Он был очень удивлен, увидев нас сидящими на улице, на веранде. Был январь, и было очень холодно. Он спросил «как дела», а я избежала вежливого обращения и перешла на «ты». Он отнесся ко мне так, будто я была старше его, а я отнеслась к нему, будто он был моложе меня. И такими наши взаимоотношения оставались всегда. В тот день мне было восемнадцать, а ему – пятьдесят девять. Он был на сорок лет старше меня.

Когда я впервые услышала эту историю? Возможно, мне рассказала ее Лора Гуэрра, жена Тонино – великого итальянца, создавшего вместе с Антониони и Феллини, не только целое направление в мировом кинематографе, но и особую эстетику кино. А возможно, и эстетику целой эпохи. Лора так иногда шутит: мы не можем хандрить, ведь за нами – эпоха! Кстати, именно Лора познакомила меня с Энрикой. Посмотри, сказала она мне, это жена Антониони. Был день рождения Тонино, восемьдесят седьмой или восемьдесят шестой, и Энрика приехала поздравить друга своего покойного мужа в Пеннабили – родной город Тонино. Был поздний вечер, центр Пеннабили был украшен в честь Тонино фонариками и гирляндами, как к Рождеству… Все что-то ели и пили на улице, хохотали, открывали шампанское, а я еще подумала: какие у этой Энрике красивые ноги… Она была в мини-юбке, которая ей очень шла, с копной светлых волос, очень молодая и вся какая-то искрящаяся. Тоже пила шампанское и громко смеялась. Честно говоря, я была разочарована, я всегда думала, что рядом с эстетом Антониони должно находиться также все только сверхэстетское, неестественное и немного аномальное… А эта женщина была абсолютно естественной и абсолютно нормальной, очень живой и близкой. И значит – она ему не подходила. Почему я так думала? Да просто потому, что ничего тогда не понимала ни про итальянцев, ни про Антониони, ни про кино. Да и вообще про жизнь мало что понимала…

Микеланджело Антониони и Тонино Гуэрра в Узбекистане

Но, наверное, все-таки я услышала историю ее встречи с Антониони от самой Энрике. Потому что только она могла рассказать ее так поэтично и одновременно просто. Да и я со временем поняла: настоящая красота, настоящая эстетика проста и лаконична. И – полна жизни. Именно такой оказалась Энрика, когда я ее узнала лучше…

Я родилась недалеко от Портофино, и в шестнадцать мы приезжали туда каждый вечер и находились там до самой зари. Пили, пели, играли на гитаре. Это было наше поколение. Мы родились в Портофино. На Лигурийское побережье мы ездили по фантастической красоты узким дорогам и с очень большой скоростью. Я сама «не рулила», меня отпускали – «с друзьями».

Моя мать была очень утонченной женщиной, из богатой семьи, из Генуи. После войны ее семья переехала в провинцию, где мама встретилась с моим отцом. Он был командиром партизанского отряда во время войны. Отец был очень важным человеком, очень сильным и очень красивым. Он ездил на охоту, и это было предметом моей гордости. Я всегда, сколько себя помню, была влюблена в отца. И тот момент, когда я была особенно влюблена, его не стало. Он умер, когда мне было семь лет, погиб в автокатастрофе. Он что-то грузил в автомобиль, проезжала еще одна машина и сбила его. Это была трагедия моей жизни. Ужасная, невосполнимая потеря. Может быть, я искала ему замену?

Во мне есть кое-что от матери – вдруг (всегда некстати!) проявляются ее утонченные, светские манеры, но отца во мне больше, от него я унаследовала силу «человека земли». Когда он умер, матери пришлось пойти работать. Она взяла меня и моего брата, и мы переехала в Милан. Там она занималась пиаром в архитектуре. Так что, в школу я пошла уже в Милане.

