– Так вот, значит, что произошло! – В голосе мисс Уичвуд проскользнули уважительные нотки.

– Да, и если бы меня не разбудил лунный свет, упавший мне на лицо, я бы ни сном ни духом не подозревал о том, что она задумала! – с горечью подтвердил Ниниан. – Разумеется, я встал, чтобы поплотнее задернуть занавески, и вот тут-то и увидел Люси. Она шагала прочь от дома по подъездной аллее с дорожной сумкой в руках. Да, я готов признать, что сожалею о том, что увидел ее, но раз уж так вышло, что мне еще оставалось, как не последовать за ней?

– Даже не представляю, – призналась мисс Уичвуд.

– Теперь вы понимаете, как все получилось? Мне понадобилось некоторое время, чтобы одеться, тайком выскользнуть из дома и добежать до конюшни, так что к моменту когда я закончил запрягать свой кабриолет и отделался от Соуэрби – одного из наших грумов, который в ночной рубашке вышел посмотреть, кто это крадет посреди ночи коляску, – Люси была уже на полпути к Эймсбери. Я догадался, что она направится той дорогой, поскольку поначалу решил, что она собирается вернуться в Челтенхем, да и, по-моему, из Эймсбери в Мальборо ходит дилижанс, а Мальборо стоит как раз на почтовом тракте в Челтенхем. Я счел этот план совершенно безумным, но все-таки он оказался куда разумнее ее идиотских намерений в отношении Бата. Я сделал все, что мог, стараясь убедить ее отказаться от таких пустоголовых намерений, но все было бесполезно, поэтому, когда она заявила, что не мытьем, так катаньем, но доберется до Бата, мне показалось, что самым правильным будет отвезти ее туда самому.

Последние слова молодой человек произнес, едва ли не оправдываясь, но выглядел он при этом очень застенчивым, и мисс Уичвуд без труда сообразила, что Люси, обладающая куда более сильным характером, по сути, сделала его невольным соучастником. Вслух же она заявила, что да, он, без сомнения, поступил правильно, и посоветовала ему без утайки рассказать своему отцу о чувствах, которые вызывает в нем предполагаемая женитьба.

– Можете мне поверить, – сказала Эннис, – они вряд ли станут для него откровением теперь, когда Люси со всей очевидностью продемонстрировала, как к этому относится она сама. Не удивлюсь, если он испытает облегчение от того, что оказался избавлен от такой невестки.

Приложив печать к только что написанному письму, она встала из-за стола и сказала, передавая ему послание:

– Вот, возьмите. Надеюсь, оно ободрит миссис Эмбер и, быть может, даже убедит ее в том – хотя мне она представляется исключительно глупой женщиной, – что самым мудрым поступком с ее стороны будет позволить Лусилле оставаться под моей опекой до тех пор, пока она не оправится после всех этих треволнений. А теперь давайте вернемся в гостиную. Лимбури сейчас уже должен подавать чай.

Она первой вышла из библиотеки и уже подходила к гостиной, когда раздался стук во входную дверь. Поскольку она не ожидала никаких визитеров, то решила, что это какой-нибудь посыльный, и прошла в гостиную. Но через несколько минут на пороге появился Лимбури и доложил:

– Милорд Бекенхем, мадам, и мистер Гарри Бекенхем!

Мисс Уичвуд подавила уже готовый сорваться губ досадный возглас, но если первый из вошедших в комнату гостей и слышал ее вздох, то не подал виду. Это был коренастый мужчина лет тридцати, с тяжелыми чертами лица и выражением чрезвычайного самодовольства на нем. Одет он был так, как того требовали приличия, но при этом было очевидно, что последние веяния моды его не коснулись. Шейный платок, хотя и повязанный безукоризненно, был совершенно непримечательным, а уголки сорочки едва прикрывали нижнюю челюсть. Он поклонился, после чего двинулся к хозяйке, словно был заранее уверен в том, что его примут с распростертыми объятиями, и с тяжеловесной галантностью произнес:

– Мне следовало бы догадаться, когда я увидел, что нынче над Батом сияет солнце, ибо оно возвестило о вашем возвращении! Так оно и оказалось, поскольку я дал себе труд убедиться в этом лично. Дорогая мисс Эннис, без вас наш город был похож на пустыню!

Он поднес было руку, которую мисс Уичвуд ему протянула, к своим губам, но она почти сразу же отняла ее и протянула его спутнику, с улыбкой воскликнув:

– Кого я вижу? Гарри! Вы вернулись в Сомерсет поправить здоровье?

