Марк, тоже не в силах говорить, вытянул руку и выставил большой палец, давая знать, что наверху все в порядке. Аполлодор от облегчения, казалось, едва не лишился чувств.

Адриан сделал шаг назад, чтобы не ступить в кровь, и тоже посмотрел на Марка – вернее, за него, на статую Траяна.

– Нос! – крикнул он.

О чем он? Марк запрокинул голову, глядя на статую. Позолота слепила глаза. Он обернулся вниз, к Адриану, и сделал жест непонимания.

Племянник императора расплылся в улыбке. Сложив ладони рупором, он прокричал:

– Нос… выглядит… идеально!

Месяцем позже Луций Пинарий устроил в честь сына скромный пир.

Близилось официальное открытие колонны, и в ходе торжеств император и его главный архитектор окажутся в центре внимания. Луцию хотелось первым признать достижения сына и его колоссальный труд. Обед стал крупным событием в доме Пинария, где редко принимали гостей, помимо узкого кру га друзей Луция, большинство которых было в преклонных годах, да еще последователей Аполлония Тианского – не та компания, чтобы пировать как положено, ибо они не ели мяса и не пили вина.

В доме Луция уже много лет не готовили и не подавали мяса, и он не сумел заставить себя включить в меню убоину, в том числе рыбу и дичь, однако повар заверил его, что подаст такие яства, которыми никто разочарован не будет. Но без вина было не обойтись, поскольку приглашение принял член императорской семьи – Адриан. Луций не пил, но Марк ино гда употреблял вино, не возбранялось оно и гостям. Если их разочарует отсутствие мяса, то уж вином останутся довольны; его хозяин припас достаточно – по уверениям торговца, лучшего, как итальянского, так и греческого.

Сын уведомил Луция, что по такому случаю среди гостей должен быть скурра; ни одно заметное событие в среде римской знати не обходилось без подобного нахлебника, которому полагалось развлекать публику. В городе существовал целый класс таких людей, в буквальном смысле живших за счет остроумия. Скурры напрашивались на пиры в зажиточные дома и платили болтовней и шутками, вставляли в беседу двусмысленности, льстили хозяевам и добродушно подначивали гостей.

– Помилуй, да где же я его найду? – расстроился Луций, совершенно уверенный, что среди степенных последователей Учителя нет никаких скурр.

– Аполлодор обещает привести одного малого по имени Фавоний, – успокоил его Марк.

Аполлодор пригласил и начальника имперских архивов – Гая Светония, человека за сорок, который, прознав о знакомстве Пинария-старшего с Нероном и его давно почившим окружением, возгорелся желанием встретиться с Луцием.

И вот после многодневных приготовлений назначенный час настал. Гости явились дружной вереницей и были препровождены к обеденным ложам. Дом наполнился мерным гулом голосов, зазвучали разговоры и смех.

Скурра немедленно взял быка за рога. Фавоний был рыжеволос и кудряв, с пухлыми щеками и скособоченным носом; солидное брюшко выдавало в нем завзятого едока, не упускающего случая перекусить. Когда стало ясно, что мяса не подадут, Фавоний притворился обиженным:

– Вижу, накормят нас нынче, как гладиаторов: ни крошки мяса, только ячмень и бобы! Хвала богам, что гладиаторам дозволено вино.

Луций и Марк опешили от его наглости, но остальные рассмеялись, и впредь уже никто не заговаривал об отсутствии мяса и рыбы; грубоватое недовольство скурры исключило всякое ворчание в дальнейшем, и гости, напротив, соревновались в восхвалении мастерства и изобретательности повара.

Адриан и Светоний втянули Луция в разговор. Архивариуса интересовал Нерон, тогда как Адриан хотел во всех подробностях расспросить о дружбе хозяина с Аполлонием Тианским, Эпиктетом и Дионом Прусийским.

Марк отметил, что Аполлодор предпочитает помалкивать. Ему показалось, что между архитектором и Адрианом, всегда дружными, возникло некое напряжение.

Адриан вышел в уборную. Едва он скрылся из виду, скурра заметил:

– Похоже, парень полностью избавился от провинциального говора.

