Он вдруг схватил меня за затылок.

– На меня смотри, – наши взгляды встретились, и я сильно сжал конверт пальцами, – сучонок, а глаза как у меня, один в один. Дел ты навертел… Я расхлебывать заколебался за этот месяц. Но имел право… Признаю. Виноват.

Ну так как, сынок… Готов начать сначала? Дашь этому шанс? Если нет, то я счет открыл на твое имя. Бери бабки и уезжай, куда хочешь, только свидетельство тогда здесь на столе оставь – и не было ничего.

Мы смотрели друг другу в глаза, и, кажется, я даже слышал, как секундная стрелка отматывает на циферблате. Если разорву свидетельство, то все напрасно было. Каждый день моей гребаной жизни был бессмысленным. Я медленно положил свидетельство в конверт и сунул за пазуху. Отец кивал головой, не отрывая от меня взгляда.

– Правильно, сын. Умно. Эмоции сиюминутны, а жизнь – штука длинная, и одиночество в ней – далеко не самый лучший выбор, – убрал руку и отошел к столу, осушил свой бокал полностью, повернулся ко мне.

– Значит так, Макс, подчищать больше не будешь, сам выберешь, кто этим займется вместо тебя, а ты возьмешь на себя Питер – там много важных дел делается. Мне нужен свой человек. Раньше я сам справлялся, но сейчас мне все труднее мотаться, я даю тебе второй шанс, мальчик. Не разочаруй меня. Оставь обиды и все счета в прошлом. Перешагни. Не сможешь – значит, я неверно на тебя поставил. Только в этот раз я не сделаю скидок на твою ненависть и трудное детство. Предашь – закопаю. И не важно, сын ты мне или нет. Андрея ждало бы то же самое.

Спустя три года многое изменилось, но я так и не назвал его отцом. Болезнь подкосила его еще сильнее, и он уже редко выезжал из дома, но по-прежнему вся империя держалась на нем.

Зазвонил сотовый, и я бросил взгляд на дисплей – незнакомый номер. В пять утра, на минуточку. Нажал на громкую связь, выруливая на прямую трассу к столице.

– Да! Кто это?

– Максим? – голос очень нежный и едва слышен, но такой знакомый. Пусть я и не слышал его пару лет.

Сам не понял, как свернул к обочине и резко затормозил.

– Максим это… я… это…

– Это ты. Я узнал, маленькая…Что случилось? Не спится?

– Воронова, ты дура психованная, иди лечись… ненормальная!

Я слышала, как Гена скулит от боли, согнувшись, придерживаясь рукой за стену, и шипит сквозь стиснутые зубы. Пару секунд назад я со всей дури заехала ему коленом в пах.

– Нефиг руки распускать, урод, – раздраженно рявкнула я и ускорила шаг. Мне хотелось как можно быстрее выбежать на улицу и глотнуть свежего воздуха, чтобы никто не заметил, как дрожат мои руки и не услышал, как сильно забилось сердце, колотясь и ударяясь о грудную клетку.

– Кариииина, подожди… да подожди ты! Куда ты бежишь?… Ээээй!

За мной бежала Танька – единственный человек из всего этого гламурного гадюшника, с которым я могла общаться. Я ненавидела здесь все – начиная от стен и заканчивая преподавателями и одноклассниками, с которыми приходилось видеться каждый день. Элитная школа для золотых детишек. Пафос, дурацкие разговоры и конкуренция – у кого круче модель смартфона и кто успел прошвырнуться по европейским бутикам, чтобы напялить на себя очередные шмотки из последних коллекций. Только здесь мало у кого хватало мозгов, чтоб понять – от нас просто откупились. Мамочки и папочки, у которых есть дела поважнее. И мой такой же. Кормит-поит-одевает. Психологи-психиатры-антидепрессанты. Я видела его очень редко – после смерти мамы он практически не бывал дома. Почувствовала, как от одной лишь мысли о маме внутри все сжалось от нестерпимой боли, как будто там не осталось ни одного живого места… Все внутренности кровоточат, наматываясь на зубья огромного маховика, который крутится настолько медленно, что я чувствую, как в очередной раз меня разрывает на ошметки. Черт, почему так невыносимо? Мне хотелось, чтоб стало легче, и в то же время я жаждала этой боли. Потому что она никогда не даст мне забыть, во что превратил мою жизнь папочка.

