Однажды Калигула поплыл завоевывать Британию, потом внезапно повернул назад и приказал войскам собирать ракушки, которые торжественно предъявил народу и римскому сенату как военные трофеи, заявив, что захватил океан; байку поведал Титу хозяин таверны в Субуре, и все присутствующие ее подтвердили. На рынке жена архитектора рассказала Хризанте, что ее муж участвовал в строительстве великолепного мраморного стойла и яслей слоновой кости для любимого императорского коня, которого Калигула облачал в пурпурные покрывала и драгоценное ожерелье, приглашал на обеды и величал Консулом.

Эти истории звучали почти смехотворно, однако другие были тревожнее. Однажды Калигула устроил состязание ораторов и проигравших заставил дочиста вылизать их восковые таблички. Когда Калигула занемог, один человек заявил, что будет рад пожертвовать жизнью для спасения императора; выздоровев, Калигула напомнил ему про обет и вынудил покончить с собой. На гладиаторских боях число приговоренных к растерзанию дикими зверями неожиданно исчерпалось, и Калигула, дабы пополнить его, велел швырнуть на арену кое-кого из зрителей. Подобные рассказы широко расходились и почитались правдой.

В той же мере распространился слух, что Калигула спит со всеми тремя своими сестрами, открыто практикуя инцест и горделиво утверждая, будто и он сам является плодом кровосмешения между прабабкой Юлией и ее отцом, Божественным Августом.

Тит не знал, что и думать. Разобраться в россказнях помог бы Клавдий, но Тит и Кезон не видели его уже больше месяца. С приближением родов у Мессалины дядя становился все более замкнутым и отстраненным, а в конечном счете и вовсе заперся в имперской резиденции и никого не принял даже в сатурналии[13]. Когда близнецов призвали на аудиенцию к Калигуле, Тит сразу же отослал Клавдию сообщение, в котором передал новости и попросил о встрече, надеясь заручиться его советами. Дядя ограничился загадочным ответом: «Да пребудет с вами Фортуна!»

Носилки прибыли на гравийный передний двор императорского дома, где уже разместилось множество других. Двор наводняли праздные носильщики, а также гонцы и рабы, чьи господа занимались делами внутри. Хотя со времен Августа дворец изрядно разросся, гостевым входом по-прежнему служил портал, обрамленный лавровыми деревьями, а во дворе по-прежнему оставались доспехи Божественного Августа. Проходя мимо, Тит дерзнул дотронуться до бронзовой нагрудной пластины. Трепет от пребывания в столь славном месте почти развеял его тревоги.

На пути к императору им пришлось представиться великому множеству слуг и пройти через великое множество дверей. Тит вскоре утратил всякую ориентировку и не имел представления, в каком месте дворцового комплекса они находятся. Наконец гостей провели в маленькие, но изысканно убранные покои с черным мраморным полом, красными занавесями и позолоченной мебелью. Общий тон обстановки казался непринужденным. Слуга объявил обе четы и пригласил их устроиться на ложах напротив императорского, где полулежал сам Калигула вместе с женой Цезонией.

Как и рассказывали, Цезония была средних лет, но большая грудь и роскошные бедра сообщали ей известную привлекательность зрелой матроны. Окрашенные хной волосы обрамляли лицо наподобие павлиньего хвоста. Она лениво теребила указательным пальцем ожерелье из лазурита и янтаря. От ее немигающего взгляда Титу стало не по себе.

Вид императора успокаивал – по крайней мере, поначалу. Двадцатидевятилетний Калигула всего на семь лет превосходил по возрасту Тита и Кезона, но его белокурые волосы уже начали редеть. Черты лица были невзрачны, но правильны, а выражение – спокойно, почти безжизненно. Он выглядит абсолютно нормальным, подумал Тит, за исключением эксцентричного одеяния. На Калигуле была не та обувь, что дала ему прозвище, а женские сандалии и женское же платье под названием циклас – шелковое, расшитое золотом и пурпуром. Божественный Август издал закон, запрещающий мужчинам носить шелка, а теперь в них облачен сам император.

«Называйте его господином», – шепнул им слуга, перед тем как они вошли в покои. В этом заключалось еще одно отличие Калигулы от предшественников. И Август, и Тиберий недвусмысленно отказались от применения в качестве титула слова, которым рабы обращаются к хозяевам.

