Повар рассматривал это как желание напакостить ему лично: он долго и тщательно готовил окорок: шпиговал, натирал травами и т.п. Поскольку подозрения пали на одну из кухарок, ту, что помоложе и покрупнее, и на которую Эрих (повар) пока безответно положил глаз, с ней вчера днём и ругались. Однако ей удалось отстоять свою невиновность: ни в её комнатёнке, ни вообще где бы то ни было, даже с собакой, окорока не нашли.
А вообще, да… За последние три-четыре месяца продукты действительно стали куда-то исчезать – то одного нет, то другого… Но чтобы целый окорок, да ещё сырой – нет, такого ещё никогда не случалось! Пора было ловить и примерно наказывать вора.
Пора. Вот с этим Катарина была вполне согласна.
Поэтому сразу после завтрака они с Марией занялись изготовлением подходящей для такого случая экипировки.
Катарина кроила прямо на глаз, по памяти, а Мария тут же по её указаниям наживляла. Когда всё было подогнано примерно по фигурам, и лишнее срезано, а недостающее – добавлено, две новоявленные портнихи сели прошивать швы капитально. Пьера же отправили к привратнику, старому Томасу, прикинуть, можно ли починить эту чёртову скрипучую створку ворот, постараться втереться к нему в доверие, а главное – выяснить, можно ли попасть в замок другим, нескрипучим, способом.
Должна же быть здесь какая-нибудь «задняя» калитка!
На шитьё с неизбежными исправлениями и подгонками ушло около четырёх-пяти часов, но Катарина своего добилась: к обеду в их распоряжении были удобные и свободные мешковатые штаны и рубахи – для неё и Пьера. Абсолютно чёрные, они сидели мешком – так, что скрывали очертания фигуры, и не сковывали движений. Капюшоны и тапочки дополняли это древнее снаряжение ниндзя. Впрочем, это слово здесь не имело никакого смысла. Она его и не употребляла, что не мешало ей применять их методы и приёмы.
Как раз когда они закончили, и растирали друг другу подзатекшие спины, явился Пьер.
Он совершил невозможное. С помощью молодого немого парня – его звали, как ни банально, Ганс – и здоровенного конюха Эйнара, вначале было настроенного скептически, а затем обрадовавшегося – они рычагами приподняли упрямую створку, и подложили под неё брусья. После чего, обшарив закопчённую кузницу и поэксплуатировав местного кузнеца, вытрясли из него здоровенные гвозди (скорее уж, костыли!), и длинную кованную полосу металла, с несколькими отверстиями в ключевых местах. После чего закреплять эту диагональную стяжку на огромной створке пришлось всем четверым, и с применением здоровенной кувалды – конечно, Катарина и Мария слышали странный грохот, но посмотреть не удосужились: думали, у барона здесь всегда так – что-то шумно-непонятное происходит…
После чего, озадачив повеселевшего (естественно: результаты работы были налицо!) кузнеца Октавиана – ну, понятно, а как же ещё могли звать отца Электры! – изготовлением второй полосы для другой створки, Пьер окончательно покорил сердце беспрестанно потиравшего теперь ручки старенького Томаса, и завоевал уважение остальных участников небывалой акции. (похоже, ворота здесь были древней священной реликвией, вроде индийской коровы, и прикасаться к ним не разрешалось. Ну, или просто руки не доходили: не часто, видать, барон встречал коронованных и прочих особ, ради которых стоило бы открывать настежь обе створки.)
В результате этой сложной и трудоёмкой работы организатор-Пьер как бы невзначай выяснил, что пользуются воротами и низкой калиткой в них только свои, и не чаще семи-восьми раз в неделю: так как в плане продуктов замок практически на полном самообеспечении. Такая традиция сохранилась с тех пор, как в моде у предков барона было осаждать замки любимых соседей, или выдерживать осаду самим.
Отлично. Значит, здесь действует кто-то из своих. Но сколько их? И зачем своим – красть еду? Как-то не вяжется – еду можно брать и так, барон и Эрик вполне демократичны… Ничего, они это выяснят.
До обеда удалось часок отдохнуть и пообсуждать дальнейшие планы.
