– Точно. – Я уселся рядом с ним.
– Здорово! – воскликнул он, с радостным изумлением глядя на меня. – Ну и как там, в небесах?
– Не поверите, но в полете мы просто дохли от скуки, – усмехнулся я.
– Понятное дело. – Он вырулил на переполненную машинами улицу. – Когда мне было двадцать лет, я воевал в Европе с немцами, во вторую мировую войну. Нас встречали в сорок пятом как героев, но, честно говоря, девять десятых времени мы валяли дурака, ни черта не делали. Похоже, в армии мало что изменилось с тех времен.
– Вообще-то экспедиция на Марс не была армейской, – объяснил я. – Организовала ее ООН, но нами командовали офицеры, и дисциплина строилась по военному образцу.
– Конечно, там ни черта не изменилось, – упрямо повторил водитель. – Не надо объяснять мне, приятель, что это такое. Вспоминаю, как мы с ребятами в сорок втором…
Я откинулся на спинку сиденья и из-под прикрытых век лениво смотрел, как мимо мелькают дома, утопающие в зелени. Солнце било в переднее стекло и казалось раскаленным, а дышать в салоне было почти нечем. Не так, конечно, как в Аризоне, но все-таки.
Таксист спросил, куда мне надо в Сан-Габриэле. Я достал из кармана пакет, выбрал письмо с надписью «Джо Валинез» и прочел водителю обратный адрес. И вновь спрятал письма в карман. Хотел бы я никогда не получать их!
Но что делать, если родители Джо Валинеза написали мне прямо в госпиталь? И девушка Джима, и семья Уолтера. Пришлось пообещать повидаться с ними. Я всю жизнь считал бы себя последним мерзавцем, если бы плюнул на все и махнул домой в Огайо.
Теперь, в машине, я предпочел бы оказаться мерзавцем, но ехать домой, в Хармонвилл.
Валинезы жили в южной части Сан-Габриэля, в квартале, носившем заметный отпечаток мексиканского стиля. Здесь располагалось множество лавок и одно-двухэтажных домишек с огороженными двориками. Все выглядело очень мило и аккуратно, особенно после намозоливших мне глаза калифорнийских коробок.
Я попросил таксиста подождать, а сам вошел в магазинчик. За прилавком стоял высокий смуглый человек со спокойными, немного печальными глазами. Увидев меня, он на мгновение замер, потом басистым голосом позвал жену. Обойдя прилавок, он с трогательной улыбкой пожал мне руку.
– Вы, конечно, сержант Хаддон, – сказал он. – Мы так вас ждали.
Из подсобки появилась его жена, на первый взгляд слишком старая, чтобы быть матерью такого безусого мальчишки. Приглядевшись, я понял – она постарела от горя.
– Принеси стул, – сказала она мужу. – Что стоишь – видишь, гость устал с дороги? Он же прямо из госпиталя…
Я сел и тупо уставился на ящик с консервированным перцем. Валинезы стали расспрашивать меня обо всем: и как я себя чувствую, и рад ли вернуться на Землю, и что там с моей семьей, и прочее.
Они были воспитанными людьми и даже не заикнулись о своем Джо, но по глазам чувствовалось – они жаждали моих воспоминаний о своем погибшем сыне, как манны небесной. Мне было чертовски неловко, поскольку я мало знал Джо. Его ввели в состав экспедиции только за пару недель до отлета. А погиб он первым – откуда мне было его знать?
Я не нашел ничего лучше, чем спросить:
– Командование написало вам об обстоятельствах его смерти?
Валинез печально кивнул.
– Да – что он умер от перегрузок, спустя сутки после взлета. Очень трогательное письмо, сержант.
Его жена вздохнула:
– Да, сочувственное и, нам кажется, искреннее.
Она пытливо взглянула на меня и добавила:
– Но вы можете рассказать нам остальное, мистер Хаддон. Все подробности. Не бойтесь причинить нам боль.
Да, я мог – если бы захотел, конечно. Все происшедшее сразу после старта настолько сильно впечаталось в память, что я мог бы хоть ежедневно прокручивать это, словно кинокадры.
Я мог бы рассказать этой милой чете все о взлете, который убил их сына. Длинной колонной мы подошли к ракете-4, печатая шаг, и без спешки поднялись по пандусу внутрь. То же самое происходило и у 19 остальных ракет, входивших в состав Второй экспедиции.
