В застекленных витринах поблизости от входа в пассаж, между которыми неторопливо двигалась женщина, в основном теснился ширпотреб, рассчитанный на случайно заскочившего туриста. Преобладал английский голубой бисквит – вазочки, сахарницы и чашки, украшенные белыми накладными фигурками и орнаментами в античном стиле, приятные для глаза, уместные в любом интерьере. Они стоили не слишком дорого, изготовлялись массово и шли, как правило, на ура. Встречался костяной фарфор, такого же массового уровня, но неплохого качества. Александра скользнула взглядом по одному тонко исполненному букетику из маргариток и васильков. Лепестки были выделаны с такой живостью, что казались покрытыми росой. Правда, цена на букетик стояла предельно высокая, что исключало возможность перепродать его в Москве.

«И все здесь так! – размышляла Александра, проходя мимо бесконечных фарфоровых выставок, витрин с восточными вазами, китайскими резными шкафчиками, корейским расписным металлом. – Все давно взвешено, оценено и разделено. «Мене, текел, упарсин», как на той огненной надписи, которую увидел на стене дворца пирующий царь Валтасар. Дураков тут не водится, а на умных не заработаешь!»

Коридор, где выставлялись старинные игрушки, Александра миновала, даже не особенно вглядываясь в фарфоровые лица роскошно одетых кукол. В последнее время спрос на них сильно упал, а обременять себя таким громоздким багажом из-за ничтожной прибыли она не могла.

После игрушек началась винтажная одежда. Груды, вороха, целые кипы вещей разной степени сохранности простирались вправо и влево. Здесь она впервые увидела людей – несколько женщин перебирали старинное белье, отороченное пожелтевшими кружевами, такими легкими, что казалось, они вот-вот растворятся между теребящими их пальцами.

Кружева внезапно сменились большой лавкой с церковной утварью. Здесь Александра задержалась, разглядывая огромное, ростовое черное распятие из эбенового дерева, прикидывая про себя, может ли дерево быть настоящим. Фигура Христа из пожелтевшей слоновой кости, со сколами и трещинами, была подлинной, вне всяких сомнений – об этом можно было судить как раз по характеру сколов, исключавших подделку из пластика. Здесь было выставлено множество церковной утвари: резных поставцов с дверцами, инкрустированными эмалью, алтарных шкафчиков для одеяний с вызолоченными навершиями в виде крестов. Сами одеяния были выставлены отдельно, на безголовых манекенах. В этом отделе слабо пахло ладаном – то ли запах исходил от парчовых тканей, пропитавшихся ими за многие годы, то ли был плодом воображения художницы. Пол в отделе покрывал истертый до дыр пыльный ковер, полностью скрадывающий звук шагов. Продавец, сидевший в глубине лавки, за маленьким столиком, освещенным лампой, читал книгу, то и дело поправляя очки. Его ссутуленная спина, кроткое бледное лицо и робкий вопросительный взгляд, который он бросил на женщину, также напомнили Александре о церкви. Этот отдел был странной маленькой часовней, устроенной среди кукол и розовых корсетов, китайских ваз и японских мечей, чайной посуды, серебра, драпировок и патефонов с начищенными медными раструбами в виде гигантских цветков петунии, часовней, устроенной в память об умершем прошлом. Продавец вздохнул, вновь поправил очки и склонился над книгой. Художница прошла мимо, еще раз глубоко втянув ноздрями слабый запах ладана, кажущийся или настоящий. «Болезни, страсти, страхи – чаще всего мы придумываем их себе сами!» – размышляла женщина, неторопливо переходя из коридора в коридор. Ей доставляло особенное удовольствие сделать перед самой собой вид, что заблудилась, хотя Александра отлично представляла, в каком направлении двигается. «И придуманные чувства ничуть не хуже настоящих…» – заключила она про себя, рассматривая полки, где вперемешку теснились разномастные подсвечники, рамки для фотографий, кольца для салфеток – все латунное или накладного серебра. Покупать здесь было решительно нечего – ценами рынок ее не радовал.