Отобедали часа в четыре в компании барона, вновь при полном параде. Катарина изо всех сил старалась быть любезной и обходительной, но, несмотря на обычный самоконтроль, чувствовала непривычный азарт и волнение – словно перед Охотой…
Что же касается Марии, то ту так и подмывало всё время что-то спросить, и если бы не строжайший запрет, и не взгляды, бросаемые на неё периодически Катариной, эти самые вопросы так и сыпались бы с языка любопытной и взволнованной няни. Словом, Мария явно ощущала себя как на сковородке…
Только Пьер и барон были безупречны: Пьер, как всегда, молчал с невозмутимым видом, барон же, как всегда, был мил и любезен. Если он и заметил некоторую нервозность обеих дам, он никак этого не обнаружил, скорее всего приписав её тому, что они плохо выспались на незнакомом месте. Да и легли поздновато.
Всё же к концу обеда Катарина решилась дать хозяину некоторые разъяснения насчёт своего необычного состояния: она, мол, хотела бы написать письмо матери о том, что благополучно добралась, но чтобы никто не смог определить, откуда прислано письмо. И поинтересовалась, существует ли здесь какая-нибудь почта, или иные средства сообщения.
Барон объяснил, что и как, однако выразил сомнения в целесообразности письма, или любого другого письменного послания: откуда бы оно не пришло, несомненно, его выследят и вскроют, поскольку наверняка за домом её матери ведётся наблюдение. Каждый посторонний, входящий туда наверняка будет тем или иным способом остановлен и обыскан, не говоря уже о возможности пыток – так что жертвовать кем-нибудь из своих смысла нет, а другого надёжного способа сообщения, кроме частных курьеров, нет. На словах же такое не передашь: графиня может не поверить, и посчитать просто провокацией…
Катарина вынуждена была признать его правоту. Даже если допустить на миг, что курьеру удастся донести письмо до её матери невскрытым, где гарантия, что милая Вероника не сможет обнаружить его появление, и, как обычно, настучать? Нет, риск слишком велик, да и мать подводить нельзя…
Впрочем, барон обещал позже попробовать что-нибудь придумать. Катарина, как всегда, рассыпалась в благодарностях.
Наконец обед кончился.
Она сослалась на лёгкое головокружение – наверное, от горного воздуха! – и сразу удалилась к себе, якобы прилечь отдохнуть. Им, мол, нужно время, чтобы привыкнуть к такому сырому и холодному климату, новому окружению и новой прекрасной пище…
Барон, естественно, вновь заверил их, что они могут делать всё, что только пожелают.
Так же естественно было и то, что придя в свою комнату, они отнюдь не прилегли, а напротив, развили бурную деятельность.
Позвав Электру, согласно приказу Гюисманса теперь живущую через комнату, её сразу отослали, до ужина приказав их не беспокоить.
Катарина с Пьером переоделись. Пьер никак не комментировал, в отличии от Марии, их странный наряд, но кивком подтвердил, что ему удобно. Он как-то смирился, и вполне с пониманием относился к тому, что в теле его хозяйки живёт ещё и воин-самурай.
Пока этот воин помогал ей выжить, приходилось волей-неволей терпеть его присутствие.
Мария, в принципе, тоже признавала справедливость такого прагматического подхода. Но сдержаться, конечно, не могла. Это тоже стало своеобразной традицией – ворчание по поводу неженских замашек любимого и практически родного беспокойного чада.
Они взяли с собой только по паре метательных кинжалов – всё равно от мечей в тесном пространстве толку бы не было, только шум и неудобство, а арбалеты попросту не пролезли бы в проход. Но звёздочки и пластину на руку Катарина не забыла.
Фонарь она подготовила ещё утром, закрыв три из четырёх стеклянных сторон полностью всё той же чёрной материей, и одну – частично, так, чтобы выходил только тонкий узкий луч.
Запасную свечу, трут и огниво с кресалом тоже прихватили.
У входной двери поставили кресло, и развернув его к проёму, усадили туда Марию, с двумя взведёнными арбалетами и мечом наготове, приказав смело стрелять во всё, что вылезет из темноты не назвавшись, и, в случае промаха, или если врагов будет несколько, не менее смело бежать из комнаты сломя голову и звать на помощь.
