Я виновата…

– В чем?

– Нерон умер из-за меня.

– Нет, Спор. Ты сама не знаешь, что говоришь.

– Слушай меня, Луций! Нерон умер из-за меня – и по моей же вине покончил с собой твой отец.

Луций резко втянул в себя воздух.

– Я в ответе за ужасы, которые случились после смерти Нерона… Все из-за меня…

Луций поднял пустую чашу:

– Спор, что ты выпила? Откуда такие речи?

– Я знаю, о чем говорю, Луций. Как же мне было трудно сохранять тайну… столько месяцев…

– Ничего не понимаю.

– Тебя там не было, Луций… в конце… с Нероном… и твоим отцом. Ты не видел… и не слышал. О случившемся тебе поведал Эпафродит, но и он не знает правды. Эпиктет знает, но никому не говорил… потому что любит меня. Но ты должен знать.

Голос Спора все больше слабел. Луций склонился ниже, приблизив ухо к ее губам.

– Когда Эпиктет доставил из города новости… я выбежала ему навстречу, а все остались внутри. Потом я передала сообщение Нерону, опередив Эпиктета. Я солгала Нерону. Сказала, что сенат… проголосовал за его казнь.

– Но так и было.

– Нет! Эпиктет прибыл сообщить, что голосование не состоялось. Сенаторы все еще спорили. Им претила казнь наследника Августа. У Нерона… еще оставалась надежда. Преторианцев послали вернуть его, но для того, чтобы сенаторы обратились к нему лично, пришли к какому-нибудь… решению. Они хотели переговоров. Но я сказала Нерону иное. Солгала. Внушила, что надежды нет.

– Но почему, Спор?

– Потому что хотела его смерти! – Тело Спора свело судорогой. Лоб вдруг покрылся каплями пота. Она прерывисто вздохнула. – Только потом, когда тело Нерона доставили в Рим… сенат принял резолюцию, призывавшую казнить его. Уже посмертно. Они хотели лишь угодить Гальбе, чтобы он думал, будто именно они произвели его в императоры. Ты сам знаешь, сколько слухов, будто… Нерон жив… именно поэтому. Никто из сенаторов так и не понял, зачем Нерон покончил с собой, когда они склонялись к переговорам. Многие считают, что он жив, а самоубийство – уловка, и он еще вернется… и отомстит. – Спор схватила Луция за руку. – Но Нерон и правда мертв, Луций. Умер у меня на глазах. И я видела смерть твоего отца. Он не убил бы себя… Нерон не сделал этого первым. Вина целиком на мне. Я не понимала… что погибнет столько людей… если я обману… Нерона.

– Но зачем, Спор? Почему ты желала Нерону смерти?

– Я возненавидела его… к концу. Наверное, любила… когда-то. Не знаю. Меня постоянно терзал стыд… из-за того, что он со мной делал… чего от меня хотел. Кто я такая, Луций? Мальчик, которого твой отец однажды заметил в Золотом доме и познакомил с Нероном? Поппея? Или… Лукреция? Почему все пытаются сделать из меня кого-то?

Спор снова скорчилась, лицо исказилось. Глаза блестели, как битое стекло.

– Я заставила Нерона умереть. Значит, из-за меня все беды. Не понимаешь, что именно я создала Вителлия? И навлекла на себя распад. Подержи меня за руку, Луций. Я уже ничего не вижу. И не слышу. Мне холодно. Возьми меня за руку, я буду знать, что ты простил.

Луций коснулся хрупкой руки Спора. Ладонь была холодна как лед. Спор содрогнулась и напряглась. Она широко разинула рот, пытаясь вдохнуть. Из горла вырвался клокочущий звук. Фасинум выскользнул из-под тоги Луция и закачался перед нею. Спор простерла руку, крепко сжала его и притянула к себе.

Затем ее хватка ослабла, амулет выскочил из пальцев. Глаза погасли.

Луций долго смотрел на нее, затем огляделся вокруг. Он увидел на туалетном столике зеркало, в которое она, верно, смотрелась, когда укладывала волосы и красилась, – круглая серебряная вещица с эбеновой ручкой, принадлежавшая некогда Поппее. Поппея и Спор глядели в одно зеркало и видели в нем одно и то же лицо.

Он поднес гладкую поверхность к ноздрям Спора. Начищенное серебро не затуманилось. Спор была мертва.

