Он вошел в спальню, где его ждала Ацилия. Дрожащими пальцами распутал геркулесов узел, крепивший пурпурный кушак, и снял с супруги брачную тунику. Ниже оказалась другая: короткая, из поблескивающей и такой прозрачной ткани, что она просвечивала насквозь. Ацилия распустила волосы, и медовые пряди упали почти до пояса. Луций словно прирос к месту и просто смотрел на нее, мечтая остановить время. Какое мгновение достойнее нынешнего – между глубоким удовлетворением от прошедшего дня и наслаждением от предстоящей ночи?

Он погладил золотистые волосы, обрамляющие лицо жены, затем дотронулся до поблескивающей ткани и ощутил тепло тугой плоти.

– Моя Луция! – выдохнул он имя, произносить которое дозволялось только ему, и губы их слились.

19 год от Р. Х.

Путь через Форум холодным октябрьским днем в трабее и с литуусом подарил Луцию чудесное чувство сопричастности и собственной значимости. В свои двадцать девять он был не просто гражданином величайшего города на свете, но и супругом, отцом мальчиков-близнецов (вот бы Август одобрил!) и глубоко уважаемым членом общества.

Только что выполненное авгурство прошло замечательно. На одной из улочек Субуры, что поприличнее, открывалась таверна, и хозяин захотел определить наилучший день для начала приема посетителей. Кружившая чайка, которую редко увидишь так далеко от моря, недвусмысленно указала на послезавтра. Случай не из важных, однако в обязанности авгура входили ауспиции для всех граждан и любых целей. Хозяин таверны выдал ему обычную плату: Луций похлопал по спрятанному в трабее тугому кошельку. Также авгура обещали бесплатно кормить и поить в новой таверне, когда он пожелает туда заглянуть. Луций поблагодарил, но вряд ли когда-то ему доведется воспользоваться приглашением. Он привык к винам куда лучшим, чем могла предложить убогая таверна, и редко появлялся на шумных людных улицах бурлящей Субуры – разве что по официальной надобности. Обедал же и пил он в заведениях на склонах Авентина и Палатина, где собирались люди из более высокого общества.

Сейчас он как раз подумывал завернуть в любимое местечко, очаровательное и укромное, совсем рядом с домом, но налетел на Клавдия. Луций вознамерился было позвать кузена с собой, но тут заметил выражение его лица.

– Клавдий, что стряслось?

– У-у-ужасные новости. У-ужасные! – Глаза Клавдия были полны слез. Какое-то время он не мог выговорить ни слова, застряв на каком-то упрямом согласном, после чего выпалил: – Г-германик мертв! Мой дражайший брат. Мертв!

– Ох, Клавдий, новость и правда ужасная. – Луций повел носом, уловив запах перегара. Друг был пьян. Луций взял его за руку, но Клавдий остался стоять как вкопанный, дрожа и смаргивая слезы.

Годом раньше умер отец Луция. Пинарий-старший страдал недолго; однажды у него развилась сильнейшая головная боль, ночью он впал в беспамятство, а через два дня скончался, так и не придя в сознание. Внезапная утрата потрясла Луция. В дни скорби Клавдий был рядом и утешал его, и Луций намеревался отплатить удрученному товарищу той же монетой.

– Он пал в бою? – спросил Луций.

После пышного триумфа в Риме Германик был направлен Тиберием в Азию, где добился еще большего успеха, нанеся поражение царствам Каппадокия и Коммагена и обратив их в римские провинции. Были планы наградить Германика вторым триумфом. В римской истории лишь величайшие полководцы удостаивались такой чести.

– Нет, он умер в своей п-постели.

– Но Германик же совсем молод!

– Только исполнилось тридцать пять – и он был в р-р-расцвете сил, пока не занемог. Врачи обвиняют какую-то загадочную изнуряющую болезнь, но ходят с-слухи о яде и м-м-магических заклинаниях, начертанных на свинцовых таб личках.

– Но кто мог осмелиться убить Германика?

Клавдий сделал глубокий вдох и взял себя в руки:

– Когда почил Август, мы гадали, кто мог о-отравить императора. Теперь мы гадаем, кого отравит император! И в обоих случаях подозреваемый один.

Луций огляделся по сторонам. Лишь несколько прохожих, и все чересчур далеко, чтобы подслушать. Однако он перешел на шепот:

– Не говори так, Клавдий.