Командировки, дела, поездки, очередные сделки… и стаканы с виски, которые разбивались о стены его кабинета. Я знала, что ему больно, только мне было безразлично. Потому что это он во всем виноват. Он! Какого черта он вообще появился в нашей жизни? Не прощу ему этого никогда. Раньше у меня было все… раньше я умела улыбаться. По-настоящему… потому что у меня была мама, потому что раньше я была обычным ребенком. Зачем он вернулся? Мы прожили бы без него. А он появился и покромсал все, что было важным. Разрушил одним движением. Лишил меня всего, позволил покалечить и надругаться, превратил в жалкую оболочку, которой хотелось сдохнуть, вскрыть вены, наглотаться таблеток – что угодно, лишь бы унять боль. Не кормить ее больше своими слезами, ночными кошмарами и истериками, от которых колотило все тело. Я так устала, устала терзать себя вопросами, на которые никто и никогда не сможет мне ответить. Почему? Почему они убили ее? Лучше бы это он подох тогда, истекая кровью… лучше бы он! Почему сделали это со мной? Я ведь ни в чем не виновата…

И опять я словно чувствую этот мерзкий запах алкоголя. Ублюдки, которые хлестали его прямо из горла, передавая друг другу бутылку. Их дыхание провоняло водкой, она лилась мне в горло, обжигая его и вызывая приступ кашля. Только его не слышно из-за их издевательского смеха, грязных шуток и треска моей одежды.

От мыслей и воспоминаний дышать становилось труднее, в носу защипало, а на глаза накатились слезы – всегда так… Сколько бы лет ни прошло, я уверена, что никогда не станет иначе.

Танька подошла совсем близко и смотрела на меня с едва скрываемым недоумением.

– Карина, ну ты чего? Что с тобой происходит? Генка же просто пошутил…

– Да знаю я все… просто ненавижу, когда ко мне подкрадываются…

Я избегала ее взгляда. Мне казалось, что когда она посмотрит мне в глаза – сразу все поймет. Увидит этот дикий страх, который я испытывала, когда ко мне подходили слишком близко. Я ненавидело его, ненавидела за то, что в такие моменты не могла с ним справиться. Генка ведь и правда не сделал ничего плохого. Просто подошел сзади и закрыл руками мои глаза – обычная игра под названием "угадай, кто". Только он представить себе не мог, что я почувствовала в этот момент. Во рту моментально пресохло, уши заложило от тяжелого шума, тело как будто онемело и перед глазами все поплыло… Я испугалась так сильно, что в первые несколько секунд не могла даже пошевелиться – руки и ноги стали ватными, а к горлу подкатила тошнота.

Боже, какая же я слабачка. Всю жизнь буду такой – содрогаться от любого шороха и вести себя как психопатка, если ко мне кто-то приблизится. Обида вперемешку со злостью стали вдруг настолько сильными, что я, собрав все силы, резко повернулась и ударила его между ног.

“Вот так, тварь, получи! Я не боюсь больше! Не боюсь! Не сломаешь!” – каждое слово – как очередная волна, которая захлестывала меня, заставляя бороться, давая возможность вынырнуть на поверхность, а потом накрывала с головой, относя все дальше – на глубину.

Его крики заставили меня содрогнуться – такое чувство, что просыпаешься от глубокой дремы, преодолевая состояния между сном и реальностью. Только его вопли не вызвали во мне никакой жалости – пусть орет, обзывает, воет от боли – мне все равно. Мне это было нужно – почувствовать, что я могу за себя постоять. Что больше ни один урод в мире не сможет сделать мне больно.

– Карина… ну все, проехали! – подруга пыталась сменить тему и разрядить обстановку. Именно поэтому мы и подружились – ни одна из нас не задавала лишних вопросов и не лезла в душу… – Ты сегодня вечером сможешь вырваться?

– А что сегодня?

– Да ты что!!! У Ефимова предки свалили, он устраивает мега-крутую вечеринку… Ты не можешь это пропустить.

Я слушала ее и… завидовала. Да, я завидовала тому, с каким искренним восхищением она говорила об очередной гулянке. Завидовала, потому что это, черт возьми, нормально, в 15 лет визжать от предчувствия такого праздника. Где все мои сверстники общаются, веселятся, девочки шушукаются с подружками и обсуждают очередного красавчика. А мне нужно делать вид, что я такая же. Так легче… и мне, и им. Чтоб не нарваться на очередную порцию жалости и сочувствия....