Я чуть «перемотал» пленку моей памяти вперед и увидел себя в отсеке 14, вместе с десятью другими парнями. Мы лежали, спеленутые, в гамаках, окруженные со всех сторон металлическими стенами, в которых не было даже крошечного иллюминатора. Каждый раз, когда на плато рядом с нами стартовала очередная ракета, нас подбрасывало, словно на спине необъезженного мустанга. Наконец очередь дошла и до нас. Раздался оглушительный грохот, и чья-то невидимая рука вдавила нас в гамаки так, что мы не могли вздохнуть. Кровь гудела в ушах, в желудке плясали таблетки, которыми нас напичкали перед стартом, а из-за металлических стен доносился чей-то громоподобный вой: «Б-р-роом! Б-р-роом! Б-р-р-роом!..»
Удар за ударом сотрясали наши внутренности, не давая передохнуть. Кто-то стонал от боли, кто-то всхлипывал, но все эти звуки заглушало ужасное: «Б-р-роом! Б-р-р-роом!» Наконец дьявольский хохот гиганта стал утихать, вибрация уменьшилась, и мы вновь почувствовали наши бедные, вывернутые наизнанку тела, удивляясь, что остались живы.
Мой сосед справа Уолтер Миллис разразился отборной руганью. Брейк Джерден со стоном выкарабкался из своего кокона, чтобы поглядеть, что осталось от его отряда, и тогда мы услышали чей-то тонкий, срывающийся голос:
– Брейк, я, похоже, ранен…
Это был Джо. На его губах запеклась кровь, дыхание было натужным, хриплым, но главное было в другом – с первого взгляда мы поняли, что он не жилец. Лицо его приобрело восковой оттенок. Сложив руки на груди, Джо поглядел на нас тоскливым взглядом. Он все понимал, как и мы. Первая экспедиция показала, что определенный процент экипажа при старте непременно получит повреждения внутренних органов, и с этим ничего нельзя было поделать. В нашем отсеке несчастливый билет вытащил Джо.
Всем, и ему в том числе, было бы куда легче, если бы он умер во время взлета. Увы, ему не повезло. Пришли врачи, заковали его грудь в гипсовый жилет, накачали наркотиками и продлили агонию на многие часы. А у нас, остальных, все так болело и ныло, что сочувствия на беднягу Джо попросту не хватало.
Наконец парень совсем дошел до ручки. Он стал громко стонать, умоляя снять с него гипс. Уолтер Миллис был единственным, кто отозвался на эту просьбу, но Брейк не согласился. Они начали спорить, не стесняясь в выражениях, а мы лежали в своих гамаках и слушали. Все это тянулось довольно долго, пока один из соседей Валинеза не заметил, что парень подозрительно затих. Ему уже ничего не было нужно.
Мы позвали врачей, и они унесли беднягу на носилках. Да, я мог рассказать Валинезам, как умер их единственный сын – почему бы и нет?
– Пожалуйста, мистер Хаддон, расскажите нам все, как было… – прошептала миссис Валинез, со слезами глядя на меня. Ее муж нахмурился и коротко кивнул. Тогда я наконец решился.
– Вы знаете, что Джо умер в космосе, – начал я. – Он получил во время старта серьезные повреждения внутренних органов и сразу же потерял сознание. К счастью, ему не пришлось страдать – очнувшись, он почти сразу же скончался. И боли, похоже, не ощущал. Он лежал и глядел в иллюминатор на звезды. Они были прекрасны, эти далекие солнца, словно ангелы, Джо смотрел на них спокойным взглядом, а затем что-то прошептал, повернулся на бок и заснул навеки. Миссис Валинез, обливаясь слезами, тихо запричитала:
– Боже, спасибо за твою милость. Мой сын умер, глядя на звезды, что летели в космосе, словно ангелы…
Я не мог смотреть на это. Поднявшись, я пошел к выходу, а Валинезы даже не взглянули мне вслед. Они сидели, держась за руки, как дети, и плакали.
Выйдя из лавки, я достал сигареты. Но не успел закурить, как на пороге позник Валинез. Он растроганно потряс мне руку:
– Спасибо, сержант Хаддон. Мы вам очень благодарны.
– Я просто выполнил свой долг, – сказал я и поспешил к такси.
Захлопнув дверцу, достал конверт с надписью «Джо Валинез» и разорвал его в мелкие клочья. Я возблагодарил бы Господа, если бы никогда не получал этого письма – и других, что лежали у меня в кармане, тяжелые, словно могильные плиты.