Как обычно на Де Лоир, небольшие отделы переместились, некоторые были закрыты или вовсе исчезли, и теперь Александра не была уверена, что именно увидит дальше. Отдел часов, куда она решила непременно вернуться, чтобы поздороваться со своим знакомым антикваром, коренным обитателем Амстердама, оказался на прежнем месте, но был временно заперт. Владелец обещал вернуться через час, о чем сообщала табличка. Александра взглянула на многочисленные циферблаты, украшавшие его витрину, потом на собственные часы с оторванным ремешком, которые всегда носила в кармане. Подвела стрелки. «Скоро полдень, а я ничего не купила для Москвы, ничего не узнала… Делать нечего, нужно идти к Варваре…»

Но она схитрила, свернув в отдел живописи, который удлинил ее путь примерно на сотню метров. Здесь ее встретил неизбежный набор полотен приблизительно одного уровня. «А возможно, вышедших из одной и той же мастерской!» – заметила про себя Александра, бегло оглядывая картины. Она не ожидала встретить ничего исключительного и не обманулась: все было как всегда. Натюрморты, пейзажи, батальные сцены, среди которых преобладали «марины», с участием парусных кораблей. То была академическая живопись, которую с закрытыми глазами без труда может штамповать любой выпускник Академии художеств, набивший руку на копиистике и в натурных классах. При условии подлинности и настоящего возраста, совпадающего с датировкой, эти полотна стоили относительно дорого и все же не могли считаться надежным вложением капитала, так как никогда сильно не дорожали. Впрочем, как и не дешевели – на них неизменно был высокий спрос. Глаз Александры воспринимал этот род картин просто как пятна на стенах, когда она видела их в интерьерах домов, где ей случалось бывать.

В том же случае (а этих случаев было большинство), когда картина изготавливалась «на днях», искусственно старилась и снабжалась подписью «солидного» автора третьего круга, цена ее равнялась стоимости материалов, а также рамки. Стоя перед очередным таким «шедевром», изображавшим девочку в голландском костюме, вяжущую у окна чулок, Александра невольно усмехнулась. Она вспомнила себя лет пятнадцать назад, когда ее карьера в качестве оценщика и закупщика антиквариата только набирала обороты. «Тогда, если меня просили оценить вот такой новодел, от которого за версту веяло свежим лаком, я произносила какие-то яростные речи, доказывала, обличала, возмущалась… А потом поняла, что ничего этого делать не нужно. Посредственная живопись девятнадцатого века или вчерашнего дня – да какая разница? То и другое – ерунда, не стоящая того, чтобы ради нее портить нервы. А если владельцу хочется, чтобы его сокровище оценили повыше – да пожалуйста, кому от этого вред… Разве что мне, моей репутации. Поэтому я все-таки говорю горькую правду, даже в ущерб заработку. Но говорю ее спокойно, никого не хватая за грудки…»

– Оп!

Кто-то, внезапно подскочив сзади, закрыл ей глаза ладонью, отчего Александра вскрикнула. Ее испуганный голос пронзил теплую тишину пассажа, где в этот час почти никого не было. Обернувшись, художница увидела Варвару, встречу с которой так старательно оттягивала, блуждая по переходам.

– Ты?! – воскликнула ее давняя знакомая, прижимая Александру к себе, затем вновь отстраняя и целуя в обе щеки. – Почему не предупредила? Я ведь могла сегодня не прийти, видишь, торговли нет, никого нет!

– Я случайно, проездом, – оправдывалась художница, избегая встречаться взглядом с Варварой, боясь, что та прочтет в ее глазах, как мало Александра рада этой встрече. – Даже не думала сперва сюда заходить, но потом захотела увидеть тебя…

– Знаю, знаю я, как ты решила увидеть меня, – отрезала Варвара, не дав ей договорить. – Собиралась мимо проскочить!

– Но я действительно…

– Ладно, не оправдывайся! – вновь оборвала ее та. – Идем ко мне, выпьем кофе, да, пожалуй, я и закроюсь. Сегодня пустой день. Зачем пожаловала, если не секрет? Не понимаю, зачем ты пришла в среду, сегодня же совсем нет торговли. Ты видишь – пусто! Я уже хотела закрываться, потому что никого нет. Могла вообще сегодня не прийти!