– Вставай, соня, – тормошил меня за плечо Жаб. – Утро уже.

Я вскочил на ноги. От костра несло вкусным запахом жареного мяса. Вот не буду спрашивать у Жаба из чего это приготовлено. Лучше не знать.

Так спокойнее.

– Жаб! – спросил я. – Ночью… Когда ты спал… Понимаешь, с тебя разбегались зеленые комки. Что это?

Я посмотрел в честные желтые глаза с вертикальными черными зрачками. Жаб заперхал.

– Давай есть, – сказал он и вдавил ногой в песок большие черные надкрылья выпотрошенного жука.

– Бродяга, – вскоре спросил Жаб, – твоя грудь поднимается, ты вдыхаешь воздух, да. Зачем?

– То есть, как это «зачем»? – удивился я. – Ты же тоже дышишь.

– Вот-вот. Вопрос о… снобегах такой же смешной для меня, человек. Мы впитываем информацию, когда спим. Собираем отовсюду. Снобеги возвращаются утром и приносят нам сведения. Мне многое известно. Я никогда не был в поселении людей, но знаю ваши дома. Мне ведомо, как вы живете. Потому что мои снобеги когда-то побывали в вашем городе.

Жаб разворошил угли и вытащил новую порцию розового мяса с твердой запекшейся корочкой.

– Я вижу красоту этого мира, даже когда сплю. Я считаю ночные звезды и уплываю в воображении по космическим дорогам. Перед тем как проснуться, я встречаю по утрам рассвет, любуюсь багряной зарей на востоке. Я впитываю все это, понимаешь, – посмотрел Жаб на меня. – Я наслаждаюсь яркими красками счастья вместе с вернувшимися снобегами.

Я молчал.

– Вы, люди, лишены этого.

– У нас тоже есть сны, – прошептал я.

…Желтые волосы касаются моей руки. Я вспоминаю теплые губы. И чей-то смех.

– Это внутри вас, – воскликнул Жаб. – Вы замкнуты в самих себе. Навечно. Вы не понимаете красоту мира. Не видите радость весенних радуг. Не собираете чистые крупицы знания.

– Для чего? – спросил я. – Цивилизация твоего народа совсем не развита по сравнению с людьми. Если бы не Очищение…

– Просто для того, чтобы знать! – отрезал Жаб. – И помнить. Этого достаточно. Давай, собирайся. Утром хорошо идти.

Он забросал угли песком.

– Эти твои снобеги, – поинтересовался я, – они живые?

– Да, – ответил Жаб, – живые. Но сами по себе они ничего не понимают. Это ведь частички меня. Они просто приносят информацию, которую я у них отбираю.

– Я не знал…

– Вы не видите дальше своего носа! Вы прилетели в наш мир и думаете, что можете его легко понять и покорить. А сами не в состоянии разобраться даже в самих себе. То, что вы принесли с собой, оно…

Жаб замолчал.

– Очищение, да? Ответь, Жаб, что ты про него знаешь?!

– Ничего я не знаю, – спокойно сказал Жаб. – Но Очищения раньше не было в нашем мире. Оно появилось вместе с вами.

И мой товарищ пошел вперед, все еще слегка прихрамывая на левую ногу.

– Ты снова пришел сюда, – сказал Абсолют. – Может быть, ты пояснишь мне, что такое жизнь.

– Жизнь – это память, – ответил Бродяга.

– Память… – эхом повторил Абсолют. – Интересное объяснение. Кто знает, может быть, ты изменишь свое мнение. В следующий раз. Иди, Бродяга, и ищи свой смысл.

Мы шли целый день. Колючий песок сменялся отполированными ветром камнями. А затем – снова песчаные насыпи. И кусты. Цепкие, хватающие за ноги, мешающие быстро идти. Среди скрюченных ползущих веток что-то тревожно шуршало, и мы с Жабом держались настороже.

А на равнине выл ветер.

Иногда среди камней попадались не занесенные песком большие воронки, и тогда нам приходилось спускаться и подниматься по их пологим склонам, но не сыпучим, а сплавленным огнем в прочное зеленое стекло.

Огнем…

Или взрывом.

Мой прибор возле опаленных склонов начинал тревожно потрескивать.

– Смотри! – Жаб резко остановился и указал куда-то направо.

Там, среди камней, лежала наполовину занесенная песком металлическая птица. Солнце отражалось яркими пятнами на ее гладком боку. Стеклянная голова птицы призывно приоткрывала дверцу.

– Это ваше, человеческое, – прошептал Жаб.

