– Поднять потолок? – переспросил Адриан. Лицо у него было пепельное.

– Разумеется. Любой новичок-архитектор поймет, что статуи слишком велики для интерьера.

– Слишком велики?

– Вдруг богиням захочется встать и уйти? Они расшибут себе головы.

– Но с какой стати богиням…

Аполлодор секунду сохранял серьезное лицо, затем расхохотался. Никто не подхватил его смех.

Марку почудилось, что в покоях резко похолодало, несмотря на тепло, исходящее от нагретых пола и стен. Лицо у Адриана стало красным, будто он только что вылез из самого горячего в термах бассейна. Аполлодор же вроде не замечал произведенного эффекта. Он подал знак рабу, чтобы принес еще вина.

Ни слова не говоря, Адриан вышел из зала. За ним последовали Светоний, Фавоний и остальные, однако Аполлодор не тронулся с места. Отхлебывая из чаши и качая головой, он рассматривал макет.

– Что ты наделал, тесть? – выдавил Марк.

Аполлодор пожал плечами:

– Он поинтересовался моим мнением, я высказался. Лучше сейчас, чем потом. Быть может, хоть что-нибудь удастся исправить в его нелепой затее.

– Тесть, неужели ты считаешь себя настолько важным, а императора – настолько нечувствительным…

Аполлодор пренебрежительно отмахнулся:

– Если не найдется умных замечаний, Пигмалион, ступай домой и поменяй моему внуку пеленки.

Марк поспешил за остальными. Он надеялся, что застанет императора в галерее, где тот будет веселиться с друзьями и подшучивать над замечаниями Аполлодора. Но, поравнявшись со свитой, Марк обнаружил, что внимание Адриана приковано к картине в высшей степени недостойной: двое обнаженных мужчин средних лет, каждый на своей стороне галереи, неистово трутся спинами об углы по образу и подобию нищего ветерана.

Очевидно, слух о доброте императора разлетелся по термам, и мошенники рассчитывали на такую же щедрость. Злобно схватив одного за плечи, Адриан толкнул его к другому и велел телохранителям:

– Если у ребят так чешутся спины, пусть потрутся друг о друга. Свяжите их спиной к спине и оставьте на весь день в назидание тем, кто вздумает обмануть Цезаря и выставить его глупцом.

Адриан устремился прочь. Марк, по инерции двинувшийся следом, постепенно замедлил ход, остановился и проводил взглядом императора с его свитой. Они удалялись, а он внимал эху их шагов по длинной галерее.

122 год от Р. Х.

– Не складывайте сюда камни, – сказал Марк. – Разве не видите, что придется еще копать? Несите их вон туда!

Марк в жизни не встречал рабочих тупее тех, что укрупняли основание храма Венеры и Ромы, а он повидал дураков на своем веку. Парней даже не могло оправдать рабское положение: все они были профессиональными каменщиками. Адриан требовал, чтобы на каждом этапе строительства, включая расширение основания, использовались только мастеровые определенного уровня.

Почему же Марку выпало возглавить проект? Он полагал, что истощились ресурсы. Он ничего не сделал для своего возвышения; скорее, люди более искушенные и высшего положения один за другим впали в немилость у императора, пока руководить постройкой храма Венеры и Ромы не вызвали Марка, тогда как император покинул город для инспекции северных провинций. Его удостоили великой чести, но на столь ранней стадии дело выглядело предельно простым и совершенно не требовало навыков Марка. Храм, в сущности, пока представлял собой котлован, который по приказу Адриана делали глубже и шире.

– Я трачу время на общение с недоумками в яме, – пробормотал Марк, покачав головой.

Раб, ежедневно помогающий ему на участке, – он записывал и передавал сообщения, занимался прочими мелочами, – рыжий македонец по имени Аминтас, проворно спустился по лестнице и подбежал к Марку:

– Хозяин, пришла твоя жена.

– Снова с сыном?

– Да, хозяин.

Марк вздохнул. Сколько раз просил он Аполлодору не приходить на участок и тем более не приносить малыша! Несчастные случаи бывали и в лучшие дни – то телега с камнями перевернется, то из потной руки плотника вырвется молоток. Но Аполлодора была истинной дочерью своего отца и поступала по собственному разумению.