– По крайней мере, насколько нам известно, жив и здоров мой племянник. Б-б-бедняжка Калигула, сирота! Уж семилетнего-то точно никто н-не отравит.

– Конечно, – согласился Луций, думая о собственных сыновьях, которым едва исполнился год. Он поднес руку к груди, но там было пусто: фасинум он сегодня не надел. Ему захотелось поскорее добраться до дома. – Идем, Клавдий. Ацилия пожелает узнать новости. Мать приготовит обед. Переночуешь у нас.

– Нет-нет! У меня много дел. Есть л-люди, которым нужно сказать. Отдать распоряжения.

– Тогда я пойду с тобой, – решил Луций, пытаясь преодолеть собственное нежелание.

– Нет, Луций, у тебя семья. Ступай к ней. Со мной ничего не случится. Кому придет в голову отравить или околдовать н-несчастного Клавдия. – Он развернулся и быстро зашагал прочь.

Луций провожал кузена взглядом, пока тот не скрылся за углом, а после поспешил к себе.

Еще не войдя в дом, он понял: что-то неладно. Дверь была нараспашку. Куда подевался раб, охраняющий вход? В глубине здания заливались плачем близнецы Кезон и Тит. Затем Пинарий услышал более грозные звуки: лающие команды, топот многих ног, грохот переворачиваемой мебели, пронзительный вскрик Ацилии.

Луций ворвался внутрь. В вестибуле оказалось, что эффигии – восковые персоны предков – сдвинуты в нишах, будто за ними что-то искали; отцовская упала. Он вбежал в приемную залу, откуда было видно происходящее в других помещениях. В дом вторглись солдаты, и ныне они проводили обыск. По имперским эмблемам Луций понял, что это преторианцы, отборный отряд центурионов из укрепленного гарнизона, размещенного сразу за городом. Преторианцы охраняли императорскую особу и брали под стражу врагов императора. Что они делают в его доме, зачем рвут обивку, вытряхивают ковры, пробивают дыры в стенах?

– Немедленно прекратить! – крикнул Луций.

Солдаты взглянули на него и прервались. Двое подбежали к нему; один придержал за плечи, второй обыскал.

– Оружия нет! – гаркнул солдат.

Отпустив хозяина дома, они вернулись к своему занятию.

Появилась Ацилия с Титом и Кезоном на руках. Мальчики раскраснелись и всхлипывали. Их мать была мертвенно-бледной. Она бросилась к Луцию.

За нею следовал по пятам высокий человек начальственного вида. Едва он приблизился, близнецы умолкли. Луций узнал его: Сеян, префект преторианцев и правая рука Тиберия. Под его стальным взглядом у Луция застыла кровь в жилах.

– Что тут происходит? – спросил Луций. – Почему твои люди грабят мой дом?

– Грабят? – мрачно улыбнулся Сеян. – В дальнейшем, если выйдет приказ о конфискации, имущество изымут в законном порядке. Но пока, Луций Пинарий, мои люди здесь не ради грабежа. Они ищут улики.

– Улики? Какие?

– Узнаем, когда найдем.

Подошел солдат со свитком в руках:

– Префект, я нашел это среди документов в верхней комнате. – Он кивнул в сторону кабинета Луция.

Сеян взял свиток, сдул с него пыль и внимательно изучил. У него вытянулось лицо.

– Что у нас тут такое? Клянусь Геркулесом, по-моему, гороскоп императора. Чем ты объяснишь, Луций Пинарий, обладание подобным документом?

Луций открыл было рот, но ничего не сказал. Сеян держал копию гороскопа, составленного Трасиллом, которую Клавдий годы назад передал другу в качестве образчика для обучения, а Луций так и не смог постичь астрологическую науку.

– Молчишь? – рыкнул Сеян. – Где ты его взял?

Сказать, что документ вручил ему родной племянник императора? Разумеется, тогда он избавится от подозрений Сеяна, в чем бы они ни заключались. Или нет? У Клавдия только что умер брат, и кузен явно винит Тиберия. Заику и мямлю, его всегда исключали из круга лиц, потенциально опасных для императора, но теперь у Клавдия появились серьезнейшие основания ненавидеть дядю. Если сказать Сеяну, что гороскоп получен от Клавдия, то последний окажется в опасности. А заодно и Луций, ибо его заподозрят в сговоре с товарищем.