Нагнувшись, он припал к ее губам. Привстав на цыпочки, Джемайма с готовностью ответила на это приветствие. Поначалу нежное, лобзание становилось все более пылким и неистовым. Она застонала, полностью отдаваясь на милость победителя. И когда через несколько минут он отпустил ее, она, не в силах стоять, присела на край кровати. Именно то самое место, где Энрике и хотел, в конечном счете, ее видеть!

— Да, я тоже забыла. Пожалуй, оно и к лучшему, не то поработать бы мне сегодня не удалось.

— Что забыла?

— Как ты целуешься. Всем бы мужчинам уметь так целоваться!

Он усмехнулся.

— Я, знаешь ли, уроков не даю.

— Уж надеюсь! — Скинув туфли, Джемайма поджала под себя ноги, расправила подол широкого платья и как можно равнодушнее добавила: — Должно быть, такое умение приобретается лишь путем беспрестанных тренировок.

До чего же просто было читать ее мысли! Энрике даже рассмеялся и, сев рядом, взял ее руки в свои.

— Радость моя, я же уже говорил тебе прошлой ночью: у меня давно не было ни с кем серьезных отношений. Даже не помню, когда влюблялся последний раз.

А в нее, значит, влюбился? Но Джемайма не осмелилась задать этот вопрос и небрежным тоном заметила:

— В самом деле? Трудно поверить.

Брошенный на него взгляд был исполнен такого неприкрытого восхищения, что было ясно: она не хотела его обидеть, лишь сомневалась, что такой привлекательный мужчина долгое время обходился без женщин.

Энрике пожал плечами.

— Слишком много работал. Да вдобавок успел уже больно обжечься. Боюсь, я разучился доверять женщинам. Во всяком случае, так, как доверял раньше.

— Но ты ведь сейчас здесь, со мной.

Он несколько долгих мгновений глядел ей в глаза. И наконец произнес, скорее адресуясь к самому себе, нежели к ней:

— Тебе я верю.

Так оно и было. Здравый смысл подсказывал: безрассудно верить женщине, которую почти не знаешь. Но почему-то, Энрике сам не знал почему, он не сомневался в ней. Такая, как она, просто не может оказаться низкой, расчетливой и бессердечной особой.

— Я рада. Я тоже верю тебе, — после еще одной паузы отозвалась Джемайма.

— Тебе тоже нелегко дается доверие, да?

— Да. Потому что вообще нелегко пришлось в жизни. Я ведь рассказывала тебе, какими трудами добилась того, что имею сейчас. И слишком много перед глазами примеров подруг, влюбившихся в мужчин, которым нельзя доверять. Уму непостижимо, сколько на свете ленивых, безответственных и непостоянных типов! А для меня связь с таким была бы смерти подобна — ведь мне нужно еще и о брате с сестрой думать.

Она говорила легко, точно шутя, но Энрике различил в ее голосе подлинную боль.

— Так ты всегда хотела стабильности и надежности?

— Да. И до сих пор хочу. Стабильности. Надежности. Размеренности. И никакого риска.

Энрике слегка встревожился. Размеренность и стабильность — вот уж точно не для него. Более того — то, чего он чурается, точно черт ладана. Почему же в таком случае она остановила выбор на нем?

— А тебе не кажется, что ты сама на днях пошла на риск? Причем немалый?

Джемайма пожала плечами.

— Возможно. Но, может, у меня чутье. Может, я инстинктивно распознаю, кто мне нужен на самом деле. Не так-то много моих знакомых могли бы создать подобное великолепие. — Она обвела рукой комнату. — Кстати, ты голоден? Я думала, что ни капельки не хочу есть, но у тебя тут пахнет чем-то бесподобно вкусным.

Она встала с кровати, собираясь подойти к столу, но Энрике остановил ее, поймав за руку. Сегодня на ней было рыжевато-песочное платье выше колен, льнущее к груди и чуть расклешенное книзу, обманчиво-простого кроя. Круглый вырез, короткие рукава и пикантная деталь — ряд золотистых пуговок в форме круглых ракушек. Энрике окинул их задумчиво-мечтательным взглядом и притянул возлюбленную к себе.

— Умираю с голода, — заверил он, берясь за верхнюю пуговку.

