У здания Палаты представителей глазам представал тенистый уголок, этакая обитель покоя посреди шумного города: кладбище с покосившимися памятными камнями. Наконец-то окончилась эта поездка, растянувшаяся для Софии едва ли не на часы; трамвай остановился возле Бостонского общественного сада. Покинув вагон, девочка побежала во всю прыть и в двенадцать часов уже поднималась по ступенькам к офисам дядиного министерства.

Серьезного вида молодой человек, встречавший посетителей в приемной Шадрака, раз или два видел Софию прежде, однако то ли не запомнил ее, то ли притворился, будто не помнит.

Она с трудом перевела дыхание, чтобы спросить:

– Скажите, мой дядя Шадрак Элли еще у себя?

Секретарь наградил ее взглядом столь суровым, словно вбежать запыхавшись в священные чертоги министерства считалось тяжким нарушением правопорядка, и ответил:

– В настоящий момент министр очень занят.

– Пожалуйста, передайте ему, что пришла София, и еще, что Минна вела дневник… Он поймет!

Молодой человек не снизошел до ответа, однако все же поднялся и удалился по коридорчику в тыльной части комнаты. Он очень скоро вернулся, сопровождаемый Шадраком.

– София, что случилось?

– Дядя, я зацепку нашла! Самую что ни есть!.. Она писала дневник!

Шадрак изумленно смотрел на нее.

– Пошли, – сказал он затем и протянул руку. – Поговорим у меня.

София поспешила за дядей, даже не оглянувшись на чванливого клерка. Как только Шадрак закрыл за ними дверь кабинета, девочка единым духом вывалила ему историю своего открытия.

– Помнишь, я говорила, что забралась в новый архив? Это был нигилизмийский архив на Маячной. – Брови Шадрака поползли вверх, но перебивать он не стал, и София продолжила: – Я просматривала указатель всего, что было написано в восемьдесят первом. Это же год, когда они уехали, так? Я уж думала, что ничего не найду, но Угрызение мне идею подкинула… Она архивистка, она там работает. Нигилизмийка, конечно, но очень добрая, не то что другие… Она так помогла мне, Шадрак! Сижу вот сегодня, читаю указатель и вдруг вижу: «Дневник Вильгельмины Тимс»! Я глазам не поверила! Только он в Гранадском хранилище лежит, а они оттуда никуда ничего не посылают, да и на месте только единоверцам показывают… Мне Угрызение сказала, что я с ней поехать могу. Она с миссией едет в Папские государства, завтра отплытие, она обещала поговорить с капитаном, чтобы взял меня и тебя, а как приедем, поможет получить допуск в архив… А потом мы вернемся, может, с пиратами! Как думаешь, получится их попросить? Только обязательно с ней завтра надо отплыть!

Шадрак, кажется, на время утратил дар речи.

София взволнованно вглядывалась в его лицо, ища признаки того же восторга, который обуревал ее саму.

– Чудо настоящее, правда? – сказала она. – Даже не верится, что все так удачно сложилось!

– Думается, – проговорил Шадрак медленно, – зацепку ты нашла и впрямь удивительную. Я не хочу даже гадать, как ты проникла в нигилизмийский архив, но то, что дневник действительно существует, не может не радовать… Однако что касается отплытия прямо назавтра, да на корабле миссионеров… Нет, вряд ли это лучший способ добраться до дневника!

Софии показалось, что глубоко в животе начала медленно разворачивать кольца ледяная змея.

– Дневник никуда от нас не убежит, – продолжал Шадрак. – Я могу за ним кого-нибудь отправить. Кого-нибудь, кто хорошо ориентируется в тех краях.

– Но в архив пустят только нигилизмийца!

Шадрак пристально поглядел на нее:

– Верно… София, ты-то как проникла в их бостонский отдел?

Девочка почувствовала, что краснеет:

– Я… выдала себя за нигилизмийку.

Шадрак покачал головой:

– Ты должна понимать, что пошла на нешуточный риск… Но раз удалось тебе, получится и у другого. Кто-то может точно так же солгать и в Гранаде. Помощь твоей подруги-нигилизмийки трудно переоценить, но дальше можно обойтись и без нее.

В душе у Софии вновь начало что-то происходить. Как будто встали торчком песочные часы, дотоле лежавшие на боку, и в нижней склянке крупица за крупицей принялся скапливаться песок. Она прислушалась к себе и поняла: это гнев.