Он ответил ей широкой улыбкой.

– Постыдились бы, светловолосая насмешница! – парировал он. – Когда я проделал весь путь из Лондона только для того, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение…

Она рассмеялась.

– Льстец! Не пытайтесь ввести меня в заблуждение своими сладкими речами, потому что я приобрела необходимый жизненный опыт еще до того, как вы выросли из коротких штанишек. С мисс Фарлоу вы оба уже знакомы, но я должна представить вас мисс Карлетон, с которой вы, как мне представляется, еще не встречались.

Выдержав паузу, пока джентльмены расшаркивались, она представила им Ниниана и предложила всем присесть.

Метнув на брата укоризненный взгляд, лорд Бекенхем заявил:

– Твоя бойкость заводит тебя чересчур далеко, Гарри! Так не подобает разговаривать с мисс Уичвуд.

Но его беззаботный спутник пропустил сие нравоучение мимо ушей, обратив все свое внимание на Лусиллу, которую разглядывал с откровенным восторгом. Сам он был исключительно элегантным джентльменом приятной наружности, к тому же модно одетым. Его блестящие каштановые кудри были уложены в прическу, известную под названием «Унесенные ветром»; накрахмаленные уголки воротничка сорочки закрывали скулы, шейный платок был повязан замечательно небрежно; выбор жилетки свидетельствовал о его безупречном вкусе; панталоны имели весьма модный нынче желтоватый оттенок, а ботфорты, облегающие сильные ноги, были начищены до такого блеска, что на них было больно смотреть. Он выглядел полной противоположностью своему брату, в чем не было ничего удивительного, поскольку и характером он отличался столь же фривольным, как и его наряд. Науки никогда его не привлекали, зато он готов был посвящать все свое время буйным пирушкам, дорогим красоткам, азартным играм и украшению собственной персоны. При этом он умудрялся держать нескольких великолепных гунтеров, и посторонний человек, встретив его фланирующим по Бонд-стрит, ни за что не догадался бы, что видит перед собой искусного наездника, который к тому же является регулярным участником скачек в Хейтропе с момента поступления в Оксфорд. Несмотря на то что всадником он считался отчаянным, ему еще не случалось перелетать через каменные стены, которыми были обнесены дороги графства Котсуолд, как и кувыркаться в карьерах, зачастую таившихся за этими самыми стенами.

Лорд же Бекенхем втайне разрывался между восхищением его искусством верховой езды и неодобрением его экстравагантности. Он читал ему нотации, но неизменно выручал из денежных затруднений и всегда с радостью принимал у себя в Бекенхем-Корте. Он говорил – и сам верил в это, – что искренне любит своих двух братьев и трех сестер, но душевным и отзывчивым его назвать было нельзя, а его неустанная забота об их интересах отчасти объяснялась суровым пониманием собственного долга, а отчасти и отцовским инстинктом старшего мужчины в роду. В раннем возрасте он унаследовал титул отца и стал единственной поддержкой для больной матери и опекуном для двух сестер и младшего брата. Старшая его сестра к этому времени уже вышла замуж за малообеспеченного клерка, успела стать матерью двух малышей – предвестников большой семьи, и он незамедлительно принялся подыскивать подходящих мужей для Мэри и Каролины. В эту пору капитан Джеймс Бекенхем был повышен в должности от гардемарина до младшего офицера, и его дальнейшая карьера развивалась весьма стремительно. Ему повезло: он сумел отличиться в бою и получил крупное вознаграждение, каковое, вкупе с весьма приличным собственным состоянием, позволило ему больше никогда не обращаться к брату за денежной помощью. Он редко бывал в Бекенхем-Корте, а когда сходил на берег, то предпочитал проводить время в развлечениях, которых категорически не одобрял его светлость. Нечастыми гостьями в поместье были и Мэри с Каролиной, так что, выдав обеих сестер за хорошо обеспеченных джентльменов, лорд Бекенхем обнаружил, что лишь самый старый и самый юный члены его семейства по-прежнему крепко держатся за то, что капитан Бекенхем саркастически именовал «завязками его передника». Было бы несправедливым сказать, что он сожалел о независимости брата и сестер, но вот о чем он сожалел несомненно, так это об ослаблении связей, которые заставляли бы их вращаться вокруг него. Свято веря в собственную непогрешимость, он и представить себе не мог, что именно его врожденная привычка порицать слабости и проступки, равно как и давать непрошеные советы, оттолкнула их от родового гнезда.