А вы? Уверяю вас, ваши деяния недостойны передового человека с умом философской складки. Впрочем, утешьтесь тем, что еще не поздно.

К вашему острову каждый день могут подойти несколько кораблей с обезумевшими людьми континента или даже просто — пиратами. Если вы, при виде приближающихся судов, прикажете убрать минные заграждения вокруг острова и дадите этим людям беспрепятственно высадиться на берег — ваша вина уменьшится наполовину.

Если вы позволите им разграбить все, что здесь имеется, если вы с сердцем, полным всепрощения, будете смотреть, как избивают ваших друзей и прочих обитателей острова, разделяющих ныне с вами вашу участь — ваша вина будет искуплена на три четверти. Если же, наконец, вы сами без протеста позволите надеть на себя веревку и, с любовью глядя на вешающих вас разбойников, взовьетесь на сук одного из прекрасных эвкалиптов — ваша вина будет вполне искуплена.

Ха-ха! Любезнейший Демон Уныния — не находите ли вы, что вам пора укладывать свои чемоданы? Ибо когда человек смеется, то господам, подобным вам, нет места в его оболочке. Вы находите, что ваш отъезд был бы преждевременным? Ну, хорошо — прочтем еще несколько страниц.

О, мистер Джон Гарвей — чему вы смеетесь? Вы смеетесь над собственным невежеством.

Не огорчайтесь; у невежд есть одно неоцененное преимущество: они всегда могут говорить то, что думают, по той простой причине, что их репутация заранее оправдывает всякую, сказанную ими, глупость.

Я вижу, что у вас на языке вертится какой-то вопрос. Говорите смело. Что? Вас интересует, что сказал бы почтенный автор этой книги, поживши год-другой в России в эпоху коммуны? Ваш вопрос вовсе не так глуп, милый мистер Джон; но что сказал бы почтенный философ — я, право, не знаю. Только при чем здесь Россия? С таким же успехом вы могли бы спросить, что сказал бы автор книги, поживши последние три года в любой стране Нового или Старого Света.

А впрочем, все это скучно. Скучно… Так же скучно, как эта книга, как сама жизнь.

Звоню и приказываю явившемуся Джефферсону принести виски, содовой воды и самых крепких сигар. Джефферсон — мой дворецкий и камердинер. Он, да еще повар Гопкинс — это все, что у меня осталось от огромного некогда штата прислуги. Всех остальных я своевременно рассчитал.

Впрочем, если бы я этого не сделал, то они сами покинули бы меня. Я их не осуждаю — человек слаб и, конечно, видный, а главное, доходный административный пост или, может быть, даже «министерский» портфель говорит и сердцу и уму несравненно больше, чем должность выездного лакея или истопника.

В глубине души я очень удивляюсь Джефферсону и Гопкинсу. Впрочем — у каждого человека свои странности.

Благодарение Небу, близится время обеда. Сегодня буду обедать один — нет ни малейшего расположения к дружеским застольным беседам. Надо переодеваться. После обеда виски и сигары помогут мне скоротать время до появления исконного благодетеля всех смертных — Морфея.

Сегодня проснулся с чувством приятного сознания, что мой надоедливый постоялец освободил меня, наконец, от своего присутствия. Очевидно, сильная доза виски с примесью едкого сигарного дыма и крепкий, продолжительный сон пришлись ему не по вкусу. Надо будет запомнить этот рецепт на будущее время.

Встаю на час раньше обыкновенного, чем немало удивляю Джефферсона.

Бедный Джефферсон! Если бы он знал, каким суровым испытаниям должна была сегодня подвергнуться его непоколебимая вера в то, что жизнь мистера Джона Гарвея на острове Старого Мира есть не что иное, как плавное вращение колеса, приводимого в движение безукоризненной, математически-точной машиной.

Впрочем, не знаю, кто был более поражен переменой, которую принес мне этот день — Джефферсон или я сам.

Удивительная вещь судьба. Нет, я неверно выразился: не судьба, а случай, «Его Величество Случай». Этот старый шалун иногда выкидывает с нами, жалкими обитателями не менее жалкой планеты, удивительные экивоки. Но, однако, — все по порядку.

