Больше всех радовались младшие братья. Тут и там по окрестностям стойбища теперь гремели звонкие их голоса. Между юртами часто раздавался беспечно-веселый молодой смех. Даже споры и ругань, то и дело вспыхивавшие между делом, стали звучать по-иному – веселее, беззлобнее.

Но сильнее всего воодушевляла всех летняя поездка Тэмуджина к кереитскому хану и обещание того помочь им вернуть отцовский улус. Теперь им порукой была не прежняя – смутная, ничем не подкрепленная – надежда на справедливость, которую они лелеяли до этого, а твердое слово сильнейшего в степи властителя, имеющего несметное войско, могущего одним разом разгромить Таргудая со всеми его тайчиутами и остальными борджигинами. И отныне семья Есугея ждала лишь совершеннолетия Тэмуджина, когда по закону ему будут возвращены подданные и табуны, – и тогда заживут они, как раньше, в большом многолюдном курене, весело и счастливо.

Шум в их стойбище не стихал и вечерами. Часто младшие братья вместе с нукерами до ночи засиживались у огня. До других юрт доносился звонкий, заливистый смех и гомон, радуя матерей, оживляя их истосковавшиеся сердца. Иногда они и Тэмулун отправляли к братьям, чтобы та посмеялась вместе с ними, чтобы не зачерствело ее детское сердце. Тэмугэ и Хачиун, бывало, прогоняли ее, не желая допускать ее в мужской круг, она возвращалась к матерям в слезах, те приходили защищать ее, заставляли братьев признать за сестрой право быть вместе с ними…

Джэлмэ, хорошо знающий старину, иногда рассказывал древние сказания, которых он держал в своей памяти бесчисленное множество. И матери время от времени звали его в свою юрту, чтобы послушать былины, и тогда вся семья перебиралась в жилище матерей. За накрытым столом все угощались молочными пенками, перетертыми ягодами со сливками, вареной сметаной, а старшим наливали крепкий айрак.

Чутко сторожа тишину, под треск костра слушали они удивительные сказания о жизни своих дальних предков, об их жестоких войнах с многоголовыми чудовищами-мангадхаями, некогда заполнявшими ононские и керуленские степи, о походах древних воинов на дальний запад, за пять соленых морей и семь великих рек. Туда, на край земли, вслед за солнцем уходили тумэны молодых багатуров, а возвращались лишь немногие – поседевшие, истощенные в дальних походах старцы, решившие умереть на родной земле, где зарыты их тоонто[2].

Удивительное рассказывал Джэлмэ о волшебствах древних шаманов и дарханов, о том, как во время битв они призывали на помощь духов – черных всадников из мира предков. О том, как они появлялись вдруг ниоткуда перед вражескими войсками, неслись на них жуткими безмолвными тенями, ввергая их в смертельный ужас, заставляя их бежать без оглядки с поля битвы…

Осень выдалась теплая, солнечная. Здесь, вдали от открытых степей, в глуши и безлюдье непуганые стада нагулявших жира косуль, изюбров и лосей паслись прямо за ближними зарослями. Всюду черными косяками бродили кабаны. Радуясь этому, братья и нукеры успевали добыть побольше зверей, вялили и сушили мясо на зиму.

Но главным делом для братьев неизменно были все те же установленные Тэмуджином воинские учения. С появлением нукеров, показывая перед ними свои умения, они с еще большим рвением старались в овладении оружием, бились между собой на прутьях, стреляли с места и на скаку, наискосок срубали саблей тонкие прутья, воткнутые в землю, метали копья и арканы. На поляне перед стойбищем обычно с утра до полудня не умолкали топот и крики, ожесточенные споры, смех и ругань.

Пользуясь временем, делали запасы в оружии и снаряжении, готовились к неведомым будущим событиям. Из конских хвостов и грив плели тонкие арканы, из лосиных крепких костей вытачивали наконечники для стрел, сушили прутья для древок. Оказалось, что Джэлмэ умеет делать хорошие роговые луки, да еще выковывать из толстых стальных прутьев, которые в прошлые годы во множестве навозили уйгурские купцы, длинные лезвия для ножей. В отцовских сундуках оставалось десятка три таких прутьев длиной в локоть, и Тэмуджин дал ему на пробу несколько железных палок. Увидев первые два длинных ножа, сделанные им, Тэмуджин освободил его от других дел. Кузню-землянку его расширили, укрыли дерном, дали ему в помощники Бэлгутэя и оставили их готовить оружие для всех.

