– А там не страшно?

– А я один не хожу, – объяснил Найд. – У меня друзья есть, кваzи.

– Мальчишки? – Голос Анастасии дрогнул.

– Ну, мальчишки… и девчонки. Им на самом деле уже много лет, но они… ну…

– Понимаю, – мягко сказала Анастасия.

Я чуть сильнее, чем надо, нажал на тормоз, машина резко затормозила перед светофором. Сказал:

– Извините.

– Мне тоже очень жаль детей-кваzи, – сказал негромко Михаил. – Беда не в том, что они не развиваются физически, хотя это тоже печально. Но они, как и взрослые кваzи, односторонни. Как правило, им интересны только детские занятия. Игры. И это та вечность, к которой они приговорены.

– Никто не доказал, что вы будете существовать вечно, – заметил я.

– Конечно, Денис. Конечно. Но мёртвые не стареют.

– В этом доме? – спросил я, останавливаясь.

– Пятнадцатый, – кивнул Михаил. – Да, здесь. Спасибо, напарник. Найд!

– Сейчас! – отозвался Найд. Он что-то показывал Анастасии на планшете. – Вот наш клан. «Не-мёртвые», через дефис. Ты не думай, у нас там полно живых. Я, ещё один мальчишка из Калуги, дядька из Варшавы…

– Найд, я не очень люблю танковые сражения, – рассмеялась Анастасия. – Но спасибо…

– Да ты попробуй!

– Найд! – громче повторил Михаил. Открыл дверцу, выбрался из машины. Протянул мне руку.

Я молча пожал горячую ладонь.

Как бы там ни было, этот старый мёртвый полицейский спас человеческого ребёнка. И значит, он оставался моим коллегой. Даже в смерти.

Некоторое время мы ехали молча, потом Анастасия спросила:

– Вы с ним поладили?

– Нормально работает, – ответил я.

– Да я про другое, Денис. Все знают, что вы восставших не любите.

– Он – кваzи.

– Конечно, это совсем другое дело, – сказала Анастасия. То ли серьёзно, то ли с иронией. Не поймёшь их, молодых.

Жила Анастасия в старом, наверное, ещё при Советском Союзе построенном доме. Большой тихий двор, в беседке сидела компания молодёжи, слышался негромкий смех и разговоры.

Я остановил машину, заглушил мотор.

– Спасибо, Денис, – сказала Анастасия. – А то мой кот заждался.

– В смысле – животное? – уточнил я.

– Знаете, а вы мне иногда напоминаете кваzи, – сказала Анастасия, помолчав. – Да, домашнее животное, породы кошачьих. Я одна живу, мама и брат… они отдельно.

– Хорошо, когда кто-то есть, пусть даже отдельно, – сказал я. – Извини, хотел пошутить, а вышло глупо.

Анастасия улыбнулась.

– А хотите выпить чая?

Я подумал секунду и кивнул:

– Да. На самом деле – очень хочу. А вы тоже хотите?

– Давай на «ты»? – предложила Анастасия. Посмотрела мне в глаза. – Да, хочу. Давно уже.

Я открыл бардачок и достал термос. Открутил крышку, налил чай.

– Давай на «ты». Держи! Только стакан один куда-то затерялся, придётся по очереди.

– Нет, – сказала Анастасия дрогнувшим голосом. – Ты все-таки не кваzи. Ты какая-то особая порода, Денис Симонов.

Она открыла дверь и вышла из машины. Я посидел, глотая тёплый чай и глядя на дом. Вот зажегся свет – на пятом этаже.

– На работе я пью только чай, – сказал я вслух, завинтил термос обратно и завёл машину.

Не стоит ждать от жизни слишком многого. Тогда меньше придётся разочаровываться.

Михаил стоял у внутреннего барьера и внимательно смотрел на тёмные башни Химок. Большинство домов давным-давно стояли с выбитыми окнами, потемневшие и облупившиеся. Но кое-где в рамах поблёскивали стекла. Я знал, что ночами там даже горит свет.

Барьер на МКАДе двойной. С внутренней стороны дороги и с внешней. Поначалу по МКАДу даже не ездили. Тогда он был ещё не именем собственным, а аббревиатурой. МКАД – Московская кольцевая автодорога.