Я, кажется, уже говорил вам, что встал в прекрасном настроении. От вчерашней тоски не осталось и следа и я совершенно не понимал, чего могло мне не хватать накануне в то время, когда я бродил по берегу океана. Я отлично выкупался в бассейне, окончил при помощи Джефферсона мой туалет и, одетый в легкий белый костюм, вышел в столовую. Я допивал уже кофе и намеревался позвонить Джефферсона и приказать ему подать мне трость и шляпу, как мой примерный слуга сам появился у дверей.

— Прошу прощения, сэр, что осмеливаюсь прервать ваш завтрак — сказал он как всегда почтительно.

— В чем дело, Джефферсон?

— Мистер Колльридж и мистер Стивенс просят разрешения видеть вас, сэр.

Это были мои ближайшие друзья — комендант острова и начальник морской базы.

— Хорошо, — сказал я, делая последний глоток, — попросите джентльменов в мой кабинет. Я сейчас выйду.

Через мгновение я уже пожимал руки военному и морскому министрам. Да, да, милостивые государи — моим министрам. Вы уже знаете, что я — некоронованный повелитель острова. Значит, у меня, как и у всякого главы государства, должны быть министры. Их у меня шесть: военный, морской, министр внутренних дел, министр финансов, продовольствия и общественных работ. Все они составляют упомянутый уже выше Совет Старшин и являются в то же время моими лучшими друзьями и постоянными сотрапезниками.

— В чем дело, друзья мои? — спросил я своих ранних гостей. — Вы пришли как раз вовремя. Опоздай вы на пять минуть — вы бы уже не застали меня. Я собирался идти гулять. Случилось что-нибудь экстренное?

Я указал им на кресла и, сев сам, пододвинул моим гостям ящик с сигарами.

— Совершенно верно, — ответил Колльридж, — случилось нечто исключительное.

— Именно?

— Двадцать минут назад мне сообщили с наблюдательного поста номер три, что на горизонте в направлении N.N.W. показался столб густого черного дыма. А что дым может появиться на океане только из труб какого-либо судна — это вряд ли подлежит сомнению.

— Мне кажется, — ответил я, улыбнувшись, — что вы не очень ошибаетесь, дорогой Колльридж. И что же вы сделали?

— Я сообщил об этом начальнику морской базы и, попросив его немедленно прибыть на пост номер три, отправился туда же.

— И вы увидели?..

— Мы видели столб дыма, прямо поднимавшийся к небу. Судя по тому, что столб этот, оставаясь на одном и том же месте, становился в то же время выше и рельефнее, — мы все, наблюдавшие за ним, сделали один и тот же вывод.

— Какой?

— Что судно держит курс прямо на наш остров.

— Ваши выводы очень логичны, господа. Но я все же не понимаю, причем тут необыкновенно серьезное выражение ваших лиц?

Я очень часто люблю прикидываться непонимающим и с удовольствием наблюдаю, как мой полушутливый тон и наивное выражение лица выводят из себя пришедшего по важному делу собеседника. Я согласен с вами: такие приемы в серьезном деловом разговоре, пожалуй, и неуместны. Но, милостивые государи, у всякого правителя свои капризы. А на этом острове я, хотя и не коронованный, но все же — монарх. Я не без удовольствия заметил, что голос Стивенса, моего доброго, милого Стивенса, заметно вибрировал, когда он начал говорить.

— Простите, мой друг, — сказал он, — но вы, вероятно, не вникли в суть нашего сообщения. К острову приближается какое-то судно…

— Что же из этого? — сказал я. И, следя за тем, как кольцо сигарного дыма, проплыв полкомнаты, повисло на одном из оленьих рогов, украшавших стену кабинета, прибавил:

— Прекрасное кольцо, не правда ли, господа? Я думаю, что в свое время я мог бы получить за проделанный только что фокус весьма солидный куш от повелителя правоверных — падишаха. Вы не находите?

Однако, вместо того, чтобы разразиться похвалами моему искусству, оба мои собеседника стали еще серьезнее.

— Вы знаете, — насколько мог вразумительнее произнес Колльридж, — что мы не можем ждать со стороны океана гостей, а тем более друзей. Одно из двух: или на континенте, неизвестно каким образом, узнали о существовании этого острова и его обитателях, — или — один из бесчисленных разбойничьих кораблей идет сюда в поисках безопасной и удобной базы. И в том и в другом случае ничего хорошего для себя от этого визита мы предвидеть не можем.