Боорчи, выросший в табунах своего отца и знающий, как увеличивать у коней силу и выносливость, и здесь взялся за лошадей. Ежедневно после полудня он вместе с Хасаром и Хачиуном проезжал по горным тропам ездовых жеребцов и меринов. В первые же дни они вдоль и поперек объездили все окрестные пади и хребты, заодно осмотрели все горные проходы вокруг. Позже стали пускаться вниз по реке, прокладывая тропу до южного края тайги, до керуленской степи.

Почти два месяца, до выпадения больших снегов, меняя лошадей, носились они по дебрям. Рысили по горным увалам, взбирались по крутым склонам и проезжали над отвесными обрывами, где далеко внизу среди камней плескалась пенная вода, приучая коней к тяжелым переходам в горах, приучая их брать каменистые взгорья и спуски, прыгать через валуны и поваленные деревья.

Взятые из табуна Мэнлига молодые мерины, непривычные к горным кручам, поначалу задыхались, покрывались потом и пеной, но уже через месяц почти все без устали одолевали расстояние дня пути по горным дорогам. Боорчи после долгого испытания из девяти молодых меринов отобрал семерых, двух остальных он посоветовал вернуть Мэнлигу и поменять на лучших.

– И эти кони будто неплохие, рысистые, – сказал он, – но для горных дорог ноги у них слабоваты.

Очень доволен был Тэмуджин, что оба нукера у него оказались умельцами в нужных делах: один по оружию, другой – знаток лошадей. «Каждый из них десятерых стоит! – радуясь, потирал он руки, когда оставался один. – Луки и ножи дорого стоят, а хорошо обученная лошадь может и от верной смерти спасти. Надо, чтобы они всему обучили моих братьев».

Не меньше он радовался, глядя на то, как воспрянули его братья, находясь в новом окружении. По сравнению с прошлыми годами, когда они мучились от тоски, не видя никого вокруг, лица их просветлели, в глазах вновь загорелись озорные веселые огни, как раньше, при жизни в большом курене.

За последний год братья заметно выросли и как-то разом изменились в обличье и повадках. Больше всех изменился Хасар – он как-то резко вытянулся и теперь ростом почти не отставал от Тэмуджина, сильно раздавшись в плечах. У него и лицо стало другим: черты огрубели, как у взрослого мужчины, а поперек левой брови навсегда пролег шрам от острого камня, который задел, падая с коня. Прежде весело-шальные его глаза посуровели и теперь поблескивали холодноватыми волчьими огнями. Умом прежний – думающий об одном и том же: что бы у кого-нибудь отобрать, захватить, кого бы побить, – он был бы бедой для младших братьев, если бы не строгий и решительный на расправу старший брат.

Бэлгутэй тоже окреп телом, подрос и все больше походил на своего покойного брата Бэктэра: те же низко пролегшие над глазами брови, плоское кругловатое лицо, так же он сутулился, сидя за очагом, исподлобья глядя на окружающих. Но нутром он ничем не напоминал беспокойного брата, был мягок, податлив душой, охотно приходил на помощь ко всем, кто звал и не звал его. За простоту и щедрость любили его младшие братья и матери – все, кроме Хасара.

Тот недолюбливал сводного брата и, припоминая ему старое, часто издевался над ним, задевал его: то шапку с него собьет, то коня под ним стегнет длинным своим кнутом, заставляя того шарахнуться в сторону, едва не сбросив седока. Иногда он доводил мягкого Бэлгутэя до того, что тот огрызался и, казалось, готов был броситься на обидчика с кулаками. Но Хасар тут же пресекал его, не давая ему излить возмущение, напоминал о прошлом:

– Но-но, ты не очень-то тут трепыхайся. Что, забыл, как вы с Бэктэром задирали носы перед нами? Смотри, а то я тебя и один могу отравить вслед за братцем. Зарежу как ягненка.

Тот, опешив, уходил прочь, придавленный тяжким обвинением, обреченный и дальше нести на себе вину своего давно ушедшего брата.