Вообще, щемило сердце, светло и грустно было наблюдать в какой-нибудь передаче «Вокруг смеха» залы с плохо, одинаково, серо одетой советской публикой. А лица были хорошие, славные, простые и наивные. Люди доверчиво смотрели на сцену, смеялись и хлопали – такой сплошной большой ребёнок.

Вообразить в страшном сне не могли, что ждёт впереди. Но так же восторженно и наивно слушали человека с родимым пятном на лбу, и били в ладоши. И, нетерпеливо подняв лица и зачарованно распахнув глаза, ждали: сейчас, вот сейчас развернут нарядную блестящую коробочку, а там – ап! – чистенький готовенький коммунистический капитализм, как в Швеции.

Но никто шведский капитализм на блюдечке преподносить не собирался, а как раз наоборот – из красивых обёрток скалил зубы дикий чёрный, чёрный капитализм. Это было безбожно и бессовестно – так обидеть большого доверчивого ребёнка. Как заманить в джунгли и бросить на растерзание хищникам.

– Какой вы умница, Борис Ильич! Вам бы депутатом баллотироваться.

Директриса Роза Семёновна держала персонал дома престарелых в ежовых рукавицах. На его (персонала) лицах навсегда приклеилось зависимое, просительное выражение: «Ну пожалуйста, ну Розочка Семёновна, дайте нам взаймы!» А в её глазах читалось жёсткое ответное: «Не дам! Отзыньте!»

Она шла по коридору, и её ноздрей коснулся дразнящий, раздражающий, совершенно возмутительный, неуместный, чуждый и противоречащий устоям дома престарелых, запах нежных сочных домашних котлет.

От котлетного запаха текли слюнки, он смело и юно перебивал въевшиеся запахи хлорки, кислой капусты, мочи и дешёвого освежителя воздуха. Он мог вызвать у обитателей дома престарелых совершенно нежелательные и непредсказуемые ассоциации: с домашним уютом, теплом, с прежней жизнью и, страшно подумать, с семейным счастьем.

Крамольный запах доносился из 116-й, бывшей зыряновской.

Под ноги Розе Семёновне, мявкнув, метнулся пушистый круглый, как мячик, кот. Она его раздражённо поддела остриём туфли, швырнула в угол – тот взревел дурным голосом и стрелой унёсся, пропал в лабиринтах коридоров.

Роза Семёновна вернулась в кабинет в дурном расположении духа, велела принести всю отчётную документацию за период своей долгой отлучки. Просмотрела, швырнула папку. Вызвала ближайшее окружение, устроила разбор полётов.

– Это что у нас опять за пыльные музыри всплыли, то есть, конечно, я имею в виду мыльные пузыри, а?! Я для того 116-ю ремонтировала, чтобы эта сладкая парочка в ней своё личное счастье устраивала?! Кто позволил? У меня вип-клиент на подходе, а 116-я, видите ли, занята!

– Но что делать, Роза Семёновна? Переселить некуда, всё забито, дом не резиновый… Не разведёшь ведь, печати в паспортах стоят.

– Заныли. Раньше соображать нужно было. Сейчас остаётся действовать. Родственники вип-клиента поджимают.

Роза Семёновна перевела взгляд на главную медсестру. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, впившись зрачок в зрачок, как тяжеловесы, единоборцы сумо.

– Кого, Роза Семёновна?

– А то не знаете, – раздражённо прикрикнула. – Дюймовочка вы наша. Нечего глазками хлопать, целку из себя строить. Не мне учить. – Немного остыв, рассуждала: – Без баяниста нам никуда. Без музыкального сопровождения танцульки и концерты самодеятельности не оставишь. Соображайте. Ищите, что у неё? Сердце, давление, сахар? Ступайте, и бог и медкарта вам в помощь.

Завхоза задержала в дверях:

– Всех котов-нелегалов немедленно изловить и усыпить. Развели тут без меня антисанитарию.

Кабинет опустел. Роза Семёновна в задумчивости пощёлкала тяжёлым перстнем по телефонному аппарату. А не отправить ли любвеобильную старушку на обследование в областной диспансер, где специализируются на Альцгеймера? Естественно, обследование затянется, выявятся проблемы… Тем более, у тамошней главврачихи имеется давний должок перед Розой Семёновной. Тоже вот так возник вопрос по неудобному старичку в щекотливой ситуации.

Правда, дурында медсестра что-то лепетала о слабеньком сердце сиреневой старушки: выдержит ли переезд, разлуку и прочие стариковские сиропные сопли-вопли… Ну да, все под Богом ходим, от судьбы не уйдёшь.

Ольга Сергеевна сидела на облаке в обнимку с котом, болтая ножками, и любовалась закатом цвета спелой облепихи. И не было рядом Бориса Ильича, чтобы сказать, что закат – это мазня и акварелька… Но ей не было грустно. Всё казалось новым, удивительным, по-детски любопытным. Она летела так стремительно, что захватывало дух.

Оседлав соседнее облачко, управляя им тростью, лихо пронёсся старик с развевающимися по ветру серебряными прядями. Ольга Сергеевна приветливо покивала ему, как старому знакомому.

А может, это был другой старик. А тот, серебряный, не пришёлся ко двору на Сейшелах, и его с его великолепным чемоданом вернули в опустевшую 116-ю. Ольга Сергеевна об этом никогда не узнала. Она устроилась удобнее в мягком облаке, которое тут же податливо, с готовностью приняло под ней форму кресла-качалки.

Лететь предстояло приятно и долго. Куда, она не знала, но что путешествие предстояло приятное и долгое – это точно.

– Это что, ядерный чемоданчик?

Лена сквозь слезы смотрела на картонную коробку, криво оклеенную серебряными бумажками от шоколада. На дне кусок поролона, в нем торчат две пробки от «пепси»: красная и синяя. Каждая пробка укрыта прозрачными полусферами-колпаками: вырезанными донышками от тех же «пепси». Разбей колпак, нажми на кнопку и…

– Это исполнитель желаний. Мальчик из коррекционной школы подарил Анне Емельяновне. Она у них кружок «Умелые руки» вела. Все восхищалась: вот, мол, больной ребенок, а сколько фантазии. Нажмешь, дескать, красную кнопочку «ВКЛ» – желание исполнится. Синяя кнопка, видите: «ВЫКЛ» – отмена желания. Умничка какой мальчик.

Действительно, на коробке фломастером неверной детской ручонкой было выведено: «Испалнитель жиланий. Двухразовый».

Лена высморкалась в платочек, который было хоть выжимай. Последние дни, как узнала о смерти мамы, плакала не переставая. Не укладывалось в голове, не верилось в происшедшее. Как будто одна-одинешенька осталась на Земном шаре. Будто Елену Сафоновну, пожилую солидную женщину с учеными степенями, как голенькую, заливающуюся плачем новорожденную девочку бросили, забыли в роддоме. Как будто незримый экран, надежно защищающий ее, упал и открыл всем ветрам. Мамочка моя, тихая седенькая мамочка!

Второй день они с соседкой разбирают вещи в уютной, с таким родным запахом квартирке. Лена любовно перебирает мамины вещицы. То и дело подымает глаза и обводит углы и потолок (где еще может витать душа, как не вверху?) Почти физически чувствуется мамино присутствие.

Несколько туго набитых баулов увезли в дом престарелых. Одежду похуже развесили на края мусорных мульд – для бомжей. Просто бытового хлама спущено в мусоропровод – не счесть. Лена при жизни называла маму «Плюшкин».

Самое большое потрясение Анна Емельяновна испытала в последние двадцать лет. Сколько Леночка помнила свое детство, полку в их кухне украшала бутылка из-под болгарского коньяка. Еще стояла банка из-под кофе, в котором содержался сначала собственно кофе, по большим праздникам отмериваемый по нескольку крупинок на стакан, потом хранились специи, потом пуговицы… Гости косились на импортные бутылку и банку и, возможно (Анне Емельяновне хотелось так думать), с завистью думали:

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.