Пар, кристаллизируясь на ветках деревьев вокруг сахароварни, превращал их в живые сахарные леденцы. От одного запаха у Габриеля текли слюнки. Он не сводил глаз с берестяных корнетиков, которые Микваникве наполняла густым кленовым сиропом янтарного цвета. Мальчик посмотрел было на мать, которая задержалась возле единственного в хижине окна и теперь любовалась пейзажем. Увидев, что рука мальчика уже тянется к корнетику, индианка-оджибве одернула его:

– Сейчас мы постимся, нужно ждать, Mushkemush kemit[167]! И сироп еще горячий. Ты обжечь себе язык!

Габриель плюхнулся на лавку рядом с Отемин, которая, как и он, с вожделением смотрела на сахарный сироп. Габриель буркнул что-то себе под нос. Микваникве присела на лавку напротив и, улыбаясь, сказала детям:

– Я рассказать вам сказку!

Индианка посмотрела на своего маленького Дугласа. Младенец, укутанный в теплый мех, спокойно спал в колыбели, которую сделал для него Мунро еще в самом начале зимы. Разгладив на коленях полы своей накидки из медвежьего меха, она начала рассказ.

Однажды Большая Сосна преподала хороший урок Маленькой Березке. Это было в ту пору, когда деревья говорили между собой. Когда теплый ветерок овевал их, они беседовали обо всем на свете. Когда ветер становился злым, рассказывали друг другу о своих страхах и смелости. Величественная Большая Сосна, сладкий Клен, высокий Вяз, крепкий Дуб, гибкая Туя и красавица Береза были особенно дружны между собой. Все они помогали Анишнабек: кормили своим соком и плодами, давали ветки и кору для сооружения жилищ, а сухие листья – для костров, чтобы люди могли согреться и приготовить пищу. И вот однажды в теплый летний день, когда весь лес поет под лучами солнышка, Березка, любуясь своим прекрасным светлым платьем, решила, что она лучше всех, и стала держаться в стороне от других деревьев. Она больше не хотела сплетать свои ветви с их ветвями и вела себя высокомерно. Клен заволновался и спросил, уж не заболела ли она. «Нет, я не болеть! – говорила Микваникве, подражая снисходительному тону Березки, а дети весело смеялись. – Мне хорошо! Я не хотеть портить мою белую кору! У вас кора коричневая, простая. Так что забавляйтесь теперь без меня!» Клену ее слова не понравились. Он подумал, что Большая Сосна рассердится, когда это услышит. Большая Сосна была царицей леса. Все относились к ней с уважением, исполняли все ее приказы, и жизнь в лесу текла приятно и мирно. О заносчивости Березки скоро узнал весь лес. Все деревья ополчились против нее. «Ты – задавака!» – сказал ей Вяз. «Если Большая Сосна тебя услышит, она сильно рассердится!» – воскликнула Туя. «Что мне Большая Сосна! – гордо отвечала Березка, перебирая своими тонкими веточками с кружевными листьями. – Я красивее ее и не стану перед ней преклоняться!» Но сон у Большой Сосны был легкий, и, услышав свое имя, она проснулась и встопорщила тонкие иголки. «Что такое я слышу?» – Голос Микваникве стал грубоватым. Все деревья в лесу задрожали, и это наделало много шума. «Я красивее, чем вы, Большая Сосна, поэтому не буду перед вами преклоняться!» – заявила Береза. Как и предсказывал Клен, царица леса разгневалась и закричала громко, чтобы услышал весь лес: «Березка, ты слишком загордилась! Тебе нужно научиться смирению!» И своей колючей рукой-веткой она ударила Березку по белому стволу. Иголки оставили на нем тысячи царапин. А Большая Сосна сказала: «Теперь, глядя на тебя, все деревья будут помнить, что заносчивость – это плохо!»

– И поэтому у всех бе’ез тело в че’ных ш’амах? – спросил Габриель, который даже думать забыл о корнетиках с кленовым сиропом, воткнутых в сугроб.

– Может, это Большая Сосна наказала твоего папу? – спросила вдруг Отемин.

– Otemin, bezaan!

Микваникве сердито посмотрела на дочь.

