Наступил третий день.

Было воскресенье, и одетая в черное мама повела Паскаля к обедне.

На лестнице, ведущей в церковь, появился Шар, который, очевидно, летел за Паскалем и его мамой на расстоянии. Шар постоял (повисел) немного и влетел в церковь.

Послышался какой–то шум, грохот — и из черных дверей показались Мальчик с Шаром, мама и привратник.

Так Шар избавил Мальчика от скучной мессы.

Они пошли гулять, и Паскаль остановился перед витриной с пирожными. «Стой здесь, никуда не уходи», — погрозил он Шару и зашел в магазин. А Шар всего немного отлетел в сторону, и тут те самые мальчишки со злыми завистливыми лицами, уже давно, оказывается, подстерегавшие этот момент, схватили Шар, привязали к его тесьме грубую длинную веревку и побежали с ним. Злобная радость отражалась на их лицах, а Шар светился бликами солнца. Они бежали по какой–то улице, а мимо мелькали афиши, на которых стояло: Паради! Паради! (Рай).

Когда Паскаль вышел из кондитерской, Шара уже не было. Паскаль побежал по улицам, пока не заметил мелькающее за стеной красное пятно. Он сначала не мог понять, почему Шар не летит к нему, но, взобравшись на стену, увидел веревку. Он схватил Шар, отвязал веревку и побежал.

Они с Шаром бежали по узеньким темным улочкам, в которые как будто впервые заглянуло солнце, по дворам, по задворкам; но со всех сторон сбегались мальчишки, спотыкаясь, крича, напрягая все свои силы и уверенные в победе. Их толпа росла, они появлялись сзади от Паскаля, спереди, слева, справа; казалось, они заполнили собой всю землю, чтобы догнать маленького мальчика с красным шариком. Наконец, они загнали Мальчика и Шар к пустырю.

«На планете Маленького принца, как и на любой другой планете, растут травы полезные и вредные… Но ведь семена невидимы. Они спят глубоко под землей, пока одно из них не вздумает проснуться. Тогда оно пускает росток… если это какая–нибудь дурная трава, надо вырвать ее с корнем, как только ее узнаешь. И вот на планете Маленького принца есть ужасные, зловредные семена… Это семена баобабов. Почва планеты вся заражена ими. А если баобаб не распознать вовремя, потом от него уже не избавишься. Он завладеет всей планетой. Он пронижет ее насквозь своими корнями. И если планета очень маленькая, а баобабов много, они разорвут ее на клочки… Я знал одну планету, на ней жил лентяй. Он не выполол вовремя три кустика…»

Через много лет Альбер Ламорис показал, что стало с той планетой. Почва ее заражена «баобабами».

Выстроившись в ряд, маленькие ребята поднимают руки с камнями и рогатками. Паскаль выпускает Шар из рук. Но Шар не улетает. Он словно не хочет оставлять друга одного среди этой толпы. И пока он медлит, первый камень, второй, третий летят в него. Ничто уже не может ему помочь. Теперь Шар не может улететь. Не светятся на нем блики солнца. Немой крик мольбы и боли теснит его нежную, тонкую оболочку. И еще один камень из рогатки — и Шар лопается. Медленно сжимается оболочка. Капли слез проступают на ней. Уходит жизнь… Чей–то башмак торжествующе наступает на так необычно умирающий шар — и все кончается. Толпы мальчишек куда–то исчезают. Рядом с маленьким лоскутком — расстрелянным и растоптанным Красным шаром — сидит один в неподвижности Паскаль. Он остался без друга, и ему словно некуда идти.

В Париже продолжалась обычная жизнь. По улице шли две девочки, несли в руках по шарику. Держала целый букет шаров продавщица. Выглядывали они из окон домов. И вдруг началось что–то невообразимое, что–то снова из сказки, из той сказки, в которой камера волшебно оживляла вещи. Вырвались два шарика из рук удивленных девочек и быстро полетели к пустырю. В это же мгновение осталась и продавщица с пустыми руками: букет шаров летел к пустырю. Как пробки из бутылок, вылетали из всех закоулков, чердаков, домов все, все имеющиеся в Париже шары; летели цепочками, группами, букетами, поодиночке, по двое, по трое, сталкиваясь, соприкасаясь, овальные, нежные, легкие, всех цветов, кроме ярко–красного, который преследовали, всех форм, кроме идеально круглой, которую растоптали.