Эпафродит послал гонца уведомить Вителлия о случившемся. Пришел Азиатик – удостовериться. Дом он покинул в бешенстве. Преторианцы, караулившие жилище Эпафродита, ушли.

Общегородской пир в честь Нерона прошел на следующий день по плану. Гости остались под впечатлением даже в отсутствие пьесы Вителлия. В городе много дней судачили о «Щите Минервы» – пока не пришли новости о разгроме войск императора на севере и беспрепятственном марше на Рим отрядов Веспасиана.

С террасы Эпафродита Луций пытался различить, нет ли паники в Золотом доме. Многочисленные императорские приживалы – друзья, родственники, сторонники, подхалимы – поспешно собирали все ценное, что могли унести, и готовились к бегству.

К Луцию присоединился Эпафродит:

– Вителлий собирается выступить и отречься. Он послал за мной, чтобы я набросал ему речь.

– И ты пойдешь?

– Я отправил гонца назад без ответа.

Луций нахмурился:

– Отречься? Так не поступал ни один правитель. Тот, кто стал императором, и умирает как император.

– Нерон подумывал об отречении. Наверное, именно поэтому Вителлию и понадобился мой совет, хотя мои попытки помочь Нерону оказались неудачными.

Луций кивнул, но промолчал. Он не сказал о покаянии Спора ни Эпафродиту, ни кому-либо другому.

Они услышали шум потасовки и глянули за парапет. Две хорошо одетые женщины дрались во дворе из-за греческой вазы. Сосуд выскользнул у них из рук и разбился о мостовую. Рассвирепевшие фурии вцепились друг в дружку.

– Очевидно, – заметил Эпафродит, – Вителлий попросит предоставить ему безопасный выход из города с женой, ребенком и миллионом сестерциев из казны.

– С миллионом сестерциев? Как мало – во столько же обошелся его драгоценный «Щит Минервы»!

– Речь будут слушать Флавии, здешние родственники Веспасиана. В случае их одобрения возможна бескровная передача власти.

Боровшиеся внизу женщины повалились наземь. Одна схватила осколок вазы и полоснула противницу по щеке.

При виде крови Луция замутило, и он отвернулся.

Луций и Эпафродит стояли в толпе на южной стороне Форума. Перед ними находилась широкая мраморная лестница, восходившая к главному входу в Золотой дом с его узорным фасадом из позолоченной плитки и цветного мрамора. За портиком над линией крыши Луцию были видны голова и плечи Неронова Колосса, тускло блестевшие под свинцовым децемберским небом. В соотнесении с огромной статуей все прочее выглядело причудливо малым. И каким ничтожным казался Вителлий, готовый обратиться со ступеней к толпе, в сопоставлении с нависшей над его головой статуей! Человек, столь огромный в октогональной обеденной зале, сейчас представал букашкой, крошечным существом, которое легко прихлопнуть ладонью. Не лучшее впечатление производили и шеренги преторианцев, выстроившиеся по сторонам от императора.

– Вон туда посмотри. – Эпафродит указал на группу только что прибывших мужчин в тогах, которые пробирались в первые ряды толпы. – Полюбуйся, как все расступаются перед ними. Это Флавии.

Веспасиановых родственников окружала огромная свита из рабов, вольноотпущенников и свободнорожденных сторонников. Их приход возбудил на Форуме самые разные чувства: страх, надежду, возмущение, любопытство.

– Смотри в середину, – сказал Эпафродит. – Вон тот, перед которым все заискивают, хотя ему всего девятнадцать, – младший сын Веспасиана, Домициан. Старший, Тит, – правая рука отца в Иудее, но в Риме главный именно Домициан.

Луций выделил юношу с типичной для Флавиев внешностью – румяного, с круглым лицом и крупным носом. Домициан явно гордился роскошной копной каштановых волос, которые он отпустил длиннее, чем было модно среди современных молодых римлян. На глазах у Луция Домициан запустил обе руки в волнистую гриву, отбросил ее назад, а затем привычно тряхнул головой, чтобы локоны улеглись на место.

– Ну и павлин! – рассмеялся Луций.

– Может, и так, но час юноши пробил. Все Флавии чувствуют, что минута их торжества настала.

Однако в толпе так считали не все. Когда Вителлий шагнул вперед, готовый заговорить, из нее донеслись крики: