— А вам, вообще-то, интересна власть?
Я взглянул на пепельницу, на пачку сигарет, потом на его руки.
— Власть, — задумчиво повторил я, — да, думаю, что да. А кому она неинтересна? — И тонко улыбнулся, словно сомневаясь в собственных словах, возможно даже опровергая их.
— Власть — это обоюдоострый меч, — сказал журналист и протянул мне руку, — но вы не побрезговали бы его носить?
— Я вообще не из брезгливых, — ответил я и исчез из его жизни.
Вернувшись из Музея естественной истории домой, я подошел к своему книжному шкафу. Посмотрел на верхнюю полку, на которой стояли мои собственные книги, включая переводы. Обычно мне приятно видеть их корешки, но теперь у меня возникло такое чувство, какое появляется при виде материальных свидетельств любовной истории, оставшейся в далеком прошлом, например, при виде открытки, которую вы кому-то написали, но бог знает почему не отправили. Слова, написанные на открытке, вдруг начинают казаться вам ужасно пошлыми, и вы не понимаете, как вы могли так выражаться.
* * *
Она пришла, когда я уже перестал ее ждать. Чтобы создать иллюзию, что я хоть как-то забочусь о своем здоровье, я расправлялся со своим десертом, фруктовым салатом.
Статуэтку, как была, в пакете, я оставил дома возле открытого камина. Не то чтобы я собирался ее сжечь — просто мне показалось, что благоразумней ее не распаковывать. Моя жена больше меня сведуща в таких делах. Она мне регулярно повторяет: «Напиши в знак благодарности записку, хотя бы одну строчку, — и все будет в порядке».
Впрочем, тот период, когда мне дарили подарки, по счастью, миновал. Наступил период строгих внушений и вторичных напоминаний о платежах. Статуэтка, сделанная страдающей псориазом скульпторшей, вряд ли могла что-либо изменить в сложившейся ситуации. Собственно, свою жизнь я мог бы разбить на периоды, например период ночного магазина, период лотерейных билетов.
Ребекка вымокла до нитки.
Я попросил официанта принести полотенце.
— Сначала немного просуши волосы, — посоветовал я ей.
У нее были волосы, задерживающие дождь. Мои волосы тоже задерживают дождь.
— Ты всегда ешь один? — спросила она.
— Что ты имеешь в виду?
— Но у тебя ведь есть жена.
Она произнесла это таким тоном, будто не верила мне, будто я придумал себе какую-то жену.
— Да, — сказал я, — но она часто подолгу пропадает на работе.
— Тебе это, наверное, неприятно?
— Конечно, но ничего не поделаешь. Ну вот, теперь твои волосы посуше.
Она сердито на меня взглянула.
Я спросил, не хочет ли она чего-нибудь съесть.
— А что у них здесь вкусное?
Я посоветовал ей взять ризотто.
Она заказала порцию ризотто.
* * *
На следующее утро после того, как моя будущая жена осталась у меня ночевать (из-за того, что ее соседка-курилка устроила маленький пожарник), я спросил:
— А это тоже входит в курс лечения?
Она внимательно посмотрела на меня из полумрака. Мы спали под верблюжьими одеялами, которые она так старательно на себя натягивала, словно стоял жуткий мороз.
— Может быть, — наконец произнесла она, — я над этим подумаю.
Немного помолчав, она добавила:
— Я никогда прежде не оставалась ночевать у человека из ночного магазина.
— Неудивительно, — отозвался я, — таких магазинов в Амстердаме раз, два и обчелся.
— И еще я прежде не знала, что с человеком из ночного магазина может быть так весело.
— Чудеса, да и только, — согласился я, — тогда, может, нам лучше всегда быть вместе?
Так я узнал, что терапевтическим действием может обладать что угодно: приготовление печенья, секс, даже поедание овощной запеканки в ночном магазине может оказаться своего рода психотерапией.
Затем мы пили апельсиновый сок и кофе, пока она наконец не сказала:
— Теперь мне и правда нужно идти. В больницу пора.
— Угу, — согласился я. — Мне тоже скоро пора идти в ночной магазин.
