– Это подземелье…

– Ты думаешь о ней и представляешь нору, в которую ее заключили.

– Да.

– Выкинь, Луций, из головы подобные фантазии. Думай только о настоящем моменте и месте, где находишься. Прозревай суть – не больше и не меньше.

– Здесь чудовищно!

– Уж конечно, не так уютно, как у тебя в саду. И все-таки мы дышим и передвигаемся. Нам хватает света, чтобы видеть лица, что еще важнее, мы вместе разделяем общество друг друга и новых товарищей, среди которых находимся. Полагаю, им есть что порассказать. Пока мы любознательны, скука нам не грозит.

Луций выдавил укоризненный смешок:

– Учитель, здесь тюрьма.

– Луций! Мы, смертные, пребываем в тюрьме каждую секунду нашей жизни. Душа заперта в бренном теле, порабощенном всеми жаждами человечества. Тот, кто построил первое жилище, попросту окружил себя еще одной тюрьмой и сделался ее рабом, ибо любое жилище приходится содержать – точно так же, как человеческое тело. Человек, живущий во дворце, является, на мой взгляд, в еще большей степени узником, чем люди, которых он заковывает в цепи. Что касается места, где мы находимся, следует осознать: мы не первые, кто подвергся подобному заключению. На долю многих мудрецов, презираемых чернью или ненавидимых деспотом, выпала та же участь, и лучше терпеть ее с безмятежным смирением. Давай же стремиться к спокойствию, тогда мы не посрамим тех, кто подал нам пример.

Некоторые узники, слушавшие его речь, придвинулись ближе.

– Ведь ты Аполлоний Тианский? – подал голос один.

– Он самый.

– Однажды я слышал тебя и вот узнал голос, но не прочее. Тебе обрезали и волосы, и бороду. – Человек покачал головой. – Никогда бы не подумал, что увижу твои белоснежные локоны состриженными, как руно! Кто мог подумать, что Аполлония Тианского закуют в кандалы?

– Подумал тот, кто заковал, иначе он бы не сделал этого, – сказал Аполлоний.

Неизвестный рассмеялся:

– Воистину, ты Аполлоний! Но оковы, должно быть, причиняют сильнейшую боль. Смотри, как грубое железо натирает кожу.

– Я и не заметил. Голова у меня занята более важными вещами.

– Но как можно испытывать боль и не думать о ней? Человеку подобное не под силу.

– Ошибаешься, – возразил Аполлоний. – Рассудок прислушивается к тому, что полагает важным человеческое «я». Если имеется рана, человек может сделать выбор: не чувствовать боль или приказать ей прекратиться.

Собеседник поджал губы:

– Но почему ты до сих пор здесь? Ты чародей – взял и вышел.

Аполлоний рассмеялся:

– Ты, как и тот, кто меня сюда поместил, обвиняешь меня в колдовстве. Ладно, предположим, вы оба правы. В таком случае остается одно: я нахожусь среди вас по собственному желанию.

– Да кто же пожелает тут находиться? – спросил другой человек, выступая вперед и скрещивая на груди руки.

– Возможно, я служу определенной цели. Скажем, мои слова утешат вас и придадут отваги. Как очутился здесь ты, мой друг?

– Не кривя душой? Я слишком богат.

Луций увидел, что говорящий одет в тунику и плащ – дорогие, но грязные от долгого заточения в сырой камере. Лицо осунулось, однако под челюстью собрались кожные складки, как будто узник некогда был тучен и слишком быстро отощал.

– Кто поместил тебя сюда?

– А ты как думаешь? Тот же, что и всех.

– Он домогается твоего состояния?

– Перед тем как отправить сюда, он заявил мне в лицо, что чрезмерная зажиточность опасна для простого гражданина. Деньги делают человека кичливым – так он сказал. Как будто выдуманные обвинения, заточение в темницу и вымогательство служат для моего же блага!

– Он предложил тебе выход?

– Меня освободят, как только я соглашусь с ложным обвинением в неуплате налогов и отдам свое состояние.

– Так почему ты еще здесь? Деньги не приносят тебе пользы. Единственная их ценность – в том, чтобы откупиться.

– Я ничего не отдам!

– Друг мой, богатство привело тебя сюда, и оно же позволит выйти на свободу. Важнее же всего, что выкуп освободит тебя и от самих денег, ибо богатство – тоже тюрьма. А человек, который его заберет, лишь упрочит собственное рабство.

– Вздор! – Человек пробурчал что-то непристойное и отвернулся.

