Мы боялись и другой крайности — возвращения былой мифологии в отлитых раз навсегда окаменевших формах той официальной культурной памяти, которыми усеяна наша страна Что дети видят? Чудовищные помпезные монументы? Можно пожалеть тех, кто живет в Волгограде: вся история этого города определяется историей Великой Отечественной войны, а память о войне внешне аккумулируется в таком страшном мемориальном комплексе.

Но сейчас все больше доминируют другие ноты: если в первые годы многие участники конкурса были настроены достаточно пацифистски, осуждая любую войну, сейчас усиливаются элементы нового патриотизма — мы победили силой русского оружия, силой русского духа.

Путь самый продуктивный, как мне кажется, для нашего конкурса — убедить его участников найти, пока это еще возможно, тех людей, те документы, которые отражают реальную жизнь народа, через чью-то конкретную судьбу.

Окопная правда

Не маршальские дети пишут нам, а дети крестьянской России: большинство работ приходит из сел и маленьких городков. Среди героев наших исследований редко-редко офицер, даже фронтовой шофер. Авторы — дети рядовых солдат войны, точнее, их внуки или правнуки. Их прадедушки в большинстве своем в сырой земле лежат: рядовому, призванному в 1941 году, выжить было мало шансов. Выжили в основном те, кого призвали позже, но их сегодня осталось не много. Так что собственно фронтовых рассказов в присланных нам работах не слишком много.

И все же через обрывки писем, рассказы выживших солдат прорывается низовой, окопный уровень войны. Это, по-моему, одно из главных достижений конкурса.

Война на этом уровне выглядит совсем не так, как в школьных учебниках, в советской публицистике. Тут нет рассказов о добровольцах: их дедов, прадедов призвали - они пошли. Бросили в пекло — они отдали свою жизнь. Достаточно посмотреть по работам, где кто погиб: излучина Днепра, Сталинград, Курская дуга — можно карту сражений составлять. Или плен в самом начале войны, в 42-м...

Практически нет и рассказов о подвигах — мифах в духе Александра Матросова, молодогвардейцев, Зои Космодемьянской. К орденам и медалям отношение спокойное, некоторые наши авторы пришли к верному выводу, что распределялись они во многом случайно. Хотя каждый солдат, несомненно, достоин и орденов, и медалей за весь тяжкий, грязный, страшный труд войны. Простая солдатская правда отовсюду лезет — такая тяжелая, непарадная...

"Дедушка, я хочу записать что-нибудь красочное, а ты про то, как какие- то ямы рыл...", — типичное настроение подростков, которые начинают записывать воспоминания солдат. Им, конечно, все равно хочется героизировать войну. Вопрос только в том, чтобы они поняли, в чем состоял реальный, а не мифический подвиг.

Но есть случаи, когда им удается это понять и услышать. Вот такая, например, история: дедушка из татарско-башкирской семьи был ранен при форсировании Днепра. Его несут на носилках двое, один говорит другому: "Да брось ты его! Он же все равно не выживет, а там огонь такой, еще и мы погибнем". А второй отвечает: "Как же я брошу земляка?!" — видно, тоже татарин. И не бросил. А там лейтенант, весь охрипший, командует переправой, и туг их накрыло артиллерийским огнем, лейтенанта швырнуло прямо на раненого деда, он собой того прикрыл; так дед и выжил, хотя на всю жизнь остался в осколках, и сам внуку историю эту рассказал...

Военные судьбы большинства героев тяжелые: этот дед-прадед оказался в штрафной роте, а тот в плену. Вообще судьба обычной советской семьи из глубинки такой предстает: раскулачили, сослали, потом немножко передохнули, а туг сразу и война. Погиб кормилец, а прабабка на себе пятерых тянула... И конечно, катарсиса, которого народ ждал после войны — ведь правда надеялись, что после войны колхозы отменят, — никакого не происходит. Опять голод, карточная система. И некоторое облегчение наступает практически только в брежневскую эпоху... А мы еще удивляемся ностальгии по 70-м...

