– Жизнь – это любовь, – ответил Бродяга.

– Очень странно. Я никогда не мог понять, что вы, люди, скрываете за этим словом, какой смысл вкладываете в непонятное для меня чувство. Но я с интересом выслушаю и другие твои версии. В следующий раз.

В свете ночного костра Жаб отбрасывал причудливую колеблющуюся тень. Потрескивали горящие ветки. Черное небо смотрело на нас двумя белыми глазами – лунами.

– Откуда ты знаешь человеческий язык? – спросил я.

– Я – умный! – с гордостью ответил Жаб. – Быстро учусь и все запоминаю.

Он протянул к огню надетого на прут большого жука.

– С самого утра хотел тебя спросить, – сказал через некоторое время Жаб с набитым ртом, – откуда у тебя шрамы на руке?

Я поднял к глазам левую руку. На запястье висел прибор с красной мигающей стрелкой, указывающей в сторону Недостижимых гор. Загоревшую руку от кисти до локтя покрывали тонкие полосы шрамов, идущие одна за другой. Я вспомнил нож в своей руке…

…Кто я? Где я?

Стены комнаты давили, словно захлопнувшаяся ловушка. Я открыл дверь и выглянул наружу. Вокруг теснились прижавшиеся друг к другу каменные дома. Над плоскими крышами возвышалась остроконечная башня. По узкой улице блуждал ветер, и глаза сразу запорошило колючим песком.

– Кто я? – спросил стоящий на улице человек. Он непонимающе смотрел на меня.

Я осторожно прикрыл дверь.

Комната сиротливо пуста: кровать, грубо сколоченный стол и шатающийся стул; холодные голые стены. Неужели это мой дом? На столе лежала записка, придавленная круглым устройством с кожаным ремешком. Сквозь стекло мигала стрелка, освещая пожелтевшую бумагу красными сполохами.

«Возьми», – было написано в записке корявыми буквами.

Я умею читать! Я схватил валяющийся на столе карандаш и вывел букву «В» под надписью. Затем «о», «з»… Так и есть – это мой почерк, мои каракули. Я оставил записку самому себе. До того, как все забыть.

Осторожно я застегнул устройство вокруг левой руки. И увидел… От ладони до локтя руку делили на равные промежутки тонкие шрамы. Правая рука коснулась ножен с изогнутым клинком на поясе. Я достал нож, повертел на ладони, прикоснулся пальцем к острому лезвию, а потом быстро провел по левой руке, оставляя порез. Возле локтя. В свободном месте.

Побежала тонкая струйка крови.

Зачем я это сделал?..

…– Ты отмечаешь шрамами каждое Очищение? – поинтересовался Жаб. – Люди столько не живут.

– Я знаю.

Наш мир вращается вокруг солнца, отсчитывая время. Короткая весна, наполненная бурными потоками и небесными радугами, сменяется засушливым летом и морозной зимой. Человеческая жизнь – сто пятьдесят оборотов. Максимум – двести. Не более. Каждые сто оборотов мы теряем память. Пропадают накопленные знания. Остаются лишь простые умения – читать, писать, разговаривать.

Жить.

Каждые сто оборотов – Очищение.

И мы рождаемся вновь, но уже взрослыми. Мы не помним, кто мы, как раньше жили, о чем мечтали и к чему стремились. Мы снова начинаем с чистого листа. Восстанавливаем свои жизни по записям, по строчкам в записных книжках. А в храме Времени монахи принимаются за свой отсчет до запретного числа. Мы не пишем его, не произносим. Число, означающее конец нашей жизни и новое рождение после Очищения, мы отмечаем штриховой линией.

«Я тебя помню», – говорим мы друг другу при встрече.

Но это – ложь.

Мы не помним ничего после Очищения. У нас есть только странные сны, словно отголоски прошлых жизней.

– Да, ты прав, люди столько не живут, – повторил я вслед за Жабом.

На левой руке – десять тонких линий-шрамов.

– Ты идешь в горы, чтобы найти себя? – поинтересовался зеленокожий.

– Может быть, – ответил я. – Ложись спать. Я первый на страже.

