Это был «Великий Город».

Нужны были тысячи рук, сотни дней и много любви и терпения, чтобы раскопать чудовищную песчаную насыпь и отдать науке то, о чем до сих пор не ведала история.

Этот город уже лежал в развалинах, когда две тысячи лет назад китайские войска заняли цветущие долины Хотана, и Клавдий Петрович был первый европеец, который прошел через его ворота.

Клавдий Петрович опустил увеличительное стекло и обернулся.

Одна пара очков сдвинулась на лоб, другая съехала на кончик носа, и между ними глядели сияющие, счастливые глаза профессора.

— Это прекраснейшие в мире иероглифы, — с ликованием произнес профессор. — Я в них решительно ничего не понимаю!

Все окружили профессора, поздравляя его: кто пытался сказать маленькую речь, кто обнимал Клавдия Петровича, кто молча тряс его руку.

У ворот Великого Города, возле зубцов темно-красной башни, экспедиция раскинула лагерь.

Витя был целиком поглощен Великим Городом. Необычайные открытия и приключения мерещились ему в этих развалинах, над которыми протекли тысячелетия и которые хранили в себе память о неизвестном прошлом.

Профессор и Витя работали почти круглые сутки.

Правда, приходилось торопиться. Неожиданное открытие Великого Города застало экспедицию врасплох. Средства экспедиции иссякали, пора было возвращаться домой.

К тому же мучились с водой. В колодце, вырытом у лагеря, вода скоплялась в чрезвычайно скудном количестве. Раз в неделю Чаон-Го отправлялся за водой к колодцу Эч. Корм верблюдам выдавался тоже в половинном размере, и чуть ли не по полдня проводили в поисках верблюжьих колючек между песчаными грядами.

Первое время осматривали развалины на поверхности песчаного моря. Было очевидно, что эти остатки города не раз покрывались песком и лишь по капризу бурь иногда появлялись на поверхности. Камни построек были изъязвлены острыми песчинками и сухим ветром, и только немногие стены сияли блеском полированного камня.

Доступней всего оказались шестиугольные башни.

Они, вероятно, служили когда-то крепостью и были массивны и грубы. Камни, из которых были сложены стены, поражали своими размерами. Казалось невероятным, чтобы люди без помощи машин могли сдвинуть эти глыбы.

Клавдий Петрович пришел к заключению, что шестиугольные башни и немногие другие постройки — более позднего происхождения, чем ворота города и чем те стены, которые сохранили через тысячелетия блеск и свежесть своей облицовки.

Витя доказывал, что в древности здесь были машины не хуже наших, иначе, по его мнению, люди не могли бы притащить такие камни. Но осмотр крепости поколебал его уверенность.

Через проломы в стенах экспедиция проникла в башни, оттуда в крепостные подвалы, в которых некогда хранился провиант и боевые припасы. Некоторые же из них, должно быть, служили темницами. По крайней мере, в одном из подвалов был найден скелет, который, когда до него дотронулись, рассыпался белой пылью.

Темница на всем пространстве, куда только могла дотянуться рука узника, была покрыта грубыми, первобытными рисунками.

Инструмент, которым пользовался неведомый художник, валялся тут же на земле: это был овальный камень с заостренными краями.

Чтобы при помощи этого камня в темноте подвала покрыть рисунками стены тюрьмы, требовалось нечеловеческое терпение и долгие годы заключения.

— Слушай, Витя, — сказал профессор, — ты составил себе мнение о том, как строилась эта крепость. Но ты не привел ни одного доказательства. А вот здесь кое-что имеется.

— Профессор пальцем обводил контуры глубоко вырезанных в камне фигур. — Смотри внимательнее. Ты видишь, здесь изображена постройка. Сколько рабочих! Они тащат камни, поднимают их, укладывают… Они падают под непосильной тяжестью… А вот тут лежат голые тела. Их клюют птицы. Это тела тех, которые не выдержали работы и погибли. Около работающих стоят люди в повязке и с плетью в руках. Безусловно, это надсмотрщики. Витя, ты узнаешь здание, которое они строят?

