«Не тяни. Надо плыть. Это наверняка материк. Самое позднее к рассвету я буду там. Здесь несколько километров. Пора!»

Он спустился к воде. Когда оттолкнул лодку от берега и сделал первый гребок, ему вдруг отчаянно захотелось вернуться обратно. Вернуться и ждать. Ждать день, ждать неделю. Ждать, пока за ним не придут. Быть на земле.

От воды тянуло холодом. Зло и таинственно кричали птицы.

Коптилин устал и замерз быстрее, чем предполагал. Казалось, он и не выходил на берег. Особенно мерзли пальцы на ногах, и было ощущение, что они из хрупкого льда. Он пытался их разогреть, щипал, бил кулаком, но руки уже были не те.

Он вспомнил о годах, проведенных в Средней Азии, когда изнывал от одуряющей жары. Первый месяц он боялся змей, скорпионов, фаланг и спал в гостинице с накрепко закупоренными дверями и окнами, потея и задыхаясь от недостатка воздуха. И везде песок: песок под ногами, песок на зубах, и слюна, как слизь. И самое драгоценное — вода.

Сейчас было слишком много воды, было чем дышать, и вокруг и в нем был холод.

Красный глазок (теперь уже другой), как и в прошлую ночь, указывал ему дорогу.

Море было спокойным. Изредка гудели моторы самолетов; они шли высоко. Когда небо прояснялось, он видел сигнальные огоньки на крыльях. Иногда громыхали громы — реактивные самолеты прорывали звуковой барьер.

Жизнь была очень близка — всего в нескольких километрах. Жизнь проходила над ним в металлических, до нежности знакомых кораблях. Пройдет совсем немного времени, и маяки выведут их на землю.

А его маяк — красный глазок, к которому он стремился и к которому в уме добирался сотни раз, — не приближался.

Он проснулся, когда падал в воду. Это было долгое, неестественно долгое и быстрое падение — сердце провалилось вниз, и он летел, захватывая широко раскрытым ртом пустоту.

А рядом, обгоняя и грозя задеть, падал его самолет, а навстречу из воды поднимался корабль. Он знал, что это корабль, хотя видел только четыре огромных человеческих глаза, и это было так нелепо и страшно, что Коптилин сделал безумную попытку прыгнуть в самолет. И вот руки выжимают штурвал на себя, и уже не видно ни глаз, ни корабля — одно море, и вновь непрекращающееся падение...

Коптилин открыл глаза и, как бывает всегда после короткого и тяжелого сна, сразу не мог сообразить, где он. Он рванулся, намереваясь встать, и лодка чуть не перевернулась. Стараясь удержаться, он выбросил руки вперед. Руки попали в леденящую воду, и тогда Коптилин проснулся окончательно.

Он сидел в лодке, неудобно подложив под себя ноги. Его бил озноб.

За бортом было чернильное море. Луна угадывалась за облаками. Маяк горел ровно и близко.

«Когда это кончится? Нельзя до бесконечности обманывать самого себя: еще десять гребков, еще досчитаю до сотни. Всему есть предел».

Утром, когда можно было различить, где вода, а где небо, Коптилин увидел, что пройдена лишь половина пути.

Берег был совсем рядом — отличный пологий берег. Хорошему гребцу на час работы.

«Ну!» — говорил он себе, но доска выскальзывала из рук.

Он отложил доску. Лодку медленно кружило на месте.

Коптилин лег на спину и удивился, что абсолютно не чувствует ног, будто их и не было. Пальцы застыли в том же положении, словно еще держали доску. Он кусал пальцы, оставляя на коже глубокие следы зубов, но не испытывал боли.

«Все, — спокойно подумал Коптилин. — Это конец».

«Врешь! Врешь!»

Он встал на колени, упал грудью на борт, захватил доску обеими руками и стал грести.

— Врешь! — бормотал он и греб, вкладывая в гребки всю силу и всю ярость.

Лодка почти не двигалась.

