Нам бы следовало уменьшить скорость. Рыболовецкие катера, маленькие, сизые катера расставили свои сети и теперь все сразу тралили их в сумеречном свете утра. Казалось, тяжелые стальные тросы удерживают их на месте. Мы быстро шли прямо на них, никто не думал обходить неуклюжую армаду, где не было видно ни одного человека. Все катера шли под датским флагом. Мы на полной скорости проходили между ними, достаточно далеко, чтобы не порвать какую-нибудь сеть, но все-таки настолько близко, что их посудины и поплавки зеленого бутылочного стекла шарахались у нас из-под носа. И тут один из рыбаков вышел из своей самодельной рубки, вышел из рубки и открыто погрозил нам кулаком. Теперь им лафа, сказал пиротехник, теперь им лафа и они могут грозить нам.

В виду показались острова, мы хотели оставить их по правому борту, чтобы потом взять курс на юг, но тут от блеклой синевы отделился плоский силуэт одного из новых скоростных кораблей, который быстро шел мимо стоявших на якоре судов. Он пёр прямо на нас: нос гордо торчит над водой, корма скрыта пеной и белым клубом дыма. Когда мы слегка изменили курс, его широкий пузыристый след, тянувшийся по спокойному морю, изогнулся в нашем направлении. Выглядело это так, словно он искал столкновения. Они по нашу душу, сказал штурман и дал сигнальщику знак быть наготове. Мы снизили скорость, судно обошло нас кругом, и тут мы невооруженным глазом увидели, как открываются заслонки обоих торпедных орудий. Людей у орудий не было, но оба аппарата целились в нас, в наш израненный, залатанный широкий борт, то есть под нужным углом упреждения… нам не помог бы никакой маневр. Как они на нас смотрели! Они не спешили отдавать приказ, ждали с приглушенными моторами, уверенные в своем превосходстве. А может, нам это только так казалось. Наконец они отдали приказ: вернуться в Зунд, на старый причал. И MX-12 снова лег на курс, и был теперь эскортируем скоростным судном, которое держалось за кормой по левому борту и, при всей сдержанности, демонстрировало силу. Глядя со стороны, можно было подумать, что мы идем под охраной с каким-то драгоценным грузом на борту. Пиротехник опустил бинокль и подошел к штурману.

«Надо бы увеличить скорость, Бертрам. Не думаю, что у них на борту есть торпеды».

«Это ты не думаешь».

«А если даже… Они никогда не потопили бы MX-12. Ты только посмотри на них».

«Ты не знаешь, какие у них указания. Я не хочу ничем рисковать».

«И кроме того… они не имеют права. Капитуляция-то подписана. Законы для всех одни. С точки зрения права, они должны стоять у пирса и ждать сдачи… как мы… мы все».

«Скажи это им».

«Ты и впрямь думаешь, что они бы с нами покончили?»

«Да. Это же местные. Не забывай».

«Думаешь, нас ждут еще сюрпризы?»

«Они нам устроят встречу; мало не покажется».

«Команда на твоей стороне».

«Посмотрим».

«Может, стоит спросить?»

«Что?»

«Эти на скоростном… может, они еще не знают, что все кончено. Может же быть».

«Они исполняют свой долг. Или то, что считают своим долгом».

Над разрушенной крепостью висел мятый датский флаг, и над больницей, и над рыбным рынком, и даже раздолбанный экскаватор, подорвавшийся неизвестно на чем и потерявший ковш, тоже был украшен вымпелом. Они смотрели с берега, как мы пересекаем Зунд и входим в порт; никто из них явно не допускал, что MX-12 еще раз вернется и, развернувшись, как всегда, на середине акватории, причалит перед зданием комендатуры. Теперь, в порту, капитан скоростного эскорта приказал поставить расчет к орудию; они подождали, пока мы причалим, а потом это плоское с боков стройное судно развернулось и вслед за нами подошло к пирсу.

