Разумеется, система преподавания в Лицее сама по себе не преследовала цели воспитывать бунтарей и тираноборцев. Но достаточно было уже и того, что она способствовала быстрому умственному созреванию лицеистов, развивала у них критическое, самостоятельное мышление. Многие лицейские профессора - прежде всего А. П. Куницын, преподававший логику, психологию, право, финансы, - были людьми передовых взглядов и убеждений и старались в своих лекциях приобщить слушателей ко всем завоеваниям эпохи Просвещения.

Александр Петрович Куницын, которому ко времени открытия Лицея было всего 28 лет, оставил глубокий и яркий след в умах и душах своих воспитанников. На всю жизнь запомнилась им уже первая речь Куницына, произнесенная при открытии Лицея 19 октября 1811 года в присутствии высших сановников и "августейшего монарха".

Вы помните: когда возник лицей,

Как царь для нас открыл чертог царицын,

И мы пришли. И встретил нас Куницын

Приветствием меж царственных гостей...

"Смело, бодро выступил профессор политических наук А. П. Куницын и начал не читать, а говорить об обязанностях гражданина и воина. Публика, при появлении нового оратора, под влиянием предшествовавшего впечатл мия, видимо, пугалась и вооружалась терпением; но, по мере того как раздавался его чистый, звучный и внятный голос, все оживлялись, и к концу его замечательной речи слушатели уже были не опрокинуты к спинкам кресел, а в наклоненном положении к говорившему: верный знак общего внимания и одобрения! В продолжение всей речи ни разу не было упомянуто о государе..." (И. Пущин)4.

"Любовь к славе и отечеству, - говорил Куницын, - должны быть вашими руководителями!.. Исполните лестную надежду, на вас возлагаемую, и время вашего воспитания не будет потеряно... Вы будете иметь непосредственное влияние на благо целого общества".

В своих учебных лекциях Александр Петрович развивал идеи французских просветителей о "естественном праве", то есть праве каждого человека на свободу и равенство. Известно, что на лекции эти специально приезжали в Лицей и будущие декабристы: Пестель, Муравьев, Глинка, Оболенский, Бурцев.

Изданные затем отдельной книгой, лекции были запрещены царской цензурой на том основании, что "естественное право" вселяет в сердца неопытных юношей "дух неповиновения, своеволия и вольнодумства", что и "сам Марат" был "искренний и практический последователь сей науки".

Из лекций Куницына можно было вынести убеждение в том, что крепостное право - противозаконно и противно самой человеческой природе, что сама власть монарха - результат своеобразного негласного договора с народом, который волен этот договор прервать, если монарх не руководствуется в своих действиях интересами народа.

Эти мысли не были тогда в России особым откровением, они разделялись многими передовыми людьми, но лицеисты познакомились с ними впервые благодаря Куницыну. Пушкин, по свидетельству И. Пущина, "охотнее всех других классов занимался в классе Куницына..."4. И не под влиянием ли, в частности, его лекций Пушкин впоследствии утвердился в мысли, что "политическая наша свобода неразлучна с освобождением крестьян"? Куницыну послал Пушкин свою "Историю Пугачевского бунта" с благодарственным посвящением. О нем он писал в 1825 году:

Куницыну дань сердца и вина!

Он создал нас, он воспитал наш пламень,

Поставлен им краеугольный камень,

Им чистая лампада возжсна...

Но возжечь "чистую лампаду" и "воспитать пламень", конечно же, можно было только в чистых и пылких душах. Некоторые лицеисты ничего не вынесли из лекций Куницына, а М. Корф, став царедворцем, вспоминал о нем с явной неприязнью.

Что представляли собой другие преподаватели и воспитатели (гувернеры) Лицея?

Вот Давид Иванович де Будри, профессор французской словесности, "забавный, коротенький старичок, с толстым брюхом, с насаленным, слегка напудренным париком, кажется никогда не мывшийся и разве только однажды в месяц переменявший на себе белье" (М. Корф)11. Он не только дал лицеистам прекрасные познания во французском языке и литературе, но и способствовал их умственному развитию, переводил с ними стихи и рассказывал о великих деятелях французского Просвещения и Французской революции - о Руссо и Вольтере, о Робеспьере и Марате.