Если раньше вся земля, казалось, была заполнена злобными толпами мальчишек, то теперь все небо сверкало разноцветными воздушными шариками. И все они летели к пустырю. Это был их бунт.

Когда Паскаль поднял голову, он увидел их. Они спустились к Паскалю, и он соединял, спутывал их веревочки, улыбался, лаская их. И этот колеблющийся, покачивающийся, живой и сказочный букет звал и манил за собой мальчика.

Маленький принц нашел на земле одного–единственного друга, но понял, что ему нужно вернуться на планету, чтобы ухаживать за своей розой, выпалывать вредные семена и на всякий случай прочищать потухшие вулканы.

Мальчик Ламориса нашел на Земле друга, одного–единственного, но его у Мальчика отняли. У Мальчика нет астероида и нет розы. Но ему приходится покидать Землю, свою планету.

Конечно, он не знает, куда он летит, подчиняясь шарам, летит с ними от земли. Такой конец прост, понятен и детям, и взрослым, людям всех возрастов.

Эта киносказка — для всех. Как сказки Андерсена, «Красный шар» грустен и радостен. Он развивается по закону сказки, и, несмотря на печальный конец, логика, развитие сказки все–таки побеждают: сотни других шаров поднимают Мальчика в голубой мир (когда–то маленькая русалочка Андерсена, умирая, поднималась вверх, в мир прозрачного воздуха, дивной, одухотворенной музыки). И как в сказках Андерсена, в «Красном шаре» за маленькой, короткой историей вдруг проступает глубокий человеческий, философский смысл. И не однозначный. Для каждого он свой, наверно.

Мне кажется, что помимо чувств, эмоций, размышлений, которые возникают, когда смотришь фильм и когда думаешь о нем, «Красный шар» в очень специфической форме отразил еще и некоторые темы искусства военной и послевоенной поры Франции.

В период «странной» войны, когда немцы вторглись во Францию, и потом, после перемирия, произошел крах не только военный, но и моральный. Рассеялись мифы о непобедимости французской армии, о том, что война не будет стоить множества жизней. Но зато были созданы и долго держались другие мифы: миф о Петэне, о несокрушимости Германии. Пораженческие настроения существовали среди некоторой части французов до наступления Красной Армии. Одних мучали вопросы о том, можно ли признавать Виши; допустимо ли сотрудничать с немцами; где начинается предательство? Другие вообще не задавали себе никаких вопросов — они пользовались благами «черного рынка» и сотрудничали с немцами экономически, политически, идеологически. Многие французские интеллигенты встали на сторону Петэна, часть людей просто выжидала, пассивно надеясь на освобождение.

В первые годы перемирия и оккупации важно было создать хотя бы пассивное сопротивление — это спасало человеческое достоинство французов, «душу» Франции.

Духовное сопротивление в это трудное время становится важной, если не главной темой искусства.

В 1942 году французский драматург Жан Ануйль пишет пьесу «Антигона», использовав миф, легший в основу и «Антигоны» Софокла — о дочери Эдипа, которая нарушает приказ царя Креона и совершает над телом своего брата Полиника погребальный обряд.

В греческой мифологии боги предопределяли трагическую судьбу человека, но человек встречал ее лицом к лицу, мужественно, боролся со своей судьбой, зная ее исход.

Ануйль использовал миф об Антигоне, потому что он хотел возвратить людям мужество и человеческое достоинство; он показал путь, который выбрала его героиня — неприятие данного мира. Такой путь вел к смерти. Ануйль показал, как можно умереть — Антигона умирает, говоря всему государству: нет! Антигона стала символом духовного сопротивления в те годы.

Духовное сопротивление ощущалось и в фильме Марселя Карне «Вечерние посетители», о стойкости, непобедимости любви — непобедимости духа; в том же году режиссер начинает снимать фильм «Дети райка» — на оккупированной немцами территории (а цель Геббельса была — помешать развитию национального киноискусства страны) создается фильм, воскрешающий эпоху романтического театра Франции, ее прекрасное прошлое, неумирающие традиции, удивительных, неповторимых художников…