Нас здесь ожидали. Как только мы отдали швартовы, из тени здания выступила вооруженная процессия — морские сапоги, портупеи, карабины наперевес — во главе с офицером, который держался так уверенно, словно заранее отрепетировал все артикулы. Перед трапом он скомандовал своим людям «стой!» и быстро поднялся на борт. Не глядя и не колеблясь, он прошел мимо нас в каюту капитана, где, не закрывая дверь и не вдаваясь в объяснения, представился капитану, после чего проводил его и старпома к трапу.

Капитан не попрощался ни с кем из нас, не посмотрел на мостик, ни разу не обернулся; сосредоточенно углубившись в себя, он зашагал к оштукатуренному зданию комендатуры, даже не поблагодарив старпома, который придержал перед ним дверь. Когда он исчез из виду, офицер сделал знак двум морским пехотинцам, и втроем, серьезные и мрачные, они появились на мостике.

Вы арестованы, сказал офицер; и больше ничего, ни поясняющего слова, ни жеста, — только эта фраза, адресованная всем, кто стоял на мостике. Сходя с мостика, я едва держался на ногах; нам всем пришлось хвататься за поручни, даже штурману. На палубе, перед трапом, собралась команда, матросы неохотно расступились, давая нам проход, некоторые ободряюще кивали, хлопали по спине. До скорого! — говорили они, или: не дрейфь! или: держись! Офицер приказал им быть наготове.

Перед входом в комендатуру я успел обернуться и глянуть на наш корабль и на другой берег бухты, на катера и паромы, команды которых в этот момент не занимались своим делом, а только упорно пялились на нас, как будто мы свалились с луны.

Должно быть, они привели нас в помещение архива. На полках из мореного дуба стояли толстые папки, справочники, лежали свернутые плакаты и связанные шнуром пачки формуляров и отчетов — часть официальной истории малого порта. За молочного цвета стеклами дверей и окон можно было различить нечеткий двойной силуэт часовых. Один из нас подошел к раковине, открыл воду и напился из струи, еще четыре человека последовали его примеру.

Потом мы расселись, кто на стол, кто на пол, голова у меня раскалывалась от боли, я прислонился спиной к батарее и закрыл глаза. Несмотря на усталость, заснуть я не мог, потому что пиротехник говорил не умолкая, для каждого у него находилось доброе слово, похоже, он считал, будто обязан уверить каждого, что произошло недоразумение и все скоро выяснится и уладится; час призраков пробил. Он говорил: вот будет умора, когда дверь откроется и английский капитан пригласит нас на чашку чая. Он прямо обалдел, когда измученный сигнальщик сначала попросил его помолчать, а поскольку он не унимался, заорал: заткни пасть, а то хуже будет! Пиротехник подошел к двери, прислушался, осторожно подергал ручку и страшно удивился, когда дверь открылась, но при виде двух часовых пришел в себя и спросил их, что здесь «намечается». Один из часовых сказал: не болтай чепухи, приятель, и марш на свое место, живо. Пиротехник хотел выяснить, прибыли ли уже англичане и на какое время назначена сдача судов, на что у часового нашелся только один ответ: заткнись и закрой дверь.

Через некоторое время они притащили алюминиевый чан и котелки, бледный верзила в робе раздал харч — стекловидную лапшу, жаренную на сале. А как он при этом злился и торопился, аж вспотел от натуги! И даже ни разу не передал никому в руки наполненный котелок, просто плюхал в него порцию жратвы и оставлял на столе. И по всему было видно, с каким облегчением он нас покинул. Пока мы ели, прошла смена часовых, мы слышали из-за двери и за окнами пароль и отзыв. Штурман съел очень мало, усталым жестом он разрешил нам разделить остаток его порции. Похоже, его интересовало только одно: который теперь час, — он несколько раз вставал и подолгу смотрел на небо.

В сумерках разговоры оживились, каждый что-то знал, о чем-то догадывался, в каждом углу делились соображениями и предположениями, все нервничали и перебивали друг друга. Один говорил: о команде ни слуху ни духу; другой: капитуляция она и есть капитуляция, тут уж никакие приказы не действуют. Только и слышалось:

интересно, что они собираются с нами сделать?

не могут же они всю команду…

нет чтобы выложить нам всё начистоту