В эту секунду мне снова вспомнились цены на продукты, которыми я торговал, — я всегда их про себя повторял, словно «Отче наш». Словно прочитанный скороговоркой «Отче наш» может продлить эйфорию.
В ту ночь, вернувшись к себе домой, я обнаружил за диваном ее трусики. В прошлую ночь мы спали на диване: я уже пять месяцев не стирал постельное белье со своей кровати, а туристы, как мне казалось, заслуживают лучшей участи. Ведь, в сущности, мы с ней и были туристами — моя будущая жена и я. К такому я пришел заключению. Она была туристкой в моем ночном магазине, я — туристом в ее студенческом общежитии, при том что у себя в магазине я тоже, разумеется, был туристом.
В то время быть туристом представлялось мне высшим предназначением человека. А сама жизнь казалась трехнедельным путешествием в кенийскую саванну. В рекламных буклетах все выглядит намного привлекательнее, однако при ближайшем рассмотрении жирафы не столь уж красивы, а туроператоры устраивают забастовки. Однако курортный роман продолжительностью дня в два по-прежнему входит в туристический репертуар, да и гитара — вещь довольно приятная.
«Выходит, — подумал я, — она отправилась на практику в больницу без трусов и на высоких каблуках».
«Странный из нее получится психотерапевт!» — подумал я тогда.
Я хотел было прихватить в ночной магазин ее трусы, чтобы там их ей отдать, когда она в следующий раз заглянет ради порции овощной запеканки, но потом я отказался от этой мысли. Не стоит чересчур смешивать служебные дела и личные.
* * *
— Отчего у тебя такой капризно-скучающий вид? — спросил я у Ребекки.
Может, у нее что-то болело или она была чем-то неизлечимо больна? Впрочем, по моему мнению, собственная смерть — это еще не повод для мрачного вида. А может, ей не нравился именно я. Причем очень сильно. Но ведь в таком случае ей следовало прямо мне об этом сообщить. Меня так и подмывало сказать: «Ты точь-в-точь маленький милый тролль», но интуиция подсказывала, что ситуация слишком деликатная и не подходит для шуточек подобного рода. Человек, который страдает из-за своих некрасивых рук и ног, не нуждается в откровениях относительно своего сходства с троллем.
Не вдаваясь в объяснения насчет своего капризного вида, она мельком глянула на меня и занялась своим ризотто.
Моя жена прикрепила на дверцу холодильника записку со словами:
«В холодильнике лежит копченая утиная грудка, съешь ее или выброси».
Глядя на Ребекку, я почему-то вспомнил, что утиную грудку я так до сих пор не съел и не выбросил. Я редко открываю холодильник. Недавно я выступил с предложением вообще вынести его на улицу. Это был трудный день для нас обоих. Один из пациентов моей жены выбросился из окна, до этого он побросал из окна всю мебель. Мебели было немного — всего два стула и кофейный столик. После чего он прыгнул сам. Хотя до этого у него как раз все шло вполне нормально. Ведь так обычно и бывает: если уж человек твердо решил покончить с собой, у него вдруг все начинает идти как по маслу. Я тогда еще спросил свою жену:
— А зачем ему было выбрасывать из окна мебель? В этом ведь не было никакого смысла?
— Это он от ярости, — ответила она и затем до конца дня почти со мной не разговаривала.
Мне кажется, именно в этот день она принесла домой копченую утиную грудку.
— Сегодня вечером я хочу поужинать одна, — сказала она. — А ты сходи в ресторан.
На следующий день она купила что-то вроде мини-бара и установила его возле своей кровати.
— Это на случай, если ты вздумаешь вынести из дома холодильник, — пояснила она.
С того дня у каждого из нас был свой собственный холодильник.
* * *
Ребекка вытерла салфеткой рот и улыбнулась. Все это время я сидел напротив и молча наблюдал, как она очищает тарелку. Возможно, сейчас в самый раз было бы достать лотерейные билеты. С ее волос все еще скатывались отдельные капли. Я подумал, что ей к лицу имя Зузу, Фру-Фру, Мими, Сиси или, скажем, Ялта — что, мне кажется, тоже вполне подходящее имя для тролля.