— Конечно, — ответил Витя, — это шестиугольная башня.

— Ну, вот видишь, — строители поднимали на собственных спинах камни, из которых построена крепость. Если они падали от изнеможения, их поднимали ударами. Не хитрая машина… А?

— А здесь что изображено? — спросил Витя и указал на две фигуры на другой стене.

Опрокинутый навзничь человек, в повязке надсмотрщика, лежал на земле. Его попирал ногой второй человек — голый, как те, что трудились над постройкой башни.

— Хоть я и не археолог, но мне это кажется ясным, — задумчиво сказал Костя. — Рабочий убил надсмотрщика. Может быть, он хотел поднять восстание, и, может быть, это он сам был брошен в тюрьму, прикован к стене, и он же вырезал эти рисунки.

— Вполне правдоподобно, — заметил Клавдий Петрович.

— Вот она какая, археология! — с восторгом воскликнул Витя.

Занялись раскопками.

Однако первые дни не принесли ничего интересного. Немногие найденные вещи разлетались пылью, когда до них дотрагивались. Песок снова и снова сыпался на откопанные развалины. Днем невыносимый зной кружил голову, а безлунные ночи были темны, и электрические фонари плохо помогали работе.

Лучше всего было в первые утренние часы. Но чем выше поднималось солнце, тем медленнее становились движения работающих. В полдень путешественники спасались в глубину крепостных подвалов.

В одно удачное утро попали на «жилу» и откопали ряд предметов, которые уже не таяли в руках от малейшего прикосновения. Эти вещи были из бронзы, стекла и нефрита исключительно художественной работы. Но «жила» исчезла так же внезапно, как и появилась.

Наконец однажды благодаря буре, бушевавшей всю ночь и к утру разметавшей песчаный холм, добились первого крупного успеха: обнаружили дом, которому, по мнению профессора, насчитывалось не менее 4 000 лет. В этом доме оказались различные вещи домашнего обихода. Но все они находились в жалком состоянии: песок, века кочевавший над ними, изгрыз их.

Клавдий Петрович затосковал: перед ним лежала сокровищница, но он не мог использовать ее. Чтобы разрыть все пески и добраться до неповрежденных остатков Великого Города, нужно было затратить средства, в тысячу раз превосходившие средства экспедиции.

И Чаон-Го усердно помогал в работах, и безмолвный Тышковский яростно разбрасывал песок, и Веселов с неизменной аккуратностью работал спокойно и четко, но дело подвигалось туго. Экспедиция потеряла «жилу», вещи стали попадаться все реже.

В одно раннее утро, когда ночная прохлада еще освежала воздух, Витя со злостью бросил лопату.

— Я точно муравей в яме: лезу-лезу, мучусь-мучусь, а песок все осыпается. Чаон-Го! — крикнул он с отчаянием китайцу. — Неужели же нет местечка, где барханы над развалинами наворочены не в таком количестве?

Чаон-Го ответил, что на восточной окраине Великого Города барханы должны быть пониже, но он не станет копать в тех местах.

— Отчего? — удивился Витя. — Разве не все равно тебе, где жариться на солнце?

— Чаон-го не коснется лопатой земли у восточных стен Великого Города, потому что мертвые уходят навстречу солнцу. У восточных стен находится кладбище, и ни один китаец не станет раскапывать могил!

Клавдий Петрович, узнав о разговоре с Чаон-Го, назвал себя старым дураком за то, что сразу не догадался осмотреть восточную сторону города.

Чаон-Го горько сожалел о своих неосторожных словах, но, как добросовестный проводник, повел экспедицию. Однако он клялся, что не дотронется до лопаты и ежеминутно проверял, на месте ли все его амулеты.

Западные ворота и башни скрылись из вида, дорога мелькала однообразными песчаными волнами. Казалось невероятным, что под этими застывшими волнами лежат дома, улицы, люди и вещи.

Переход длился около часа. Барханы стали ниже. Кое-где снова показались остатки стен.