Образ врага

Сам враг в реальной памяти оказывается многолик. Для подростков, например, некоторым откровением становятся воспоминания о румынах, венграх, итальянцах — как теперь выясняется, к ним вообще не сохранилось отношения как к военному противнику.

В некоторую растерянность впадают наши конкурсанты и от странных бабушкиных воспоминаний о "человекообразных" оккупантах: стоял у них дома немец — тихий, вежливый, очень музыку любил и детей подкармливал. Как-то не сразу им приходит в голову, что немец этот и запомнился именно тем, что на других похож не был. Отдельные рассказы об отношении к пленным немцам, после 45-го они были повсюду: их часто жалели, подкармливали.

И — поразительная история одной фотографии. Она висела в доме семьи раскулаченных, несчастной женщины с пятью детьми, "отвязными", как сказали бы сегодня, подростками военного времени, которые кормились и семью кормили тем, что удавалось стащить с поля боя, когда бой уже кончился. Очевидно, среди прочего притащили и эту фотографию. Молодая немецкая женщина, очень красивая, с красивой прической; рядом девочка в кружевном платьице с маленькой корзиночкой — классическая немецкая фотография. Наверное, это была картинка из какой-то другой, как в кино, красивой жизни, так вешали на стенку вырезки из "Огонька". Она сохранилась рядом с фотографией прабабушки в платке, валенках и телогрейке. У нас даже была идея найти эту женщину или ее семью в Германии, но ничего не вышло, никаких зацепок, где искать, нет. Но это — определенное свидетельство того, что лютой, абсолютной ненависти к немцам как таковым не было.

Все-таки удивительный у нас народ...

Партизаны и полицаи

Стереотипы, затверженные старшими в годы советской власти, стереотипы, впитанные младшими, порой рушатся от соприкосновения с живым рассказом свидетеля и участника. Особенно когда речь идет о таких сложных вещах, как жизнь на оккупированной территории. Вдруг выясняется, что сельские жители партизан боялись порой не меньше, чем оккупантов, что они чувствовали себя между молотом и наковальней (бесхитростный бабушкин рассказ: у нас в деревне все было спокойно, партизаны не баловались, и как-то все обошлось, а вот соседнее село, куда они приходили, потом немцы сожгли и всех поубивали).

Одна прекрасная работа у нас была: семья после войны оказалась в Мончегорске, и девочка оттуда постоянно ездит к бабушке в Белоруссию. Она заинтересовалась местным кладбищем — наши конкурсанты часто отталкиваются от какого-то зрительного образа, будь это кладбище, старая церковь. Так вот кладбище белорусского местечка, население которого на две трети состояло тогда из евреев, и все они были уничтожены. Девочка начинает спрашивать про это кладбище, ей рассказывают про уничтоженных евреев, про партизан. Рассказывают о бывших полицаях и рассказывают бывшие полицаи. Из всего этого складывается очень сложная картина прямо в духе Василя Быкова. А кончается это все замечательной сценой: 9 мая все собираются и пьют — и бывшие партизаны, и бывшие полицаи.

Это талантливая работа: девочка умеет слушать и улавливает интонации. Подобные сюжеты встречаются и в других работах, но порой подростку трудно справиться с таким материалом.

Разрушение табу

Есть веши, о которых не принято было говорить, которые по самым разным причинам вытеснялись. Но как только подростки чувствуют, что взрослые что-то недоговаривают, что- то скрывают, у кого-то из них обязательно возникает естественное желание все-таки докопаться до правды. Это, например, сюжеты, связанные с Холокостом. Мальчик из Краснодара обнаружил, что ходит каждый день по никак не обозначенным местам массовых расстрелов. В другой работе — скупой рассказ: соседка-еврейка пришла ночью с детьми чего-то просить, бабушка им дала еды, вещей, но оставить у себя их не могла, потому что их бы тогда самих расстреляли. Есть и чувство вины, и потребность оправдаться.