Помирившись, они отправились на кухню за колбасой и помидорами, а затем, устроившись за большим пластиковым столом, принялись обсуждать Надиных соперниц. Советские гимнастки поколения Людмилы, с которыми занимаются танцовщики из Большого театра, – с ними-то понятно, несколько трагических движений рук между безукоризненными акробатическими трюками, и все это под музыку Чайковского. Смотреть надо, скорее, в сторону Ольги, той, что в Мюнхене выступала с бантиками в волосах. Она морщит носик, как забавный хомячок, закусывает губу, перед тем как выполнить элемент (сложность Е), на котором, если он ей не удастся, рискует сломать шею; с ее появлением напряженность и драматизм номеров стали казаться устаревшими. Ольга изображает остаток детства, цепляется за него, хотя ей-то, замечает Бела, скоро двадцать один.

А Надя? Что сказать о Наде? Она завораживает своей техникой, она делает все превосходно, тут спорить не о чем. Но сколько времени потребуется русским на то, чтобы выпустить такую же девочку – «девочку супер-Е»? Несколько месяцев? Если бы в твоем распоряжении было всего три эпитета, чтобы описать Надю, какие бы ты выбрал? Серьезная-невозмутимая-совершенная? Точная-безупречная-фантастическая? Ну так вот, ей и впрямь необходима какая-то штучка, какая-то такая штучка, понимаешь, как метка, такая совсем простая, твердят они друг другу, уже совсем опьянев. Только не такие мерзкие бабские штучки, как ты предлагал, такое ей ни к чему, ты вообще поаккуратнее с ней, не пачкай мою белочку без шерстки, весело добавляет Бела, перед тем как они наконец расстаются. И Теза ложится спать, так ничего нового и не придумав, все, что у него есть, это уверенность: смотреть, как Надя виляет бедрами, неприятно. Стыдно и смешно наблюдать, как Надя выписывает телом в воздухе нечто чувственное, хочется видеть, как она лазает по деревьям или бегает по пляжу, открывает рождественские подарки и хлопает в ладоши. Надин возраст на самом деле соответствует роли, которую остальные только играют, кое-как притворяясь девчушками, пытаясь заставить зрителей забыть о не слишком-то спортивном возбуждении, которое вызывает грудь, обтянутая эластичным купальником.

Геза ищет. Неделя за неделей пробует – одно, другое… Надя прогуливает школу и отнимает время у сна. На нее примеряют разные мелодии и тут же отбрасывают их, словно одежду, которая девочке не к лицу, нет-нет, этих народных танцев и вальсов уже наслушались. Дан, пианист, роется в портфеле, вот ноты, которые привез ему друг из-за границы, Young Americans Дэвида Боуи. А вдруг судьям такая дерзость не понравится? Нет, лучше не надо. И в этот день они уже не первый час топчутся на месте, Дан в левой руке держит сигарету, а правой, свободной, негромко, чтобы расслабиться, наигрывает тему чарльстона 1925 года – Yes, Sir, That's Му Baby. Надя, сидя по-турецки на большом ковре, до того местами истертом, что невозможно разглядеть ограничивающую поле белую линию, пьет вместо обеда лимонад. Она в такт покачивает головой, потом встает перед пианистом и, чтобы его рассмешить, делает, пародируя немой фильм, несколько преувеличенно отрывистых движений, после чего направляется к Беле, болтая руками и стуча пятками по полу Довольно забавно, обычно девчушка с нами себе такого не позволяет, думает Геза, глядя на нее. Она паясничает, чтобы разрядить обстановку, но главное – она очаровательна. Нестерпимо мила. Так и хочется ущипнуть ее за щечку, шлепнуть по попке и снова выпустить на ковер. Снова и снова. С этого дня он сочиняет, подстраиваясь под гимнастку. Он ничего в ней не меняет, да и не надо ничего менять, все уже есть. Когда появляется «кривлянье» – так Бела именует танцевальные движения, – тренер добавляет к ним еще не получившие названий акробатические трюки, изобретает то, о чем мечтает для нее, и тут же требует, чтобы она это выполняла. Он и надеяться не смел, что воспитанница примет хоть что-то подобное, а она легко с этим справляется.

