— Нет, спасибо, не надо. Я и правда чуть не задавил его, он появился так неожиданно… На самом повороте! Это было как в кошмарном сне. Пустая дорога, и вдруг перед самой машиной — человеческая фигура.

— Я все-таки принесу вас снотворное.

— Не надо.

— Вас не переспоришь, — сердито сказал доктор и поправил свои круглые очки. — Спокойной ночи.

Доктор Уэйн появился в этом доме четверть века назад. Он был тридцатипятилетним преуспевающим врачом с прекрасной репутацией и большими надеждами на будущее, когда внезапная смерть одного из его пациентов показалась настолько странной, что доктора заподозрили в убийстве. Дело получило широкую огласку, падкие на сенсацию газетчики изобразили его расчетливым и хладнокровным убийцей, и, хотя в конце следствия выяснилось, что смерть наступила из-за оплошности медсестры, доктор Уэйн так и не оправился после этого испытания. Махнув рукой на карьеру, он оставил больницу и стал искать работу в каком-нибудь тихом местечке, где бы его никто не знал. Услышав, что сэру Чарльзу Трэверсу требуется домашний врач, Уэйн предложил свои услуги, произвел благоприятное впечатление и переехал в этот дом. Из-за уединенного образа жизни сэра Чарльза доктор Уэйн быстро стал для него гораздо большим, чем лечащий врач. Добродушный и покладистый, доктор был приятным собеседником для Трэверса-старшего и искренне привязался к Трэверсу-младшему, четырехлетнему Гордону, для которого, собственно, он и был приглашен: хотя мальчик рос здоровым, один внезапный обморок сильно напугал его отца, опасавшегося, что сын унаследовал больное сердце матери, и сэр Чарльз решил, что в доме необходимо иметь постоянного врача. Когда стало ясно, что эти опасения совершенно необоснованы, доктор уже настолько прижился в доме, что сэру Трэверсу и в голову не пришло отказаться от его услуг. Незаметно доктор Уэйн сделался как бы членом семьи и так свыкся с домом и его обитателями, что ему было трудно представить себя в другом месте. К тому же с рождением второго сына Трэверса, Джека, появился пациент, действительно нуждавшийся в его заботах, да и сам Трэверс с годами начал жаловаться то на печень, то на желудок. Когда Чарльз Трэверс умер и Гордон, в тот год закончивший Кембридж, вернулся домой, доктор сказал ему, что состояние здоровья Джека внушает серьезные опасения. Гордон сделал все возможное, но медицина оказалась бессильной. После смерти Джека дальнейшее пребывание доктора в доме Трэверса стало ничем не оправданным. Это мало беспокоило доктора Уэйна в материальном отношении — к тому времени он накопил достаточно, чтобы безбедно жить, не занимаясь практикой, однако необходимость под старость менять привычный жизненный уклад весьма огорчала его. Когда он сообщил Гордону о своем намерении покинуть его дом, тот стал уговаривать его отказаться от этой затеи. В итоге вопрос решился ко взаимному удовлетворению, и доктор об отъезде больше не заикался.

Утром доктор Уэйн зашел проведать своего пациента. Завершив осмотр, он сказал:

— Все в порядке, жара нет, дыхание нормальное. Из-за ноги придется вам недельку полежать, а там посмотрим.

Говорил он и делал все как-то рассеянно, время от времени пристально поглядывая на лицо больного, обрамленное волнистыми белокурыми волосами. Что-то озадачило доктора, он даже снял очки, тщательно протер их, надел снова, посмотрел еще раз; а выйдя из комнаты, пробормотал: «Наверное, померещилось».

После завтрака больного навестил Трэверс. Поинтересовавшись его самочувствием, он спросил:

— Кому-нибудь надо сообщить, что вы здесь?

— Нет.

Юноша повернул голову, и на его лицо упал мягкий дневной свет из приоткрытого окна. Трэверс вздрогнул.

— Вы… как вас зовут?

Юноша, смотревший куда-то вниз, бросил на Трэверса быстрый, внимательный взгляд, и в выражении его лица появилось что-то странное. Продолжалось это одно мгновение, и Трэверс не смог бы точно объяснить, что именно показалось ему странным.

— Джек… Джек Картмел.

Последовала довольно длинная пауза, затем Трэверс сказал:

— Из-за растяжения связок вам придется пробыть здесь неделю, а то и больше. Разумеется я возмещу вам все убытки. Вы работаете?

— Сейчас нет.

Складывалось впечатление, что расспросы ему неприятны.

В коридоре к Трэверсу подошел доктор Уэйн.

— Вы уладили эту неприятность?

— О чем вы?

— Ну, вы же на него наехали…

— Кажется, уладил, — рассеянно ответил Трэверс и подошел к высокому окну, выходящему в старый парк. Земля еще не просохла после ночного дождя, дорожки казались черными. Слабый ветер тихо и грустно шелестел в кронах огромных вязов. Доктор Уэйн несколько раз собирался заговорить, но каждый раз вместо этого лишь поправлял свои круглые очки. Наконец он решился.