– Я как раз думал о том же, – согласился Луций. – По мню, когда он только прибыл в Рим, акцент был весьма силен.

– Ты правильно помнишь, – отозвался Фавоний. – В народе еще не забыли, как в самом начале правления Траяна Адриан читал сенату императорскую речь и все покатывались со смеху. Адриан так покраснел, что даже шрамы от угрей стали неприметны.

– Адриан усердно избавлялся от акцента и, по-моему, преуспел, – признал Светоний, чья речь тоже была педантично-отточенной.

Аполлодор, который происходил из Дамаска и тоже грешил провинциальным выговором, покачал головой:

– Теперь он так похож на коренного горожанина, что Траян перестал называть его Маленьким Греком. Зовет Маленьким Римлянином.

– О, не могу не позаимствовать твою шутку, – хихикнул Фавоний.

– Это не шутка, а сущая правда! – настойчиво возразил Аполлодор.

Когда вновь появился Адриан, все умолкли. Племянник императора воспользовался возможностью вернуть разговор к Диону Прусийскому, который в последних сочинениях озаботился вопросами брака. Довольный возвращением в родной город, Дион к тому же весьма удачно женился и теперь ставил добродетели брачного союза превыше всех прочих форм любви.

Однако тема никого не воодушевила. Луций Пинарий познал любовь, но в браке не состоял. Жена Аполлодора тяжело занемогла, и мысли о ней только удручали его. Адриан был несколько лет как женат на внучатой племяннице Траяна Сабине, но их брак оставался бездетным и многими считался лишь видимостью. Что же касается Марка, то темное происхождение, о котором все знали, хоть и не говорили вслух, затрудняло поиски пары, достойной древнего рода и статуса патриция; до сих пор не женатый, не имея четких перспектив, он отказался от мыслей о семье и целиком посвятил себя работе.

Скурра, уловив общий мрачный настрой, отпустил пару грубых шуток о супружестве, но они показались вымученными и избитыми. Положение спас Светоний. Он был не только архивариусом, но и заядлым антикваром, а также историкомлюбителем и вел записи, в которых особое место отводилось анекдотам об императорских браках. Он досыта накормил общество рассказами о соревнованиях в остроумии между Ливией и Августом, о так называемых браках Калигулы с его сестрами, о горе, которое принесла Мессалина Клавдию, и его мучениях с Агриппиной, о женитьбе Нерона на прекрасной, но несчастливой Поппее и последующей помолвке с ее двойником Спором, судьба которого оказалась не менее злой.

– Ты должен был знать Спора, – добавил Светоний, взглянув на хозяина.

Луций долго молчал.

– Да, знал, – ответил он наконец.

– Отличался ли евнух таким очарованием, как говорят? – спросил Адриан.

– Да, она была красавицей, – произнес Луций, потупив взор. От него ждали продолжения, но вместо этого он произнес: – Не перейти ли нам в сад? Возьмите с собой чаши. У меня есть особое вино с Самотраки с ароматом жасмина, который ощущается исключительно при луне – так меня уверял торговец.

Когда гости вышли в сад, Адриан резко остановился. Он уставился на статую Меланкома. Марк замечал, что гости часто вздрагивали при виде обнаженного борца, – наверное, потому, что он стоял вровень с землей и благодаря предельной реалистичности при беглом взгляде мог сойти за живого человека. Но Адриан не просто удивился, его лицо осветилось восторгом. Он погладил гладкое мраморное лицо. Затем отступил и коснулся собственной щеки, проведя пальцами по грубым отметинам.

– Меланком, – пояснил Луций.

– Да, я видел другие его изображения, но с твоей скульптурой ничто не сравнится, – сказал Адриан, не в силах оторвать глаз от статуи. – Говорят, Меланком был возлюбленным Божественного Тита. Счастливец Тит! Вот бы мне когда-нибудь встретить столь прекрасного юношу…

– Вот бы мне когда-нибудь создать столь прекрасную статую, – улыбнулся Марк.

Фавоний шагнул между молодыми мужчинами и поочередно изучил обоих, вскинув бровь.

– Пусть каждый удовольствуется желанием и радуется!