Иногда он терял контроль над собой, и тогда наступало безмятежное, блаженное состояние: никуда не надо плыть, не надо держать доску непослушными, чужими пальцами, не надо вглядываться слезящимися глазами в такой близкий и такой далекий берег.

Когда он приходил в себя, первое, что он видел, — воду. Он поднимал голову — берег, еще выше — небо, облачное небо.

Он знал, как трудно при такой низкой облачности искать его.

Но он знал и другое — никто не решится сказать: «Все!» Даже тогда, когда пройдут все мыслимые и немыслимые сроки человеческих возможностей.

А они прошли.

Неярко загорелся маяк. Свет маяка креп, густел, и, когда вокруг стало темно, маяк горел огненно-красно.

Коптилин все чаще и чаще терял сознание, но и тогда перед глазами был маяк. Ничего другого не существовало. Из всего мира был только маяк. Вот этот. Красный, нахальный, выжидающий, желанный...

А руки продолжали делать свою работу. Доску он давно выпустил. «Еще!» — бормотал он и делал гребок.

Потом он заметил, что только бормочет, а руки не загребают — они были просто опущены в воду. Коптилин вытащил руки из воды и протер ими лицо. Холод освежил его.

Он стоял на коленях, грудью навалившись на борт. Ему очень хотелось опрокинуться на спину, вытянуть до хруста ноги и лежать. Лежать и лежать.

Маяк светил сверху. «Значит, берег рядом. Все еще рядом...» И он опять греб, греб, греб...

Руки наткнулись на что-то твердое, и лодка остановилась. Он ощупал ровную слизистую поверхность. Лодка сидела на камне.

Коптилин не знал, берег ли это или большой подводный камень, каких много на пути к берегу. Теперь ему было все равно.

Он всем телом лег на борт — лодка даже не качнулась — и осторожно стал переваливаться, пока ноги не коснулись камня. Он оттолкнул лодку, и она мягко сдвинулась и поплыла, а Коптилин не удержался и упал, больно ударившись лицом.

«Как глупо... Ведь уже все... Берег...»

Он встал на четвереньки, потом тяжело присел на корточки. Когда он поднялся, то дрожал от напряжения.

Он шел по щиколотку в воде, и его шатало, как пьяного. На берегу Коптилин снова упал.

Он полз по-пластунски, упираясь локтями в острые камни, подтягивая за собой ноги. Он упрямо полз вверх, и каждый сантиметр казался поражением и победой.

У подножия маяка Коптилин долго отдыхал. Он дышал шумно и быстро, а легкие никак не могли набрать воздуха.

Он ухватился руками за кладку, цепляясь ногтями, а тело тянуло вниз. Наверху полыхал огонь, а у него не было сил подняться.

Он прижался грудью к отполированной ветрами и водой башенке маяка. Ему мерещилось солнце.

Коптилин спал и заставлял, приказывал себе не спать. Он открывал глаза, но и здесь было солнце.

А из-за горизонта действительно всходило солнце. Первое за эти дни. Солнце пробивало туман. Оно росло, занимая все небо, и когда заняло его полностью, с ревом пошло на него, на Коптилина, и он узнал в солнце самолет. По гулу Коптилин понял, что самолет возвращается.

Коптилин улыбался и плакал.

А потом в море он увидел расплывчатый силуэт корабля. Коптилин стряхнул ресницами слезы — силуэт стал четким и стремительным.

Коптилин оторвался от маяка. Он шел, сосредоточенно глядя прямо перед собой. Ни разу не споткнулся. Остановился он у берега.

Стоял, качаясь, но стоял. Крепко упирался ногами в землю. Ждал, когда подойдет корабль. Ждал, когда спустят шлюпку.

Он проделывал мучительную работу, вспоминая, как надо сдвинуть ногу, чтобы шагнуть.

Люди бежали радостные, с удивительно знакомыми лицами, что-то кричали, и ему показалось, что он тоже бежит навстречу.

Его успели подхватить.