— Гордон, вы заметили, что… — Доктор замялся. — Его внешность… мне показалось… — Он окончательно смешался и замолчал.

— Вас интересует, заметил ли я, что он похож на моего брата? — сказал Трэверс, продолжая смотреть в парк. — Да, конечно.

Через неделю доктор Уэйн уехал встречать племянницу Алису Рамбюр, дочь своей покойной сестры, вышедшей замуж за француза. Алиса была девушка самостоятельная. После смерти родителей она продала свой дом и переехала сначала в Париж, а затем в Гавр. В последнем письме Алиса сообщила, что собирается выйти замуж за некоего месье Брюа, о подробностях обещала написать позднее, однако вместо этого известила, что приезжает в Англию, и просила встретить ее. Трэверс любезно предложил доктору привезти племянницу сюда, если это ее устроит. Доктор Уэйн был обеспокоен состоянием Джека Картмела, жаловавшегося на головокружение и боль в ноге, но, тщательно обследовав его перед отъездом, пришел к выводу, что ничего страшного нет, главное — не тревожить поврежденный сустав.

На столе возле дивана, где Джек располагался днем, лежало несколько книг, на ярких обложках которых были изображены заснеженные горные пики, пальмы, караваны верблюдов в пустыне, бурные водопады.

— Вы любите читать про путешествия? — спросил Трэверс.

— Люблю. Когда хорошо написано, кажется, что я сам везде побывал.

В руках у Джека была раскрытая книга, которую он читал перед приходом Трэверса, большая, толстая, с цветными иллюстрациями и довольно потрепанная.

— Вам она нравится? — спросил Трэверс, беря ее у Джека и медленно проводя ладонью по корешку. Это была любимая книга его брата, увлекавшегося описанием путешествий; даже перед смертью в бреду он говорил о каких-то экзотических странах, в которых в действительности никогда не был; очевидно, его расстроенное воображение питалось красочными картинками книги.

— Здесь много иллюстраций. С ними легче представить то, про что написано, — сказал Джек. — В тропиках на самом деле так красиво или это только в книжке?

— Не знаю, я не был в тропиках.

— А в горах? — Джек взял положенную Трэверсом книгу, полистал ее, нашел нужное место. — Вот в таких?

Высокие обрывистые скалы выглядели неприступными. Палец Джека упирался в самую высокую вершину.

— Бывал… У гор особая красота. Даже в самых мрачных скалах есть нечто притягательное. По фотографиям этого не почувствовать.

Джек вздохнул и закрыл книгу. Выглядел он значительно лучше, чем в первый день, хотя лицо сохраняло болезненную бледность.

— Вы плохо себя чувствуете? — спросил Трэверс, обратив на это внимание. — Может, вызвать врача из города?

— Нет-нет, не надо, — быстро сказал юноша. — Мне уже лучше.

Когда Джек начал ходить, опираясь на палку и сильно хромая, доктор Уэйн еще не вернулся: Алиса сообщила, что из-за непредвиденных обстоятельств задерживается, и он ждал ее в Лондоне.

Как только Джек смог вставать, его пригласили обедать в столовую. Кроме Трэверса за столом сидели еще двое: его секретарь Кейн Хелман и мистер Барнет. Худой, высокий Барнет держался со своей обычной рассеянностью и в разговоре почти не участвовал. Оживлялся он лишь в тех случаях, когда речь заходила о книгах, в особенности о книгах редких. Страсть к редким изданиям сыграла в его судьбе роковую роль: в сорок лет получив небольшое наследство, он сделался владельцем книжного магазина, однако сами книги интересовали его гораздо больше, чем коммерческая сторона предприятия. Особенно ценные издания он и вовсе не пускал в продажу, а годами хранил в специальном шкафу. Расстаться с полюбившейся книгой ему было так же трудно, как иному — с любимой женщиной. Несмотря на такое положение вещей, магазин продержался на удивление долго — десять лет, после чего Барнет полностью разорился. Потеря книг огорчила его неизмеримо больше, чем потеря капитала. Кто-то порекомендовал этого чудака Трэверсу, искавшему человека, который сумел бы привести в порядок его многотомную библиотеку. Барнет свободно читал на пяти европейских и двух древних языках; это, по мнению Трэверса, компенсировало некоторые его странности, носящие, впрочем, безобидный характер. Осмотрев библиотеку, где ему предстояло работать, Барнет откопал среди рукописей три-четыре, признанные им величайшими редкостями, и пришел к выводу, что происшедшая в его жизни перемена совершилась к лучшему. Тот факт, что эти книги ему не принадлежат, вряд ли был им как следует осознан и не имел особого значения, раз он мог ежедневно, ежечасно любоваться ими, изучать и расставлять по своему усмотрению. То, что за это занятие ему еще и платили, казалось мистеру Барнету превосходным и достойным удивления.