– Значит, мне не следовало лгать, но кому-то другому, причем с той же целью, это будет простительно?

Вид у Шадрака стал несколько виноватый – как у человека, уверенного, что его непременно простят: этакое покаяние без раскаяния. Гнева племянницы он попросту не заметил. Точно так же, как он много месяцев не замечал, чего ей стоило каждый день встречать его виновато-отсутствующий взгляд.

– Я лишь хочу сказать, что это не единственный способ добраться до бумаг в Гранадском хранилище. Скорее, самый долгий, тягостный и усеянный рифами, лезть на которые нам вовсе не обязательно. Пойми, Софочка, нам и не придется прибегать ко лжи. У меня есть к кому обратиться в Папских государствах. Этот человек вхож во все тамошние архивы и библиотеки и может затребовать любой документ, даже если самого его в хранилище и не пустят. Нам и ехать никуда не придется.

София молча смотрела на дядю.

Она чувствовала себя преданной. Кто бы еще сказал почему – ведь истину утаила именно она? Уже открывая рот для ответа, она понимала, что причинит дяде боль, но иного способа выразить свои чувства не находила.

– Прошлым летом ты начал учить меня карты читать, – проговорила она, и тихий голос дрожал.

Шадрак уставился в пол:

– Ну… да.

– Ты меня учил ради того, чтобы однажды мы вместе отправились в путь и нашли их. А теперь, я так понимаю, нам карты сделались ни к чему? Мы больше не планируем никуда ехать? Почему?

Шадрак молча обдумывал услышанное. София ждала, пока он полностью осознает ее слова. «Я хочу, чтобы ты переживал о них так же сильно, как я. Забудь ты про свое министерство! Подумай о своей сестре! Обо мне, наконец! Возвращайся!..»

Но когда Шадрак наконец заговорил, выражение усталого сожаления не сходило с его лица.

– Обстоятельства изменились, Софочка. Блай надеется вновь открыть границы. И я надеюсь, ты понимаешь: у меня есть обязательства, я больше не волен путешествовать по своему произволу. Мне очень жаль.

Она молча смотрела на дядю.

– Ты нашла очень ценное известие, – примирительным тоном продолжал Шадрак. – Я немедленно запрошу копию дневника. Пойми, нам с тобой решительно незачем плыть через Атлантику.

Песчинки в ее воображаемых часах образовали горку и иссякли, оставив верхнюю склянку пустой.

– Я понимаю, – сказала она.

Уже поворачиваясь, чтобы уйти, она вдруг вспомнила нигилизмийцев с их попытками искоренить какие-либо чувства по поводу иллюзорного мира. Может, и была в этом сермяжная правда. По крайней мере, она не чувствовала совсем ничего.

– Софочка. – Шадрак остановил ее, взяв за плечо. – Твоя находка просто чудесна. Этот дневник… Я тебя поздравляю!

– Да. Именно так, – сказала София.

Покинув кабинет, она тихо прошла по коридорчику в приемную, а оттуда в вестибюль. Вышла из здания и зашагала домой.

Когда заглянул Тео, София сжимала в руке серебряную катушку, а лицо было мокрым от слез. Он бочком проник внутрь, уселся на пол и дружески улыбнулся Софии:

– Ничего не хочешь мне рассказать?

София показала ему катушку:

– Судьбы даровали мне знак.

Тео ждал продолжения.

– Я ходила в нигилизмийский архив. Мама, оказывается, дневник вела, он теперь хранится в их отделении, в Гранаде. У меня в архиве подруга появилась, Угрызение. Она может взять нас туда с собой… завтра отплытие… и в архив проведет… Я к Шадраку, а он – нет. Говорит, пошлет кого-то, тот скопирует дневник и сюда пришлет.

Тео немного поразмыслил:

– А ты, значит, в Гранаду собралась?

София вздохнула:

– Это же лучшая улика, какую мы до сих пор находили! И мы им нужны… мама во мне нуждается… Только не спрашивай, откуда я знаю. Знаю, и все!

Я думала, мы с ним поедем… дневник укажет, где их искать… и мы сразу стартуем за ними, прямо оттуда. Ты правильно сказал, мне очень хочется хоть что-нибудь сделать… Я думала, Шадраку тоже. Но он весь в делах министерства. Говорит, обстоятельства изменились.