Я родила Эдуарду второго ребенка. Второго сына, Николаса. Это было счастливое событие. Теперь я вольна была в любое время отправиться в поместье, где подрастал и начинал шумно играть, воображая себя рыцарем, Джон. И вернуться ко двору я могла, когда пожелаю, — в этом отношении страхов у меня больше не было. Пусть мое положение при дворе и не было признано официально, оно от этого не становилось менее прочным.

— А кем же вырастешь ты? — спрашивала я у хнычущего младенца, который оказался, как и Джон, вылитой копией Эдуарда. — Каким путем пойдешь ты к богатству и власти? — Мне вспомнился Уикхем. Прекрасный пример для подражания. — Когда подрастешь, я познакомлю тебя с моим добрым другом.

— Чем же тебя отблагодарить за этот новый подарок? — спросил у меня Эдуард, когда приехал навестить нас. — Нет, молчи…

Незачем было что-то говорить. Он дал мне в опеку земли Роберта Тиллиола и право устроить в будущем брак его сына^[59]. Это были обширные владения: четыре поместья и замок далеко на севере Англии. Они сулили мне полный сундук золота.

Чтобы король сделал такой дар одной из фрейлин королевы — это было неслыханно. Королевский дар привлек всеобщее внимание, но я была в силах вынести косые взгляды. Заговор молчания соблюдался свято, ради спокойствия Филиппы. Я же просто сообщила Гризли, что работа на меня отныне потребует больше его драгоценного времени.

«Не сомневаюсь, что вы будете хорошо оплачивать мое время», — ответил он, как всегда стараясь не упустить свое.

«Оплачу, когда увижу результаты, — написала я ему, потом еще добавила: — Меня сильно удивит, если вы не сумеете использовать доходы с этих земель и к своей выгоде».

Ответ пришел незамедлительно: «Как и вы, мистрис Перрерс. Новые приобретения приносят вам (и мне) отличную прибыль».

Последнее вызвало у меня улыбку: какой замечательный делец этот Гризли!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Холодок тревоги пробежал у меня по спине — едва заметно, словно любовник слегка оцарапал ногтем нежную кожу. Я вздрогнула и насторожилась. Холодок улетучился, и я снова стала внимательно наблюдать за разворачивающейся на моих глазах драматической сценой.

Происходил официальный парадный прием со всей положенной торжественностью: король с королевой заняли места на возвышении в самой большой аудиенц-зале Вестминстерского дворца. Перед ними стоял, надувшись от важности, молодой человек чуть старше двадцати лет, разряженный со всей пышностью, какую может позволить себе избалованный юнец. Несмотря на этот блеск и очевидное высокомерие, поклонился он очень низко, а его свита последовала примеру юноши. А свита поражала своим великолепием: оружие сверкало золотом и серебром, на богатых камзолах, как и в многочисленных перстнях, сияли драгоценные камни. Филиппа откровенно любовалась этим зрелищем. Король же не был склонен к восторгам.

— Почему ты здесь? — строго спросил он.

— Я больше не могу жить в этой забытой Богом, утопающей в болотах провинции, — отвечал молодой человек, ничуть не смутившись. Он, несомненно, был красив, однако в чертах лица проглядывала неуступчивость характера, вид он старался придать себе непроницаемый, а почтения к монарху ему явно недоставало. — Я умываю руки и не желаю больше иметь дела ни с Ирландией, ни с этими треклятыми ирландцами.

— Умываешь руки? Ты молод и глуп! Ты думал, видно, что это будет так легко? Ради Бога, чем ты там только занимался? — Эдуард спустился с королевского возвышения и ударил молодого вельможу по плечу — кулаком, так что это мало напоминало ласку. — Ты что, хочешь сбежать, едва появились признаки неповиновения, и тем самым свести на нет все, чего я сумел добиться в этой чертовой провинции? Побойся Бога, Лайонел!..

Значит, это Лайонел. Второй из выживших сыновей Эдуарда. Красивый, щеголеватый, честолюбивый наместник короля в Ирландии, занимавший этот пост уже несколько лет. Он был очарователен до невозможности — такой гладкий, блестящий, скользкий, как гусиный жир, которым смазывают грудь простуженным детишкам. Тем не менее его неожиданный приезд взволновал придворных и внес немалое оживление в монотонность последнего времени. Лайонел, совсем недавно, на день рождения щедрого короля, пожалованный титулом графа Кларенса^[60], сумел улыбнуться хотя бы родной матери. Благодаря этому я стала смотреть на него более благосклонно, чем поначалу.

— Вы несправедливы ко мне, государь! С неповиновением я столкнулся в первый же день!