Я ненавидела Милан всей душой, потому что родилась у моря. Там я могла спать со звуком волн в ушах, могла видеть сад, животных, цветы, собак, кур, кроликов, птиц… Я могла когда угодно обнять дедушку и бабушку. В своем Портофино я жила свободно и в абсолютной красоте. Милан же бросал мне вызов. Здесь я уже не была умнее всех в школе, не могла все время наслаждаться жизнью, здесь все было не так просто и легко. Здесь вообще все было по-другому. Но я благодарна моей матери за то, что она привезла меня в Милан. Во-первых, я получила очень хорошее образование. Я обучалась в художественной школе: пошла туда, потому что в классической не оказалось мест. Мать сказала, что если в обычной школе мест нет, то нужно идти в художественную. Почему в художественную? А почему нет? Это было совпадение, но ведь ни что не случайно в этом мире. Это оказалось прекрасное место для меня, там учились одаренные люди, художники, архитекторы. Нам преподавали рисунок, композицию, историю искусств… Изучить все это было для меня очень полезно, например, я до сих пор рисую, знаю живопись, архитектуру. Но в тот день, когда я окончила школу, я уехала из Милана. Я сказала моей матери: «Извини, я покидаю тебя, покидаю дом. Но мне тут не нравится!» И поехала в Рим.

Мы прилетели в Рим поздно ночью и остались ночевать прямо в аэропорту, в гостинице «Хилтон». А ранним утром, на автомобиле, взятом напрокат, поехали в Умбрию, где у нас была назначена встреча с Энрикой. Сначала – по хайвэю на Флоренцию, потом – на Сполето и Перуджо, выехали по указатели в «Треви» и оказались в Боваро Пиджи. Именно здесь почти сорок лет назад великий итальянский маэстро и его юная подруга приобрели дом, чтобы спасаться от летнего зноя, который четыре десятилетия назад причинял страданий жителям Рима не меньше, чем сегодня. Эта самая Бовара Пиджа оказалась обыкновенной итальянской деревней с выжженной от солнца травой, по которой ходили козы и куры. От русского села она отличалась, пожалуй, только наличием большого числа оливковых деревьев и небольшим количеством очень качественных тратторий.

С тех пор как не стало Микеланджело, Энрика проводит здесь самые жаркие месяцы лета. Как правило, в одиночестве. И нам вообще-то сильно повезло, потому что свои редкие интервью она обычно дает в Риме и этот дом Антониони мало кто видел. Здесь есть его картины, мебель, которую он сделал сам, его книги и вещи. Дом, предназначенный для воспоминаний, хотела сказать я своему другу. Но промолчала.

До встречи с Антониони я видела два его фильма, но он сам значил для меня, может быть, больше, чем для других людей. Его первая документальная книга тогда лежала около моей кровати, перед тем как заснуть, я рассматривала фотографии в ней. Я не была знатоком кино, но его фильмы, его эстетика меня увлекали. Висконти был старый, а Микеланджело был молодой, он понимал нас, наше поколение. Мы познакомились с ним в тот год, когда он заканчивал «Забрийски пойнт» и был погружен в мир молодежного протеста, наркотиков и рок-музыки. Он жил в Лос-Анджелесе, а я в Милане, но у нас был общий мир, общий круг интересов. Он был немолодым человеком по годам, но по сути, по своему опыту – подростком, да он всегда оставался подростком, даже когда был зрелым в своем искусстве, в своем творчестве. Да и как мужчина он всегда оставался подростком. К счастью.

В нашей компании в Портофино мы попробовали все наркотики. Это не было мое, но я хотела именно попробовать. Это была борьба, противостояние, протест. Но не зависимость. Меня всегда удивляло, что, даже когда мы были «навеселе», пили, мой ум оставался ясным. Я никогда не западала на это. Попробовать и испытать. Ничего больше.

Мне было шестнадцать. Мы пошли на маяк, который стоял в конце залива в Портофино. Там очень красивая пешеходная тропа. По ней нужно идти полчаса наверх до того места, где стоит маяк, и это очень высоко. И когда мы дошли до маяка, были уже сильно «под кайфом». И вот я села на этой высокой скале: закат, море подо мной. Я сидела на самом краю. Корабли заходили в порт, много кораблей – яхты и рыбаки. И вместо того, чтобы заходить в порт, они шли в меня, и мне казалось, что я впитываю в себя впечатления и опыт людей, которые находятся на кораблях, на яхтах… И богатые люди рассказывают мне о своих женах, которые их ждут. Это было невероятно – встретить всех этих людей с их историями! Уже потом, когда мы стали вместе с Микеланджело, и он познакомил меня со своими друзьями – художниками, писателями, поэтами и музыкантами, – я поняла, что каждый из них наполнен такого рода историями и все, что они создают в своем искусстве происходит из этого материала – из историй, которые внутри их. Вот это как раз я испытала, когда корабли как бы входили в меня со всеми их людьми, со всеми их историями: чтобы все эти истории и рассказы сделались моими.