– Двадцать третье сентября… Но ведь это же через три недели! А у меня нет нарядного платья и… Господи! Я не была в церкви со времен моего отъезда из Монреаля! Габриелю пора принять первое причастие, Элизабет нужно окрестить! Мы и так слишком долго это откладывали! Я должна исповедаться и…

Изабель охватила паника. Александер попытался ее успокоить:

– Хорошо! Хорошо! Не волнуйся! До церемонии ты сходишь в церковь и мы окрестим малышку. Что до первого причастия Габриеля, с этим можно еще немного подождать?

– Это нужно сделать до Рождества! И… Алекс, я хочу, чтобы это случилось в церкви Нотр-Дам.

Он помрачнел, но все же кивнул в знак согласия. Ему не хотелось затрагивать такую сложную тему, как отъезд их семейства из Ред-Ривер-Хилла. Перспектива переезда страшила его до такой степени, что он готов был нарушить данное Изабель в начале лета обещание. Слишком много лет он прожил в условиях дикой природы, где главным был закон выживания, и у него не было твердой уверенности, что он снова сможет приспособиться к цивилизации – миру, в котором привыкла существовать Изабель.

Она согласилась провести в лесу еще одно лето, чтобы Александер смог накопить как можно больше шкурок. Потом они вернутся в Монреаль и какое-то время поживут в доме на улице Сен-Габриель – ровно до тех пор, пока не подыщут себе другое жилье… Таков был уговор. Но ведь на дворе уже сентябрь, верно? Изабель ждала, сколько было условлено, и теперь пришел его черед держать слово.

– Это будет для меня такая радость! – прошептала ему на ухо Изабель, приподнимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его.

– Я знаю. Пусть твоя радость станет и моей радостью! – ответил он, обнимая молодую женщину за талию.

Элизабет заплакала в колыбели, тем самым положив конец разговору. Изабель выскользнула из мужских объятий и склонилась над младенцем, когда вдруг уловила запах гари. Она взяла дочку на руки. Может, это Мунро сегодня решил пораньше разжечь костер во дворе? Струйка серого дыма проникла в дом через открытое окно, напомнив ей о том, что она оставила без присмотру свою выпечку.

– Мой хлеб!

Возглас испугал малышку, и она заплакала еще громче. Изабель передала ее на руки отцу и выскочила на улицу. Отодвинув заслонку, она сунула в чадящее жерло печи лопату и стала доставать хлебы. Первый оказался черным как уголь. Второй тоже выглядел несъедобным, зато третий, если снять подгоревшую с одной стороны корочку, вполне можно было подать на стол. Слабое утешение!

– Вот незадача!

Александер стоял у порога, укачивая маленькую Элизабет, которая играла с самодельной погремушкой – кожаным мешочком с сухим горохом внутри. Видя, как хорошее настроение Изабель вместе с клубами серого дыма растворяется в последних отсветах дня, он вздохнул. Письмо, которое он принес Изабель из миссии, может подождать и до завтра. Новости из «цивилизованного мира» его не радовали, и ему не хотелось портить себе вечер.

Какое-то время он любовался пейзажем на фоне полыхающего алыми красками заката, потом повернулся, чтобы войти в дом, но не успел: из леса вышел мужчина. Первой мыслью было бежать за ружьем, но он не решился положить младенца на землю. Поэтому пришлось остаться на месте. Однако, судя по фигуре и походке, это был не Лавигёр. Александер прищурился.

– Ноньяша?

За столом в тот вечер царило веселое оживление. И все же Ноньяша произвел на Изабель двойственное впечатление. Из разговора она поняла, что они с Александером – давние друзья, но, несмотря на это, индеец говорил мало и неохотно. Молодая женщина не раз ловила на себе его холодный оценивающий взгляд. Правда, она была слишком счастлива, чтобы обращать на это внимание, ибо представляла, как перешьет свое самое красивое платье, как нарядит детей…

Посреди стола красовалось блюдо с двумя жареными куропатками. Откусывая понемногу от третьего ломтя хлеба с маслом, Изабель любовалась рисунком на ворчестерском фарфоре и думала о своем. Мужчинам было о чем поговорить – расценки на мех, курс обмена британских и французских денег…

– Англичане пытаются изъять французские деньги из обращения, это очевидно! – воскликнул Ноньяша, ударив ладонью по столу. – Иначе зачем бы им завышать их стоимость?