– Но у папы Габриеля вся спина расцарапана, совсем как ствол у березки!

– Bezaan!

Щеки у Габриеля покраснели, как маков цвет. Он вскочил с лавки.

– Мой папа не зазнайка! Никто его не наказывал, чтобы научить сми’ению!

– Смир-р-рению, – со вздохом поправила его Изабель. – Дети! Ну-ка, сбегайте на улицу и принесите еще кленового сока!

– Папа поца’апался на охоте, он мне сам сказал! – заявил Габриель, открывая дверь.

Голос его заглушил громкий крик пролетающих над сахароварней гусей. Изабель встала, размяла затекшие ноги, подошла к входной двери и выглянула, выпустив из хижины облако ароматного пара. Птицы с белоснежными брюшками летели высоко над кронами деревьев. Какое-то время она любовалась ими, потом перевела взгляд на край леса.

– Скоро должны вернуться…

Три дня назад Александер со Стюартом ушли проверять капканы. Обычно это не занимало много времени. На поле Фрэнсис с Мунро корчевали дерево. Над печной трубой на крыше дома вился белый дымок: вот уже два дня у Мари был жар и она лежала в постели с луковым компрессом.

– Как себя чувствует малыш?

Изабель, которая не услышала шагов Микваникве, вздрогнула и обернулась.

– Малыш? О, прекрасно!

Индианка аккуратно ощупала ее округлившийся животик и с довольным видом кивнула.

– Это будет девочка.

– Мне и Алекс так сказал! – с улыбкой отозвалась Изабель.

Микваникве вернулась на лавку, где оставила берестяную коробку, которую сшивала ватапом[168], и одновременно наблюдала за приготовлением сиропа. Изабель погладила себя по животу и стала смотреть в окно на детей, которые собирали кожаные ведра с соком. Узнав о беременности, она испугалась. Воспоминания о страшных муках невестки Франсуазы, малыша которой пришлось принести в жертву ради спасения матери, и о собственных трудных и продолжительных родах были еще живы. Не располагала к безмятежности и мысль, что ей предстоит произвести дитя на свет в таком уединенном месте. А если что-то пойдет не так?

Микваникве как могла успокаивала ее, рассказывала, какую позу лучше принять, чтобы ускорить роды. Ее советы были прямо противоположны тем, что обычно давали своим пациенткам европейские повитухи. Хотя, если подумать… Микваникве родила, будучи одна в хижине посреди страшной грозы, и ее сын был совершенно здоров! К ее рекомендациям стоило прислушаться. Тем более что выбора у Изабель не было.

Молодая женщина улыбнулась, посмотрев на склонившуюся над шитьем подругу. Признаться, за эти месяцы они с Микваникве сблизились. Всю зиму индианка терпеливо обучала ее побеждать трудности, казавшиеся непреодолимыми. По глубокому убеждению Микваникве, они вовсе не были пленниками леса. Наоборот, лес стал для них гостеприимным хозяином. Нужно только научиться жить в его ритме и уважать его законы, и он одарит тебя всеми своими богатствами. Со своей стороны, Изабель много рассказывала Микваникве о христианстве. По воскресеньям, после полудня, когда маленький Дуглас засыпал, они обычно устраивали уроки по катехизису[169], во время которых индианка-оджибве проявляла немалое старание и интерес к предмету. Благодаря урокам и общению с Изабель Микваникве стала намного лучше говорить по-французски, а ее подруга выучила несколько слов на алгонкинском наречии.

По плечам пробежал холодок, и Изабель закуталась в накидку, полы которой с недавних пор перестали сходиться у нее на животе. Меньше всего ей сейчас хотелось заразиться от Мари простудой. Невзирая на настойчивые рекомендации Александера держаться подальше от больной, она решила пойти в дом погреться. Если она не подхватит болезнь от Мари, то, несомненно, заболеет и тут, потому что ноги совсем оледенели! Она повернулась к Микваникве, которая как раз выливала в котелок над огнем очередную порцию кленового сока, и сказала с улыбкой:

– Пойду приготовлю для Мари настойку от кашля! Она поможет Мари поправиться.

Из кожаного мешочка, который она всегда носила с собой, индианка выудила мешочек поменьше и протянула его Изабель: