Новый год… Последний сталинский год. В «Литературной газете» (и в других газетах — тоже) в новогоднем номере 27 декабря 1952 года над передовой — «Ответы тов. Сталина И. В. на вопросы дипломатического корреспондента „Нью-Йорк таймс“ Джеймса Рестона, полученные 21 декабря 1952 года».

Последнее, как мне представляется, прямое появление Сталина на страницах газет.

Кто возьмет на себя смелость сказать, что он умирающий и больной? Он вечный… Прислушайтесь, как привычно роняет он свои величаво-незамутненные примитивные слова — «о будущей войне», о том, что он, Сталин, «продолжает верить…», «согласен сотрудничать…». По-сталински верные себе хозяйские, казенные слова.

Это печатается на фоне изуверских статей об «американских убийцах», о евреях-убийцах, которые хотят «затмить гитлеровцев», диких статей о врачах, сионистах, жуликах, «джойнтовцах» и шпионах-бандитах.

Но были люди (я не принадлежала к их числу), которые радовались этому интервью и считали, что «за этим интервью что-то стоит…».

У Сталина и в это время обычно — по-сталински — работала голова. И кто хотел, чтоб ему морочили голову, тот всегда мог найти для этого пригодный (или малопригодный) материал.

Сошлюсь на два наглядно образцовых примера из этих, последних, месяцев его жизни.

Печатается в газетах Указ Президиума Верховного Совета «О награждении орденом Ленина врача Тимашук Л. Ф.».

«За помощь, оказанную Правительству, в деле разоблачения врачей-убийц наградить…»

Коренной документ времени, определивший его характер, его террор, будущий погром…

Дата под Указом — 20 января 1953 года.

А буквально через неделю мы читаем во всех газетах:

«Как известно, 27 января в Кремле Председатель Комитета по международным Сталинским премиям Скобельцын вручил международную Сталинскую премию „За укрепление мира между народами“ выдающемуся советскому писателю, известному борцу за мир Илье Эренбургу. В Свердловском зале собрались видные советские и иностранные писатели… Мы публикуем выдержки из речей Н. Тихонова, А. Суркова, Луи Арагона, Анны Зегерс…»

Все это напечатано в «Литературной газете» 29 января 1953 года. В подшивке газет эти номера рядом. Так разработана эта «международная операция» — эффектная, в присутствии писателей со всех концов земли. Меньше всего, думаю я, за этот сталинский пасьянс отвечает Эренбург. Никто же не отказывался у нас от Сталинских премий. Он, как и некоторые другие, тоже, может быть, надеялся, что «за этим что-то стоит…».

Но кто, кроме Сталина, мог сочинить это чередование указов, смену лиц?

А сейчас, нарушая хронологию, мне хочется вернуться назад, в тот новогодний номер «Литературной газеты», где на первой странице — интервью Сталина, обращенное к Америке и к нам.

А на второй странице — другое интервью… Под рубрикой: «Редакторы рассказывают…»

«— Наши планы на 1953 год обширны, — заявил главный редактор журнала „Новый мир“ А. Твардовский» (курсив редакции «Литературной газеты»).

Чистый голос… Твардовский планирует наступающий 1953 год. Такая слепота перед лицом будущего и вместе с тем такой неосознанный рывок в него.

Он еще ничего не знает о том, что будет с журналом в ближайшие месяцы, еще не появилась статья Бубеннова, еще не двинулась сталинская рать на Гроссмана и «Новый мир». Все это впереди.

И Сталин, которого он по-настоящему любит (не как лакей, а как сын), еще жив и печатает свое интервью в том же номере «Литературной газеты», что и он. Такая судьба… Здесь они встретились в последний раз. А потом начнется новый путь Твардовского — от Сталина. Но это тоже — впереди.

Что предшествовало интервью Твардовского? Почему так спокойно зазвучал его голос?

Напомню: с июля по октябрь 1952 года печатался роман Василия Гроссмана «За правое дело». Прошло неполных два месяца с момента окончания романа. Журнал рвут из рук, на обсуждениях роман хвалят, в газетах появились положительные статьи о нем.

А в девятом номере журнала рядом с продолжением романа Гроссмана напечатаны «Районные будни» Валентина Овечкина — предмет особой гордости Твардовского и любви.

От этих очерков «Районные будни» через считанные месяцы начнет свой путь наша честная деревенская проза и пройдет все, что ей предстоит пройти. Влияние очерков Овечкина и их роль в жизни интеллигенции огромны. Их просто не успели разнести, потому что, как мне кажется, рядом оказался Гроссман и своеобразно «прикрыл» Овечкина, вызвав весь огонь ненависти на себя. Так обстоят дела к моменту интервью.

Эти номера «Нового мира» (по собственным моим воспоминаниям) читали с восторгом и тревогой.

Все, конечно, исторически обозначено и определено. Но ни Гроссман, ни Твардовский, ни Овечкин не отдают себе отчета в этом, что отличает всегда честных людей от нечестных.

Что же должен напечатать «Новый мир» в наступающем 1953 году? С чего начинает Твардовский?

«Над второй книгой романа „За правое дело“ работает В. Гроссман», — сообщает Твардовский спокойно, деловито, и кажется, что уверенно.

Так под Новый год — 1953-й прозвучал первый раз роман Гроссмана «Жизнь и судьба». Из уст Твардовского.

Значит, именем Гроссмана заканчивался для «Нового мира» минувший 1952 год, этим же именем сразу после окончания романа Твардовский начинает год будущий.

И вся трагическая и героическая, неведомая еще ее участникам история нашей литературы завязывается здесь, теперь, в эту минуту жизни. Вплоть до ареста романа «Жизнь и судьба» и изъятия экземпляра из сейфа «Нового мира». А пока Твардовский, не ведая будущего, говорит об этом романе. Потому что никто, кроме Твардовского, не мог произнести в тот момент эти слова.

Я хотела бы подчеркнуть, что нет в словах Твардовского и намека на то, что роман «За правое дело» он относит к числу неудач. Иначе он не начал бы свое интервью с продолжения романа, не назвал бы Гроссмана первым — на будущий год.

Это особенно отчетливо видно после слов Твардовского о том, что в планах «Нового мира» — и «новый роман о рабочем классе», который «сейчас заканчивает Фадеев». Следовательно, роман Фадеева (руководителя Союза писателей и друга Твардовского) назван после романа Гроссмана. Это тоже свидетельствует об отношении Твардовского к роману «За правое дело».

Да, все трагично в планах «Нового мира». И судьба романа Фадеева. И собственная его судьба.

А Твардовский продолжает свой рассказ:

«Январский номер журнала мы открываем повестью Эм. Казакевича „Сердце друга“, посвященной подвигам наших солдат и моряков в дни Великой Отечественной войны».

Сейчас, 27 декабря, январский номер еще не вышел, повесть «Сердце друга» еще никто не читал. Но журнал появится в свой срок, и через несколько недель после его выхода повесть Казакевича будет втянута в страшные вихри погромного террора, поднятые против Гроссмана в начале 1953 года, года, который так слепо, так прозорливо и человечно, с таким душевным равновесием планирует Твардовский.

Еще он обещает напечатать «новые повести из жизни колхозной деревни» Валентина Овечкина и Владимира Фоменко. Обещания эти будут выполнены, но уже в другую эпоху.

Так все значительно в этих планах журнала.

По формальным убеждениям своим, по образу мысли, теоретическому пониманию эпохи и даже по своей прописанности в сталинском царстве Твардовский был тогда сталинистом. Но как настоящий русский поэт и редактор, верный традициям великой нашей литературы, он, как я понимаю, не отдавая себе отчета, оказался со Сталиным в яростном противоборстве, что отчетливо запечатлено в этом номере «Литературной газеты» и в двух новогодних интервью — Твардовского и Сталина, напечатанных на ее страницах.

Увы, это соседство окажется роковым. Если не в буквальном смысле, то в символическом. А может быть, и в буквальном. Скорее всего — в буквальном.

Но сначала мне необходимо еще раз подчеркнуть: Твардовский, напечатав «За правое дело», оценивал роман высоко. Без этого нельзя себе представить, почему он его печатал. Без этого нельзя понять, почему он от него отрекся…