Беседа началась хорошо. Близнецы выразили признательность императору за отмену отцовской ссылки. Калигула принял благодарность и продемонстрировал знакомство с семейной историей гостей и нынешними обстоятельствами, отметив их успех в александрийской зерноторговле, достигнутый вопреки прискорбному обращению Тиберия с их отцом.

– И вот колесо времени повернулось, – молвил Калигула, – и оба вы пред императорской особой, как прежде стоял здесь ваш отец. Добро пожаловать.

Тит начал осваиваться. Сам император обходится с ними уважительно и по-дружески. Что может быть лучше? Он покосился на брата и перехватил его взгляд. Кезон казался напряженным и обеспокоенным. Ему надо научиться расслабляться и радоваться благам, изливаемым на них Фортуной.

Аудиенция прервалась появлением императорской дочери. Маленькую Юлию Друзиллу сопровождала суетливая нянька в одеянии жрицы Минервы. Девочка с пронзительным криком бросилась к отцу. Тит решил, что с ребенком стряслась беда, но Калигула остался невозмутимым. Он заорал в ответ, после чего взял дочь на руки, и оба принялись вопить, одновременно заходясь смехом. Казалось, отец и дочь играют в привычную шумную игру. Тит заметил, что его жена и невестка заинтересованно улыбаются, как всегда в присутствии детей.

Маленькая Юлия Друзилла выглядела совершенно растрепанной: золотистые волосы взъерошены, туника надета кое-как. Отсмеявшись, девочка вновь стала выглядеть разобиженной. Вдруг Калигула встрепенулся, заметив на ее наряде пятно крови.

– Что это? – вскричал он.

– Кровь другого ребенка, – поспешно объяснила жрица. – Она играла с детьми…

– И что случилось? – резко спросила Цезония.

– Они мне рожи строили, и я их расцарапала! – Крошка состроила страшную физиономию и скрючила пальцы на манер кошачьих когтей.

– Я уж испугалась, не ослепила бы кого, – шепнула жрица.

Калигула осмотрел руки девочки:

– Взгляните-ка, под ноготочками кровь! – Он опустился обратно на ложе и захлопал в ладоши. – Умница! Маленькая львица, вот ты кто! Ну, если кому и требовались доказательства, что это мой ребенок, то вот они – вопреки сомнениям сплетников, ныне покойных. Что отец, что дочь! Конечно же, если другие дети будут тебя обижать, не вздумай терпеть! Выцарапай им глаза! Разве не сладостно пролить кровь, малышка?

– Да, папа.

– Беги и поздоровайся с гостями. Я уверен, дамы хотят с тобой познакомиться.

Поначалу Юлия приблизилась к Артемисии, но та невольно отшатнулась. Тогда девочка поворотилась к Хризанте, которая выдавила кривую улыбку и протянула руку. Секунду малышка таращилась на нее, затем зарычала и шлепнула. Хризанта вскрикнула и отдернула кисть. Юлия развернулась и со смехом побежала к отцу, который, похоже, забавлялся не меньше дочери. Поцеловав Юлию на прощание, он отослал ее вместе с нянькой.

Цезония взглянула на гостей и пожала плечами:

– Дети вечно мешают, но сколько от них радости! У вас еще нет наследников?

Артемисия зарделась и посмотрела на Хризанту, которая успела взять себя в руки. Она и ответила за обеих:

– Нет, пока нет. Но, как говорит муж, ожидание стало благословением, ибо теперь мы можем зачать первенца в городе его предков.

– Такие юные и еще не матери, – сказала Цезония. – Должно быть, обе очень тугие.

Улыбка Хризанты увяла.

– Я не уверена, что поняла, о чем речь.

Цезония хихикнула и поманила Калигулу, который подался ближе, чтобы жена могла шептать ему на ухо.

Пока имперская чета шушукалась, Кезон наклонился к Титу.

– Дай мне амулет, – шепнул он.

Тит нахмурился и помотал головой. Он прикоснулся к спрятанному под тогой фасинуму, защищая его. Сегодня утром, как прекрасно знал брат, он выиграл в кости право носить талисман.