– Повернись, ляг на бок, и зажми в зубах эту тряпку. Будет больно.

Пьер, стиснув зубы, кивнул и повернулся.

Она проверила стальное древко – заусенцев не было. Обтерев насухо головку болта, она крепко ухватила её правой рукой, левой упёрлась Пьеру в бедро, и аккуратно, но сильно потянула. С неприятным чмоканьем стрела вышла.

Как ни мужественен был Пьер, но не удержался: вначале зарычал, потом застонал. Да и кто бы тут не зарычал…

Обильно потекла кровь с обеих ран. Дав ей стечь несколько секунд, она пока разрезала штанину, убрала подальше от ран её ткань, и наложила на оба отверстия два небольших тампона из сложенной в несколько слоёв ткани. Попросила Пьера придержать их. После чего туго, насколько смогла, прибинтовала тампоны к обнажённой ноге. Сверху наложила ещё один бинт пошире, чтобы кровь не выступала наружу, и была защита от грязи, и не сдвигалась нижняя повязка.

Пьер вздохнул и покосился налево.

Быстро схватив меч, лежащий рядом, и обернувшись, она, однако, обнаружила только Марию, лежащую в нескольких шагах без сознания. Точно. Она вспомнила, как та вскрикнула, когда Катарина выдернула стрелу, и обильно пошла кровь. Но тогда ей некогда было оборачиваться.

Бедная няня. Но всё равно – надо отдать Марии должное: во время схватки она вела себя надёжно и достойно, удержала всех лошадей, хоть те и вырывались, не паниковала, и не отвлекала их ненужными криками. И вообще: отличная у них команда! Они ведут в счёте: девять на пол-очка. Хотя, конечно, лучше бы в сухую…

С её помощью Пьер, отталкиваясь руками и здоровой ногой, перебрался на траву к ближайшему дереву, и с облегчением прислонился к нему спиной. Она видела, что ему плохо. Однако и теперь он не удержался от замечания, хотя его голос и прерывался от боли:

– Вы – не… Катарина! Она ужасно… боится… крови! Скажите, кто же вы?

– Кто я? – она опять вздохнула, покачав головой, – Я несчастная, обездоленная и оклеветанная женщина. – взглянув прямо в искажённые болью глаза, она нашла в себе силы выдержать его взгляд, – И я расскажу вам всё.

Встав, она развернулась и снова пошла к мулу. Порывшись, достала флягу с вином. Открыла, подала Пьеру. Пьер, поглядывая то на флягу, то на неё, приложился от души.

Она и сама от него не отстала.

Затем, подхватив Марию подмышки, она с трудом подтащила её к тому же дереву, и кое-как примостила её рядом с Пьером. Влив ей в рот некоторое количество того, что осталось во фляге, она достигла замечательного эффекта: забулькав и закашлявшись, её няня открыла глаза, шумно вдохнула и уставилась на неё.

Почему-то врождённая нянина способность облекать свои быстро скачущие мысли в слова куда-то испарилась. Но можно было поспорить, что это временное явление. Когда шок пройдёт, водопад слов и вопросов снова обрушится. Нужно воспользоваться паузой и удовлетворить внимание аудитории. Тем более что оно и так обострено до предела.

Сохраняя серьёзное выражение, Катарина села прямо на траву перед ними, скрестила по-восточному ноги, приняв позу лотоса, и отдала флягу Пьеру, кивком предложив допивать. Во-первых, красное вино хорошо восстанавливает потерю крови, а во-вторых, поможет ему перенести боль. Действительно, во время её рассказа Пьер так заслушался, что опорожнил флягу до дна, даже не заметив, как это произошло…

– Ну вот и пришло время объяснится. – Она ещё раз взглянула в глаза Пьеру и Марии. Те не отрываясь и, можно сказать, не дыша, смотрели на неё.

– Я действительно Катарина Изабелла де Пуассон, в девичестве – де Буа-Трасси.

И я рассказала то, что со мной произошло, только матери. А теперь будете знать и вы.

Прошу вас только об одном: не выдайте мою тайну никому. – она посмотрела на них, нахмурившись. Оба согласно кивнули, – Иначе меня просто сожгут на костре.

Пьер просто кивнул, Мария ещё и прикрыла рот ладошкой, быстро перекрестившись. В глазах няни отчетливо проступали страдание и слёзы.