Потом, когда всё более-менее устаканилось, движение по двум полосам всё-таки открыли. В основном для грузового транспорта, ну и по спецпропускам. Режиму безопасности это не мешало, наоборот. Я слыхал, что пару раз какие-то особо ловкие восставшие проникали за внешний барьер – и их с удовольствием размазывали по асфальту водители грузовиков.

Но последнее время на московский периметр никто не нападал. Поселения кваzи за МКАДом задерживали восставших и отводили в резервации. Впрочем, пулемётные гнезда на вышках, сооружённых на фундаментах старых надземных переходов через МКАД, остались. И пограничники с собаками – тоже.

Но сами барьеры, которые второпях сооружали из решёток и колючей проволоки, превращать в неприступные стены не стали. Не оказалось в этом нужды. Так что через двойные решетчатые заборы, между которыми лежали десять полос автодороги, прекрасно просматривалось Замкадье – обитель кваzи и восставших.

Ну и некоторых особо упёртых людей.

– Там, в Химках, большая община, – сказал я. – К примеру, в тех двух высотках, видишь? Начиная с пятого этажа – все жилые. У них и электричество от Москвы подведено. И по отдельным зданиям тоже есть общины. Живут как-то. От восставших отбиваются помаленьку, помощи не просят. Ну и там старая трасса на Питер и к аэропорту, хорошо, что рядом люди живут…

– Я знаю, – сказал Михаил. – Мы приглядываем за этой общиной. Восставшие чуют людей и идут к Химкам со всех сторон. Мы их перехватываем. Всем польза – восставшие попадают в резервации, нам меньше хлопот с поисками, Москве – меньше нападений.

– То есть вы ловите восставших на жителей Химок? Как на живца? – поразился я.

– Ну да. Мы за всеми человеческими общинами в провинции приглядываем и помогаем. По мере сил.

Я неохотно кивнул. Разумная политика, что спорить.

– Мне кажется, что сейчас эти барьеры работают в большей мере в обратную сторону, – предположил Михаил. – Не позволяют людям выходить наружу.

– Ну зачем же кому-то выходить из безопасного города? – деланно удивился я.

Михаил искоса посмотрел на меня, сказал:

– У людей разные интересы. Говорят, некоторые выходят из Москвы и устраивают сафари. Охотятся на восставших. Не слыхал?

– Доходили какие-то слухи, – кивнул я, глядя на Замкадье. – Ты же сам сказал, у людей разные интересы. Если человек хочет – он всегда найдёт способ удовлетворить своё хобби.

Михаил кивнул и продолжать не стал.

Я тоже сменил тему разговора:

– Нормально вчера устроились?

– Да, неплохо. Найд нашёл в квартире старый аквариум. Хочет завести рыбок… Денис, почему ты думаешь, что они поедут здесь?

– Он поедет через ленинградский пропускник, – сказал я, проигнорировав «они». – Вот увидишь.

– Но почему? Поездка в Питер на машине – хороший предлог, можно пристать к каравану, а потом съехать с дороги… но у Москвы десять выездов.

– Пойдём, – сказал я. – Вон машина, похожая на ориентировку…

Михаил ещё раз посмотрел на Замкадье. Пробормотал:

– Очень странно видеть всё это с другой стороны…

Мы спустились с насыпи к площадке перед пропускником, где как раз заканчивали формировать полуденный караван на Питер. По спецразрешению можно было выехать и в одиночку, но дураков в Москве мало. Все предпочитали выезжать группами – в восемь утра, в полдень, в шесть вечера. Четыре стареньких колесных БТР охраны, машина «скорой помощи» и две бронированные полицейские машины должны были сопровождать целую кавалькаду – полсотни фур и три десятка легковушек.

То, что между Москвой и Питером существовало автомобильное сообщение, объяснялось отчасти традицией, отчасти сохранившимися вдоль трассы человеческими поселениями (через большую часть, конечно, проходила железная дорога), а отчасти – человеческим упрямством. Никаким восставшим нас не запугать.

Сейчас все, готовящиеся к выезду, стояли на бетонированной площадке, когда-то бывшей парковкой огромного молла. Скучающие дежурные ходили между машинами, бегло оглядывая шины, проверяя, залит ли полный бак бензина.

– Вон тот белый седан «рено» на краю площадки, – сказал я.

– Да, номер сходится, – подтвердил Михаил.