Аполлоний тихо заметил Луцию:

– По-моему, этот малый еще не вполне готов воспринять мое послание.

– А как насчет меня? – вмешался третий мужчина, выступая вперед. Он был высок и крепко сложен, но руки у него тряслись. – Мне не помешала бы отвага. Прямо сегодня меня поведут к императору. Сдается мне, я околею от страха раньше.

– Мужайся, мой друг. Я сам только что от императора, однако полюбуйся – я цел и невредим.

– Но ты бесстрашен, это известно каждому. Как тебе удается?

– Я думал о примере, которому не стыдно последовать. Делай то же самое.

– Какой же ты отыскал пример?

– Я вспомнил про Одиссея и опасность, которой он подвергся, когда вошел в пещеру Полифема. Циклоп был огромен и так силен, что его не одолели бы и сто человек. Вид одноглазого чудовища внушал невыносимый ужас, а голос его был подобен грому. Всюду лежали человеческие кости, остатки былых трапез, ибо циклоп пожирал плоть людей. Но поддался ли Одиссей страху? Нет. Он обдумал свое положение и задался вопросом, как победить противника слишком могучего, чтобы применить к нему силу, и слишком свирепого, чтобы вразумить. Тем не менее из логова циклопа выбрался не только Одиссей, но и большинство его спутников.

Голос вновь подал узник, который говорил первым и спрашивал Аполлония про обрезанные волосы и причиненную кандалами боль:

– Ты сравниваешь нашего императора с циклопом? Намекаешь, что его надо ослепить?

Аполлоний шепнул Луцию:

– Я подозреваю, что этот тип – осведомитель. Его предыдущие слова являлись не соболезнованием, а попыткой заставить меня дурно высказаться о Домициане.

Аполлоний обратился к спросившему:

– А что, мой друг, думаешь ты о человеке, который посадил тебя к нам?

Тот пожал плечами:

– Ничего хорошего.

– До чего мягкий нрав – всем бы такой! Разве не найдется у тебя резких слов для того, кто помещает людей в столь гадкое место, обрезает им волосы, заковывает в кандалы, отбирает имущество и своей знаменитой жестокостью заставляет трястись от страха в преддверии допроса?

– Естественно, я испытываю те же чувства, что и все присутствующие.

– Какие же именно? Говори свободно! – призвал Аполлоний. – Мне ты можешь сказать что угодно, поскольку я последний человек на свете, кто донесет на другого. Молчишь? Нечего ответить? А если речь обо мне, то все, что я имею сказать императору, я ему и скажу в лицо.

– Золотые слова! – похвалил человек, боявшийся встречи с Домицианом.

Многие закивали и одобрительно загудели. Было ясно, что осведомитель уже попал под подозрение.

Аполлоний отступил, словно закончил речь, но другие узники побудили его продолжить.

– Расскажи что-нибудь! – попросил один. – Здесь самое ужасное – скука. Поведай нам о твоих странствиях. Ты ведь повидал весь мир.

Аполлоний сел на пол. Заключенные расположились вокруг. Старец описал реки, пустыни и горы, которые видел. Рассказал о людях, которых встречал, и об их диковинных обычаях. Ему внимали упоенно; кое-кто закрыл глаза, унесенный повествованием Учителя в дальние края, вызволенный из темницы образами, которые тот нарисовал в воображении. Луций тоже смежил веки и слушал вместе со всеми.

Аполлоний поведал о том, как на заснеженных хребтах Индийского Кавказа[30] – там, куда не дерзнул пойти даже Александр Великий, – он отыскал место, где боги приковали Прометея за преступную передачу смертным огня.

– Я обнаружил те самые кандалы, что удерживали титана. Они были настолько огромны, что человек мог встать между ними, раскинув руки, и еле коснулся бы железа. Кандалы крепились по сторонам узкой теснины, благодаря чему можно представить, каким гигантом был Прометей. Сам титан давно скрылся. Местные рассказали мне, что однажды, когда в очередной раз прилетел орел Юпитера с намерением осуществить ежедневную кару и вырвать титану внутренности, на Про метея наткнулся Геркулес в одном из своих многочисленных путешествий. Он пожалел Прометея и выбил с небес орла. Внизу, в лощине, я нашел кости огромной птицы, и они были больше любых других, виденных мною. Геркулес разбил оковы и освободил Прометея. Действительно, я отметил, как покорежен металл, но странное дело: его не тронула ржавчина. Должно быть, Вулкан выковал кандалы из какого-то неизвестного смертным сплава.