Марк решил, что рабочие перетащат камни и без него. Он взобрался по лестнице, тайно радуясь возможности вылезти из ямы и глотнуть свежего воздуха.

Невдалеке на фоне амфитеатра Флавиев и Колосса сидела на штабеле аккуратно сложенных кирпичей Аполлодора. Рядом баюкала Луция ее рабыня. У Аполлодоры был безрадостный вид.

– Что-то стряслось? – спросил Марк.

– Тебе два письма, – ответила она, вынув два маленьких свитка. – Доставлены разными посыльными.

– Ты прочла их? – нахмурился он.

– Разумеется, нет! Поэтому и пришла.

Он понял. Жене хотелось узнать, что в письмах.

Она вручила ему первое. Печать была знакомая. Марк сам гравировал сердолик в перстне Аполлодора; будучи вдавлена в воск, печать оставляла изображение колонны Траяна.

– Это от твоего отца, – сказал Марк. – Могла бы распечатать, если угодно.

Аполлодора покачала головой:

– Я слишком разволновалась. Прочти его сам, муж мой, и скажи, о чем там говорится.

Послание пришло из Дамаска, где Аполлодор жил уже несколько месяцев. Формально Адриан не изгонял его из Рима, но императорский указ, предписавший скульптору занять неопределенную должность в родном городе, почти равнялся ссылке. Аполлодор не хотел возвращаться в Дамаск. Но Адриан официально объявил, что нуждается в опытном строителе для руководства восстановлением римского гарнизона, хотя должность была откровенным наказанием.

В письме Аполлодор не жаловался и не высказывал никаких мыслей, которые напоминали бы критику императора. Возможно, подумал Марк, изгнание научило-таки тестя осторожнее выбирать слова. Пропустив формальности, Марк добрался до сути и прочел Аполлодоре главное:

– «Ты знаешь, как мне хочется вернуться в Рим к работе над статуей Луны и в полной мере послужить императору в любом ином замысле, какой придется ему по душе. В итоге, используя свободное время – которого у меня здесь прискорбно много, – я написал трактат об осадных машинах. Работу я посвятил императору и послал ему первый экземпляр, присовокупив выражение надежды на одобрение сего скромного вклада в военное искусство. Прошло уже несколько месяцев, но он не ответил. Я буду признателен, зять мой, если ты уведомишь меня, получил ли император послание и что он о нем думает…»

Марк просмотрел последнюю часть письма. Аполлодор описал песчаную бурю, которая пронеслась через город; отпустил пару раздраженных замечаний о дамасской кухне («козлятина, козлятина и снова козлятина») и отметил, что в округе вновь вспыхнули чинимые евреями беспорядки. К письму был приложен пергамент, на котором Аполлодор начертил последний вариант статуи Луны.

– Бедный отец, – сказала Аполлодора. – Он так несчастен.

– Он такого не говорит.

– Потому что боится. Это печальнее всего.

Марку пришлось согласиться. Тщеславие и напыщенность тестя бывали невыносимы, но Марку было горько видеть, как некогда гордый человек опустился до уровня опального слуги, отчаянно желающего вернуть расположение императора.

– Что за второе письмо?

Аполлодора протянула свиток. На нем стояла красная императорская печать, а пергамент отличался высоким качеством: Адриан всегда использовал такой, отправляя корреспонденцию Марку, а писал он весьма часто, прибегая к услугам новой имперской почты, работающей намного расторопнее и надежнее прежней разрозненной системы посыльных.

Марк сломал печать и развернул свиток. Письмо прибыло с далекого северного аванпоста в Британии. Он быстро пробежал строки глазами, ища упоминание о тесте, но ничего не обнаружил.

Адриан, как обычно, справлялся о строительстве храма и давал чрезвычайно подробные указания насчет работ. Далее он описывал свою поездку по Галлии и Британии, в ходе которой познакомился с ранее неизвестными ему легионами. Адриан наслаждался репутацией своего человека среди солдат, способного терпеть лишения наравне с войсками; подобно Траяну, он не боялся спать на земле, выдерживал многодневные переходы, форсировал реки и поднимался в горы. К письму он присовокупил несколько набросков массивной стены, которая пересечет Британский остров в самом узком месте. Для обслуживания укрепленной стены предполагалось собрать как минимум пятнадцать тысяч помощников со всей империи.