Он с тревогой присматривался к упавшему когда-то давно аппарату. Я сделал шаг к погибшей птице. Прибор на моей руке защелкал: щелк-щелк, щелк-щелк. Стрелка указывала не на птицу, а в сторону, вела дальше, к Недостижимым горам.

– Стой! – воскликнул Жаб.

– Что?.. – начал было я, но тут увидел…

На сверкающей птице сидел оборотень и смотрел на нас маленькими красными глазками. Солнечные лучи согревали металл сквозь прозрачное тело хищника.

– Не шевелись, – прошептал я.

Оборотень жадно ловил наши движения, пытаясь разглядеть замершую добычу.

– Он смотрит на нас, – прошептал зеленокожий. – Видит. Я сейчас…

Жаб начал осторожно открывать сумку.

– Нет!

«Поздно!»

Оборотень сильно оттолкнулся всеми четырьмя изогнутыми лапами и прыгнул. Изящно, далеко. Быстро.

Прямо на нас.

– Хр-р-ра! – Жаб откатился в сторону с зажатой в руке длинной трубкой.

Я выхватил меч, рубанул воздух. Наугад. Оборотень противно завизжал. Затем острые когти полоснули по моему плечу, и на песок брызнула кровь, смешавшись с зеленой кровью оборотня. Меч отлетел в сторону. Острые камни впились в лицо.

«Черт!»

– Я сейчас… сейчас, – Жаб судорожно пытался что-то достать из своей сумки. Его била крупная дрожь.

Из разрезанного брюха оборотня лилась кровь. Перемазанный зелеными пятнами хищник стал более заметным на желтом песке и серых камнях. Он пригнулся, готовясь к новому прыжку. А до меча – далеко.

Не успеть.

– Ко мне, тварь! – закричал Жаб. – Ко мне! Я здесь!

Оборотень быстро повернул голову, раскрыл полупрозрачный изогнутый клюв и заклекотал. Жаб поднес трубку ко рту, дунул…

Игла с ядовитого куста вошла в пасть оборотня. Клекот оборвался, и оборотень упал на песок, царапая шею когтями.

– Ага! Вот тебе! Получай! – завопил Жаб, вставляя дрожащими пальцами в трубку следующую иглу.

«Оборотни никогда не охотятся в одиночку…»

Песок неподалеку взорвался двумя фонтанами. Хищники почувствовали добычу.

И кровь.

– Быстрей, к птице! – я подхватил меч и потянул Жаба за собой, схватившись за его сумку.

Жаб на мгновение задержался и дунул из трубки в ближайшего оборотня. Промахнулся – игла воткнулась в мягкий песок, по которому так трудно было бежать. Но мы успели. Мы протиснулись в приоткрытую дверцу – сначала Жаб, потом я. Один из оборотней прыгнул следом, ударился о толстое стекло и начал сползать вниз. Но не смог зацепиться, задние лапы на мгновение повисли в воздухе, открыв мягкий живот…

Мой меч вошел почти без сопротивления, пробив прозрачное тело. Оборотень свалился на песок.

– Так его! Так! Хр-р-ра!

Я захлопнул дверцу, оградив нас от опасного мира.

Оставшийся оборотень еще долго ходил вокруг, клекотал и рыл лапами песок. Иногда он бросался на стекло, и тогда Жаб испуганно вздрагивал. Наконец оборотень растерзал мертвого соплеменника и ушел.

Мы остались в стеклянной голове птицы. В «кабине!» – пришло в голову забытое слово. В кресле пилота сидел давно умерший человек. Прочная серебристая одежда полностью закрывала мертвое тело. К жесткому воротнику крепился шлем. Мертвец смотрел на нас сквозь стекло высохшими глазами.

Кажется, когда-то я тоже носил такую форму.

– Сколько здесь всего разного! – восторженно сказал Жаб и принялся изучать вещи внутри кабины.

Я провел рукой по шлему, потом дотронулся до мертвой руки. Пальцы с хрустом разжались, и на пол упал тяжелый металлический цилиндр. Я поднял его. Цилиндр приятно холодил руку. Наверху торчала красная круглая… «кнопка». Большой палец удобно на нее лег. Под кнопкой – диск-счетчик, с нанесенными метками; если его повернуть…

– Смотри, – воскликнул Жаб, ощупывающий панель управления, – а вот тут еще горит огонек! Вот здесь, под этой кругляшкой. Написано по вашему: «Включить Абсолют». Ничего не понятно, но очень интересно! Ой! Оно надавилось!