– Хорошо. Тогда слушайте.

Она опустила глаза вниз. Помолчала.

Итак… «onse upon a time…» Нет, надо не играть, а просто жить этим.

Всё равно, циничный, умудрённый опытом наблюдатель глубоко-глубоко в её душе, отметил с горечью: наглое враньё, дубль второй. Она тряхнула головой, прогоняя его. Невольно слёзы набежали в уголки глаз – ей было стыдно. И больно. Больно обманывать доверявших ей людей.

Не поднимая головы, она поморгала, отгоняя непрошенную влагу. Взяла в руки какую-то травинку. Медленно проведя по пыли черту, сказала:

– Вот так я теперь выгляжу – с этой стороны то, что смутно и расплывчато, и моё, а с этой – всё конкретно, ясно и чётко, но не осознанно, а инстинктивно. И – чужое.

Понимая, что запутала их ещё больше, постаралась пояснить:

– Лучше я начну с самого начала. Это случилось сразу после суда… Когда меня приговорили. Я была в панике – я не должна умереть, не разоблачив этого негодяя, не отомстив. И я стала молиться и попросила Господа помочь мне. Ещё никогда я не была в таком отчаянии, и так не молилась. Я была готова на всё – на всё, только бы ОН услышал, помог…

В какой-то момент я услышала как бы голос внутри себя.

Но это был не Господь. – она успокаивающе покачала головой, видя их испуг.

– Голос позвал меня по имени. Я спросила – кто это?

Он ответил, что принадлежит душе одного воина, предательски убитого тем, кого он считал своим другом. И он не смог выполнить свой… Да, долг чести – это у них так называется.

Он сказал, что души невинно убиенных какое-то время – сорок дней – скитаются по земле людей. И меня ждёт та же участь, если я не спасусь. Но ещё он сказал, что если такая душа находит другую, которая отчаянно нуждается в помощи, и помогает ей спастись от смерти, то обе души выживают! И получают шанс сделать то, чего так страстно желали…

И он предложил мне сделку. – Катарина замолчала и вскинула пронзительный взгляд своих огромных зелёных глаз на Марию и Пьера. Слёзы всё равно блестели в уголках, всё было нерезко. Однако она поняла, что её спутники даже не дышат.

– Он предложил помочь мне спастись и выжить, если за это я обещаю впустить его к себе в душу, и жить там. Конечно, он надеялся, что со временем я помогу ему отомстить и за него, но больше – просто сочувствовал моему горю… Я сразу сказала ему, что не уверена, смогу ли прожить так долго, чтоб не то, что спастись – а и помочь ещё и ему…

Мои враги так могущественны, а я – всего лишь женщина…

Словом, он согласен ждать, сколько угодно долго… Собственно, он уже не требует отмщения за себя – он рад, что не умер, и не ушёл окончательно с этой земли, и своим искусством помогает мне выжить…

В-общем, он истинный благородный воин, и рыцарь, и мне даже немного за себя стыдно… Что я для него пока ничего не делаю. Только живу.

Она снова замолчала, опустив лицо к земле, и механически что-то чертя. Впрочем, взглянув на начерченное, она поспешила стереть его – уж слишком оно напоминало профиль самолёта с реактивными двигателями…

Пауза затягивалась, но ни Мария, ни Пьер не спешили прервать её.

Пришлось Катарине первой нарушить нависшее напряжённое молчание:

– А что мне оставалось делать?! Дать себя казнить?!.. – она обвела их вопрошающим взором, и оба её напарника покачали головами, опустив глаза. Она расценила это как… неплохой признак, и продолжила:

– Так что теперь во мне и душа этого мужчины. И поэтому у меня пропала навсегда часть моих детских воспоминаний – вместо них теперь его воспоминания. И его навыки воина. Искусство вести рукопашный бой. Искусство обращения с оружием. Оно теперь тоже во мне, и я могу сражаться, как мужчина, и быть безжалостным и сильным – как он.

Да, уж сражаться-то он умеет! Всю жизнь учился, и практиковался…

Снова немного помолчав, она посмотрела на верхушки деревьев, и закончила:

– Вот так мы с ним теперь и живём. Плохо ли это, хорошо ли, не знаю. Время покажет. Но зато у каждого из нас теперь есть хотя бы возможность – жить… и – отомстить…