– Долго это не продлится, – отозвался Александер, задумчиво потирая подбородок.

Странный огонек у него в глазах заставил Изабель спуститься с небес на землю. Она стала прислушиваться к разговору.

– Таким образом они пытаются выкачать из наших кошельков все кроны и доллары, оставшиеся со времен французского владычества. Сейчас за крону дают на 1,25 пенни дороже ее настоящей стоимости! Стоит ли удивляться, что скоро все они осядут в карманах наших новых хозяев-англичан? А за луидор дают на 2,5 пенса дороже, чем он стоит!

– Ты заблуждаешься, Ноньяша! Если бы англичане хотели выудить у населения французские деньги путем их переоценки, они бы попросту ввели новую денежную систему! Что они станут делать со всеми этими экю, кронами и луидорами на европейском рынке, где их стоимость минимальна? Нет, я думаю, они хотят вдохнуть новую жизнь в экономику. С тринадцатью южными колониями, которые постоянно расширяются, и развивающейся в полную силу Луизианой они остро нуждаются в наличности. Да и армия стоит больших расходов. Армия – та еще бездонная бочка…

Александер вдруг замолчал. Если Ноньяша говорит правду и луидор теперь стоит на 2,5 пенса дороже, чем английская гинея[202]… Боже милосердный! Это сколько же теперь стоит клад Голландца? Последние дни он неизменно возвращался мыслями к этим деньгам. На них можно было бы обеспечить Изабель комфорт, в котором она жила с рождения… У него имелись тысяча двести фунтов сбережений, и за накопленные летом шкурки можно будет выручить еще три сотни. Но до намеченной суммы в пять тысяч фунтов было еще очень далеко. Мысли о том, что он мог бы присвоить деньги, ему не принадлежавшие, стали навязчивыми. Медленно и незаметно желание разбогатеть в одночасье подтачивало решимость Александера сдержать слово и грозило в конце концов задушить его.

Александер схватил бутылку, перевернул над своим стаканом, поморщился и с возгласом разочарования поставил обратно на стол.

– Och! Always empty![203] Идем, друг! У Мунро наверняка найдется чем нас угостить! Мы же собираемся достойно отпраздновать встречу?

Он отодвинул свою лавку от стола. Видя, что Изабель поднимается одновременно с ним и Ноньяшей, Александер многозначительно ей подмигнул и сказал:

– Я ненадолго, a ghràidh.

Его спутница жизни улыбнулась в ответ.

– Хорошо! А я пока приберу со стола, покормлю и уложу Элизабет. Пожалуйста, пришли ко мне Габи, ему тоже пора ложиться!

Александер наклонился и поцеловал ее в щеку. В ответ молодая женщина погладила его по руке, но про себя удивилась: Александер обычно воздерживался от проявления чувств при посторонних. Мужчины ушли, а она еще долго стояла, задумавшись, над горкой грязных тарелок…

Изабель поменяла дочке пеленки, уложила в колыбель, сняла свой фартук и умылась. Присмотревшись к куску мыла, сваренного из жира бедняжки Жеральдины, она увидела, что с одного бочка он основательно погрызен.

– Мыши! Ну погодите у меня! Если думаете, что я держу трактир для грызунов, вы ошибаетесь!

Она убрала мыло в жестяную коробку и пообещала себе завтра же расставить по дому мышеловки. Оставалось только налить воды в чайник и поставить его на решетку над огнем. Разве она не заслужила чашку душистого травяного чая? Изабель подошла к буфету и принялась перебирать горшочки с сухими садовыми травами – тимьяном, шалфеем, майораном, мятой, ромашкой… «Пожалуй, лучше всего подойдет ромашка, – подумала она. – А еще я добавлю немного мелиссы. Обожаю ее лимонный привкус!»

Изабель всыпала в фаянсовый заварник щепотку сухих цветков ромашки, посмотрела на спящую в колыбели Элизабет и на цыпочках вышла из дома, чтобы сорвать в саду пару листочков мелиссы. Небо затянуло облаками, и на улице было очень темно, поэтому пришлось идти по памяти. Над грядкой с пахучими травками Изабель пришлось провести какое-то время, прежде чем она нашла то, что искала. Наконец она выпрямилась, вдыхая свежий аромат мелиссы.