Давид Иванович был родным братом Марата - великого трибуна Французской революции - и очень гордился этим. "Впрочем, - замечает Пушкин, вспоминая о Давиде Ивановиче, - Будри, несмотря на свое родство, демократические мысли, замасленный жилет и вообще наружность, напоминавшую якобинца, был на своих коротеньких ножках очень ловкий придворный".

Вот - Николай Федорович Кошанский, доктор философии, преподаватель российской и латинской словесности. Несколько чопорный, франтоватый, педантичный человек. Ему, как и Куницыну, к открытию Лицея нет и тридцати лет, и он также великолепно образован, большой знаток и ценитель античной поэзии и искусства. Лекции его, по отзывам воспитанников, можно было назвать эстетическими, исполненными занимательности и вкуса. На уроках он побуждал лицеистов к самостоятельному поэтическому творчеству, задавая темы для стихов и "требуя изобретательности в сюжете и изящности в изложении".

Однажды, окончив лекцию несколько раньше урочного часа, Кошанский сказал: "Теперь, господа, будем пробовать перья. Опишите мне, пожалуйста, розу стихами".

Перья заскрипели, но стихи ни у кого не клеились, "а Пушкин мигом прочел два четверостишия, которые всех нас восхитили" (И. Пущин)4.

Что это за стихи? Может быть, вот эти, которые датированы, правда, более поздним временем? Стихи действительно прелестны, они очаровывают и буйной ритмикой, и задорным настроением, и смелым образом:

роза - дитя зари:

Где наша роза,

Друзья мои?

Увяла роза,

Дитя зари.

Не говори:

Так вянет младость!

Не говори:

Вот жизни радость!

Цветку скажи:

Прости, жалею!

И на лилею

Нам укажи.

Кошанский, сам писавший стихи в старомодном, классическом стиле, не принимал "ветреной", "легковесной" поэзии юного Пушкина и выговаривал ему за отступления от канонов стихосложения, за то, что пишет поэт "не по правилам". Пушкин прозвал Кошанского "Аристархом" - по имени сурового древнегреческого критика - и посвятил ему довольно дерзкое послание:

Помилуй, трезвый Аристарх,

Моих бахических посланий,

Не осуждай моих мечтаний

И чувства в ветреных стихах...

Помилуй, сжалься надо мной

Не нужны мне, поверь, уроки

Твоей учености сухой.

Я знаю сам свои пороки.

Конечно, беден гений мой...

И в заключение:

А ты, мой скучный проповедник,

Умерь ученый вкуса гнев!

Поди кричи, брани другого

И брось ленивца молодого,

Об нем тихонько пожалев.

Во время длительной болезни Кошанского его замещал в течение 1814 года тридцатилетний адъюнкт-профессор философии Педагогического института Александр Иванович Галич (Говоров). Он учился за границей, был приверженцем философии Шеллинга, всю жизнь работал над капитальным трудом "Философия истории человечества". Этот добрейший и умнейший человек вел себя с воспитанниками как равный и скоро сделался всеобщим любимцем.

Уроки его проходили непринужденно, в веселых беседах и так, что воспитанники "даже не оставались на своих местах, а окружали толпой кафедру снисходительного лектора" (Я. К. Грот)12. Вечерами лицеисты запросто приходили к Галичу домой, где профессор предводительствовал за веселым застольем и соревновался с лицеистами в остротах, эпиграммах, розыгрышах. Конечно, Галич в глазах Пушкина являл собой прямой контраст с Кошанским, этим "угрюмым рифмотвором", ретивым творцом "холодных од". Галич - "верный друг бокала и жирных утренних пиров", "мудрец любезный".

Нет, добрый Галич мой!

Поклону ты не сроден.

Друг мудрости прямой

Правдив и благороден...

Своими знаниями Галич делился с лицеистами щедро, но незаметно.