Сейчас, когда Энрике сидел, губы его приходились как раз на уровне этой пуговки, и не было ничего естественней, чем поцеловать нежную кожу меж разошедшимися краями ткани.

Джемайма вздрогнула и тихонько застонала, вцепляясь ему в плечи, а Энрике принялся спускаться ниже, одну за другой расстегивая золотистые пуговки. Вот губы его скользнули в нежную ложбинку между грудей и, по очереди уделив внимание каждому из нежных холмиков, увенчанных розовыми бутонами, двинулись дальше.

Дыхание Джемаймы становилось все прерывистее, пальцы все сильнее впивались в плечи Энрике. Наконец платье было расстегнуто, и у восторженного любовника перехватило горло при виде шелкового треугольника бежевых трусиков.

Ухватив зубами шелковый лоскуток — Джемайма судорожно вскрикнула, — он потянул его, перехватил с обеих сторон руками и стащил вниз по стройным ногам. Она послушно переступила, высвобождаясь из них, легонько повела плечами — и платье скользнуло на пол. Теперь она стояла перед ним, совершенно обнаженная, чуть дрожа от ожидания. Энрике тоже била дрожь. Но он не спешил, желая насладиться всеми нюансами изощренной любовной игры.

Ладони его легли на упругие женские ягодицы, большие пальцы дразняще поглаживали нежную кожу. Затем он припал губами к ее животу.

— Пожалуйста, — выдохнула Джемайма.

Энрике знал, о чем она просит. Почти умоляет. И получал безмерное наслаждение от возможности эту просьбу исполнить, подарить наслаждение возлюбленной. Губы его медленно заскользили вниз, неуклонно приближаясь к треугольнику мягких русых волос. И когда язык его нащупал самую сокровенную точку ее естества, Джемайма чуть не лишилась чувств. Энрике на миг поднял голову.

— Держись крепче, радость моя. Теперь я тебя не скоро отпущу.

Он снова приник к ее трепещущему лону. И тут зазвонил телефон…

— Проклятье!

— Только попробуй взять трубку — и я тебя убью!

Энрике ругал себя, на чем свет стоит. Надо же быть таким растяпой: позаботиться обо всем — и о цветах, и о свечах, и о шампанском — и не отключить телефон! Ведь известно, что нет худшего врага любовной идиллии, чем это гнусное изобретение. Так и норовит зазвонить в самый неподходящий момент.

Притихнув, оба напряженно ждали, когда же треклятая железяка уймется. Но звон продолжался — резкий, надрывный. Какой-то зловещий. Впрочем, очень может быть, так казалось лишь потому, что очень уж он пришелся некстати.

На восьмом звонке — а им показалось, на сотом, — включился автоответчик.

— Мистер Валдес. Вас беспокоят из больницы Флоренс Найнтингел, это во Флориде. Ваш отец, мистер Франсиско Валдес, настоятельно просит при первой же возможности связаться с ним. Палата сто сорок восемь. Звоните по номеру… — Бесстрастный голос продиктовал ряд цифр и умолк.

— К-кажется, тебе лучше перезвонить. — Джемайму трясла неудержимая дрожь.

— Похоже, что так. Господи, что там могло случиться? Надеюсь, ничего серьезного.

Энрике подошел к телефону, а Джемайма тем временем подобрала с пола платье и лихорадочно, с трудом попадая руками в рукава, натянула его.

После короткого разговора он с расстроенным видом вернулся к Джемайме.

— Что случилось? — спросила она.

— Бабушка в больнице. Ей внезапно стало плохо. Опасаются, что это инсульт. Отец сейчас у нее. Просит приехать.

— Ну, еще бы! Ты ведь поедешь?

Он кивнул.

— Выбора нет. Отец уже заказал нам всем билеты на самолет. Мне надо складывать вещи и мчаться в аэропорт.

— Я могу тебе чем-то помочь? Позвонить кому-нибудь или еще что-то в том же роде?

— Нет. Но спасибо за предложение.

Джулия стояла перед ним. Волосы рассыпались по плечам, губы припухли от поцелуев, грудь все еще бешено вздымалась после недавних ласк. Как же она была хороша! И как же не хотелось ему оставлять ее!

Энрике заметил, что в спешке она неровно застегнула платье, и наклонился, поправляя его.

— Прости, что так получилось. Мне чертовски жаль. Ей-ей, у меня были на эту ночь совсем другие планы.