Жаб тут же воспользовался моим советом – шлепнулся на живот и мерно засопел. А я остался наедине с костром. Языки пламени освещали ночной мир, вырывали у него крошечное пространство, в котором можно было жить. Казалось, что там, в темноте, ходит, поджидая добычу, кто-то большой и страшный. Костер боязливо вздрагивал от дыхания огромного невидимки. Где-то в вышине пищали быстрые летучие мыши, гоняясь за ночными бабочками. Толстые крылатые насекомые прилетали к огню, врывались в круг света и погибали, вспыхивая яркими искорками. Черный мир тьмы вокруг жил своей собственной жизнью. Непонятной. Враждебной.

Чуждой.

Да, мы чужие на этой земле. Люди отвоевали себе пространство для жизни. Мы прибыли сюда откуда-то издалека, но не можем вернуться назад – Очищение отобрало у нас этот шанс. Мы обречены вечно забывать и вечно искать самих себя.

Вновь и вновь я вспоминаю мгновения ярких сновидений, выхватываю из тьмы кусочки счастья. И не могу вспомнить.

Кажется – еще чуть-чуть, напряги память и увидишь то, что является тебе во снах.

Но чуда не случается.

Я робко прикасаюсь к единственному видению, словно боюсь полностью вспомнить и осознать, и тогда запретное число заберет эту последнюю частицу меня.

Теплые и ласковые женские руки. Прикосновение локона мягких волос песочного цвета, пахнущих солнечным ветром и весной. Радостный, звонкий смех, от которого на душе становится хорошо и спокойно. Явь или сон? Было, не было? Сколько Очищений назад? Сколько я живу на этом чертовом свете?

Я не помню.

В этом мире у людей есть только короткая память с периодом от Очищения до Очищения.

Как вспышка сгорающей бабочки у ночного костра.

На небе сияли весенние радуги. Они играли яркими цветами и оттенками, сливались в вышине в замысловатые фигуры. Воздух наполняла водяная взвесь. Доносился рев бурлящих за городом рек.

– Я тебя помню. Уже уходишь? – спросил сосед.

– Да, – ответил я. – Я тоже тебя помню, Пауль.

К лысоватому Паулю подбежал его сынишка.

– Папа, папа, в храме опять камень упал, идем поглядим.

И карапуз, любопытно зыркнув в мою сторону, потащил отца к калитке. Они пойдут к храму Времени – дому с высокой остроконечной крышей, где сейчас все собираются на праздник.

– Ну что ж, сосед, удачи, – проговорил Пауль на прощание.

– И тебе…

Я остался один во дворе своего дома. Медленно подошел к ограде. Там, возле расцветшего куста роз, покоилась могила с каменным надгробием. На камне было выбито лишь одно слово: «Лилиан». Может быть, это мой потерянный сон?

– Прощай, Лилиан, – прошептал я, дотронувшись до холодного камня.

Меч висел за спиной, сумка наполнена необходимыми вещами. Меня звала дорога.

И красная стрелка на приборе неустанно указывала направление.

Наверное, я задремал. С испугом проснулся и посмотрел на затухающий костер, подбросил сухих веток. Все было в порядке.

Все нормально.

Вот только куртка на спине Жаба шевелилась. Существо зеленого народца спало, улыбаясь во сне, а его спина ходила волнами.

Что же это?

Мы ничего не знаем о зеленом народце. Они живут рядом, но наши пути редко пересекаются. Мы чужие друг другу. Слишком разные. Мы – люди, а они… нет. Мы пришли, а они – были…

Край куртки Жаба приподнялся, и на землю скатился зеленый комок. Растекся бесформенной лужицей. Потом вытянул несколько плоских, как брюхо улитки, щупалец и, цепляясь за песок, быстро пополз мимо костра в темноту. На всякий случай я отодвинулся подальше, прикоснулся к успокаивающей рукояти меча.

Вот появился новый комок. Еще и еще. Они бесшумно скрывались в ночи, и я завороженно наблюдал за непонятными существами.

Наконец все затихло. Жаб продолжал посапывать, как будто ничего не произошло.

А ночь пыталась погасить костер, давила на нас черной тушей, наблюдая светящимися круглыми глазами.