— Я склонен отправить тебя обратно, как только ты сможешь оседлать свежего коня…

— Ах нет, Эдуард… Не нужно! — не выдержала Филиппа. Она была очень огорчена. — Это же наш сын!

— Это заноза в моем теле! Будь он моим сыном, он не отказался бы выполнять свой долг. Мы и оглянуться не успеем, как вся Ирландия поднимется против нас с оружием в руках.

— Я совершенно не понимаю, почему тамошним мужикам не нравится… — В голосе Лайонела появились неприятные визгливые нотки.

— Еще бы им нравилось! — воскликнул Эдуард, не отрывая от сына сердитого взгляда. — Твоя задача заключалась в том, чтобы сохранить там мир, а не ворошить осиное гнездо!

— Ах, Лайонел… — Королева протянула руки к сыну.

Молодой человек мигом упал на колени перед королевой, склонил голову в наигранном раскаянии.

— Матушка! Простите меня…

— Милый мой Лайонел…

— Я все объясню…

— А я и не сомневаюсь, что у тебя были основания…

— Но станет ли отец слушать их? — Он искоса бросил взгляд на короля. Нас, всех остальных присутствующих, все равно что не было здесь, пока Плантагенеты разбирались в своих семейных делах.

Ах!..

Тот же самый неприятный холодок снова пробежал по моей спине, пополз по затылку, по руке, и я невольно вздрогнула. Мурашки бегали по коже, я не могла этого не заметить. Кто-то в этой зале пристально, изучающе присматривался ко мне. Кого-то я заинтересовала всерьез. Я окинула взглядом свиту Лайонела, но никто в ней моего внимания не привлек. Ни один из его приближенных не смотрел в мою сторону, всех волновала только стычка короля с провинившимся сыном. В этом зале я просто стояла среди прочих фрейлин, никому не известная, безымянная, приставленная прислуживать королеве.

Но неприятное чувство не покидало меня. Кто-то на меня поглядывал тайком.

— Отец выслушает тебя, — уверенно проговорила Филиппа, успокаивая сына. — Но не сейчас. Позднее. После того как мы отпразднуем твое возвращение. Пять лет… Ведь я тебя не видела уже пять лет. — Ее лицо лучилось материнской лаской.

Эдуард от всего этого испытал не больше удовольствия, чем перед тем — восхищения сыном, но сжал зубы и прохрипел:

— Думаю, с обвинениями можно подождать. Мать очень обрадовалась твоему приезду. А тебе нужно поучиться тому, как управлять большой областью: далеко не все можно уладить угрозами и суровыми законами. Нужно еще… — Он скрипнул зубами и оборвал свои поучения о том, как нужно вести политику. — Но сначала мы устроим пир в честь твоего возвращения.

Он жестом показал, что аудиенция окончена. Я помогала королеве встать и тут снова ощутила чье-то пристальное внимание, будто кто-то хотел содрать с меня кожу и заглянуть в самую душу. Но моя душа интересовала одного только Уикхема, а он до сих пор возводил укрепления в Виндзорском замке. Я быстро оглянулась, решив во что бы то ни стало поймать наглеца, разглядывающего меня столь бесцеремонно, — и отыскала его. Один из приближенных Лайонела откровенно уставился на меня.

Я виду не подала, что меня это как-то тронуло. Не так-то легко меня запугать. Безучастно скользнула взглядом по рядам придворных, словно искала кого-то знакомого. Но все время я ощущала это пристальное внимание.

Кто он такой?

Как он смеет!

Ну ладно. Отбросив притворство, я посмотрела ему прямо в глаза.

Несомненно, это был человек смелый. Он не отвел взгляд и не изобразил виноватую улыбку. На вид он был старше принца лет на десять. Лицо грубоватое, но его нельзя было назвать непривлекательным — если бы только не мрачноватые глубокие складки вдоль крыльев носа. Нет, красивым этот мужчина не был. Чисто выбрит, как я заметила, не по моде тех дней, да и волосы подстрижены короче, чем допускала мода. Глаза ничем не примечательные, какого-то неопределенного цвета, скорее темные, но взгляд прямой; он ничуть не смутился, когда одна из фрейлин королевы заметила, что он ее разглядывает. Не очень большой белый шрам на фоне загорелой в недавних походах кожи все же портил его подбородок. Одежда на нем была отменного качества, но без всяких украшений, как и меч — добрый клинок из стали, и только. Единственный из всех, кто сопровождал принца, этот человек не носил ни единого самоцвета — как мне подумалось, скорее из-за своих наклонностей, чем из-за недостатка средств. Губы решительно сжаты. Как мне представлялось, такой не выдаст чужих тайн, если только сам не сочтет это выгодным.