Она падает. Навзничь/ничком/чуть ли не на голову, и однажды утром он бросается к ней, испугавшись сотрясения мозга. Но она мгновенно высвобождается из его объятий и протягивает руки, чтобы тренер еще раз ее подсадил. К ее распухшему ахиллову сухожилию примотан скотчем поролон – девочка столько раз задевала ногой нижнюю жердь брусьев. В коленях у нее скапливается жидкость – реакция на частые ушибы, на коленях мозоли. Надо следить за тем, чтобы содранные волдыри на ее ладонях не воспалялись, чтобы туда не попадали пыль и магнезия. Соотношение мышечной ткани и жира у Нади настолько безупречное, что, когда она разбегается, перед тем как крутить «солнце», кажется, будто она не касается ногами земли. Надя все время опережает музыку в первой диагонали, жалуется Дан. Значит, успевай за ней, отвечают ему. Не отставай от нее. С приближением Игр в зал вообще перестают пускать посторонних, двери запирают на ключ. Для неслыханных фигур придумывают кодовые названия, «супер-Е» окрестили «сальто Команечи» и отметили рождение нового элемента вечером, устроив праздник у Белы. Он подарил Наде новую куклу для коллекции.

– Надя, я не слишком поздно вам звоню?

– Нет, все нормально. Извините, я не успела прочитать последние страницы.

– Ничего страшного. Дело вот в чем: вчера я посмотрела один документальный фильм. Комментатор там сказал буквально следующее: во время Олимпийских игр в Мехико Вера Чаславска была очень красивой женщиной, что правда, то правда, но ни у кого не создавалось впечатления, что она может что-то себе повредить, если упадет. А вот глядя на Ольгу в Мюнхене в семьдесят втором, он дрожал, потому что она была такая юная и такая прелестная, и впервые в гимнастическом зале зрителям стало страшно. Страшно за нее, за ее жизнь. Когда я слышу, как опытные репортеры с жаром говорят об опасности, меня это… Самый смак в том, что девочки все время рядом с опасностью?! В этом есть нечто… порнографическое. И… Алло, вы меня слушаете? Вам кажется, я преувеличиваю?

– Нет. Вернемся к этому позже. К разговору о риске. Как только вы покончите с моим детством. Спокойной ночи, приятных вам снов.

А что, они, эти тренеры, всегда рассуждают именно так? Всегда считают, что создаваемую ими историю необходимо украшать деталями вроде прически, которую носила Вера Чаславска? Волосы этой принцессы рок-н-ролла начесаны и собраны в высокий пышный пучок, перехваченный черной, как и подводка ее глаз, лентой, – прическа у нее ночная, американская… Вера, неотразимая, недостижимая Вера выполняет элементы, доступные только мужчинам. На фоне ее черного купальника выделяется белоснежный воротничок, острые грудки и не дрогнут, когда она наклоняется вперед; кажется, она могла бы выполнять упражнения с полным до краев бокалом шампанского в руке. Улыбаясь, она собирает грозди золотых и серебряных медалей.

Вера – колдунья в скромном воротничке. Она восхитительно опасна. Когда во время Пражской весны Вера высказалась против советского вторжения и подписала манифест из двух тысяч слов[17], голос спортсменки прозвучал громко и внятно. Вера – фея со стальными мускулами. Скрываясь от преследований новой власти в своем лесном моравском убежище, Вера тренировалась в одиночестве, используя вместо бревна ствол поваленного дерева. Но Олимпийские игры приближаются, без Веры не обойтись, и ее просят выйти из леса – все прощено…

В Мехико, во время церемонии открытия Игр, чехословацкая сборная шла по стадиону под крики взволнованной толпы – зрители скандировали: «Сво-бо-да, Че-хо-сло-ва-кия, Ве-ра». Вера переходит от одного снаряда к другому, выполняет один элемент за другим – да она их просто как орешки щелкает! И с какой жадностью на них набрасывается – ну и разыгрался же у нее аппетит! Она радостно, солнечно ненасытна, ее акробатика сочинена и разработана на природе, Вера взлетает над снарядами, волосы выбились из ее высокой прически – и это прелестно! Вот она уже приветствует судей. Зрители вскакивают с мест, что за счастье – видеть ошеломляющее выступление Веры, присутствовать при ее несомненной победе, журналисты уже комментируют золотую медаль, которую она вот-вот получит, а тех троих в серых костюмах, что сидели недалеко от судейского стола, никто и не замечает. Между тем они направляются к советской гимнастке Ларисе Петрик и поздравляют ее, а вовсе не чехов. В последнюю минуту чешские аппаратчики проявили лояльность к советским: двум гимнасткам, Чаславской и Петрик, придется разделить чемпионский титул и золотую медаль. Тренер обнимает Веру, утешает ее.