— Скажи! — ахнули слушатели и затаили дыхание.

— Да. И как он моментально свистнул, то моментально является ета самая взломищейка и почала носом вертеть. Вертела, вертела она носом и моментально шасть на Митрошку, который Кубарев. А Митрошка с перепугу моментально три червонца мелочи отдал, достамши из сапога, потому он их моментально у Сеньки улямзил. А потом в сердцах ету самую суку неприличным словом и назвал. А как она есть на государственной службе юстиции и паек получает, за ето самое его и припаяли.

Штукатуры бросили несколько сочувственных реплик по адресу Митрошки, сказали что-то о суке и задумчиво замолчали.

Сосед-мещанин повернулся ко мне.

— Дозвольте с вами, гражданин, извините за выражение…

— Сделайте милость, — сказал я.

— Темный народ! — кивнул он в сторону, — и даже довольно скушно слушать. А по причине собачьего разговора — какой со мной случай произошел, так уму помраченье.

— А ну, расскажите…

Он перенес на мой столик свой прибор с чаем и снова извинился.

— Я вам, гражданин, скажу в смысле собаки. Есть, конечно, дуботолы, которые только лают и по базарам насчет чужой собственности. Но ето тоже надо понимать: им без воровства нельзя, если хозяин вдругорядь сам без пропитания, а то и хозяина-то вовсе нет. И ета самая нация насчет промышленности шагнула даже вперед лорда Керзонай других Франций. И в рассуждений мозговой дискуссии — прямо, я вам доложу, извините, ядовитее человека…

— Промысел мой, конечно, сами понимаете: из кроликов мы котиков производим для Смоленского. Ну, конечно, с осени у нас работа, а летом и в прочие части года сидим на декохте и даже приходится с плакатами ходить по городу: буква «Ры» или «Мы». Бывает, что и у катафалки путешествуешь в ливрее: десять лимонов на рыло. Велики ли капиталы?

— Ну-с, вот сижу я, извините, в своем мурье, вдруг мадам Аронсон в забвении чувств летает по двору и в голос воет: — Котлеты с гарниром слопал и рябчика проглотил! — Конечно, окружили ее бабы и все прочее народонаселение: — В чем дело? — А рядом с нами, извините за выражение, молодой человек лет сорока живет без профсоюза, и вообще человек праздный. И у него в наличности имеется агромаднеющий пес дымчатого покроя и самой дорогой породы. Ну, а живут они оба, надо вам сказать, в высшей степени некорректно: то одних рябчиков едят и шимпанское пьют, то сидят зубы на полку и свистят в кулак. Етот самый пес «Пират» в етии дни промышляет о себе сам. Ему, конечно, уважение по всему дому: ребятишки там и непманы — кормят бесперечь все, но только он шибко набаловался и начал организованный', бандитизм.

— Ладно. Мадам Аронсон плачет и говорит: — Дам тому пять рублей, кто ему бока обломает за котлеты с гарниром и рябчика по совокупности преступления. — Я, говорю, могу вас в этим деле ублаготворить, — будьте благонадежны. Ета, говорю, Баскервильская собака («Баскервильская» — это приключения знаменитого Шерлока Холмса, гражданин, извините-с), ета, говорю, Баскервильская собака у меня не сорвется!.. И вот, значит, встал я у ворот с половой щеткой, стою я час, стою два, — гляжу: — прет! И жрать не хочет, а ходит и промышляет. И прямо мимо меня. Тут, знаете, я етой самой щеткой как звездану ему по боку. И что же, извините за выражение, — ну, ей богу, что об стену горох, даже и не посмотрел на меня. Проходит мимо и прямо на задний двор, где все кухни. — Ну, думаю, пойдешь обратно — я те благословлю, я те встречу!

— Ладно. Слышу вскорости визг. — Ой, милый! макароны слопал! Караул!

— А он идет ко мне, словно и не он. Гм!.. Но что вы думаете, гражданин, подошел ко мне шагов на пять — да как сиганет у меня промеж ног, как молния. Я с катушек долой, а он сел на плитуар и, верите ли, гражданин, истинный господь, с места мне не сойти, — сидит и ухмыляется! Ну, чисто человек! Разлетелся ето я на него со щеткой, а он как огрызнется — да так на меня, гражданин, посмотрел, что у меня и душа вон. Скорей ходу домой, — ну, мол, тебя к лешему.

— И вот, представьте себе, какой случился случай. Как он мне отомстил. Висел у нас за окном у мадам Фрадкиной гусь, фунтов на 25. Агромаднеющий! Висел и раз ночью того… улыбнулся. Скандал на дворе, мильтошку с поста притащили, все народонаселение и даже посторонние. И етот самый «Пиратов» хозяин. Шел мимо и полюбопытствовал. Одет чисто барин, с тростью — и ноты в руках. Вот он и говорит:

— У меня есть собака-сыщик. Не волнуйтесь: сейчас найдем вора.

— А кто вы сами будете? — говорит мадам Фрадкина.

— Ето, — отвечает, — вас. не касаемо, потому моя должность самая секретная, и открыть я ее не могу даже под присягой.

Тут, конечно, все замолчали, а кое-кто и смылся, потому у нас всякие живут-с. А етот самый молодой человек вышел за ворота и свистнул изо всей силы. И враз перед ним «Пират» и прямо ему на грудь лапами. А он и командует:

— Шерше гуся! Шерше! понимаешь?

— И что ж вы думаете, гражданин? Метнулся етот «Пират» к мадам Фрадкиной, от нее к окну, где гусь висел, и вдоль стены вокруг нашего двора. Затем обратно и снова к нам в толпу. Обнюхал — и вдруг остановился супротив меня. Остановился и смотрит прямо в глаза. Смотрит и смотрит. Ну, думаю, бросится сейчас, — и сидеть мне в чижовке до выяснения дела и личности до окончания века, — и давай я молиться. Молюсь я, гражданин, и в сердце своем етого «Пирата» умаливаю:

— Голубчик, не гляди на меня! Миленький, ищи хорошенько! Голубчик, я те завтра говядины фунта три куплю!

— Ладно! А он смотрит, подлец, и смотрит. Поглядел, поглядел и снова вдоль стены, мимо моей мурьи и опять к нам, и опять мне в глаза смотрит. У меня и души нет. Трясусь, что лист осиновый, и в поту весь. А он еще раз вдоль стены, и опять на меня. -

У меня и злость на него несусветная и боязно. Умаливаю я его точно бога:

— Голубчик «Пират», не наводи тени, не страми человека! Век буду за тебя бога молить!

Метался, метался он и пошел со двора, а сам искоса на меня смотрит.

— Значит, ничего нельзя поделать, — говорит евонный хозяин, — гуся унесли со двора, с тем и прощайте.

— Хорошо! Прошло таким манером два дня. «Пират» чисто сгинул. Ни слуху, ни духу. Только в четверток пришомши я с Ваганьковского (с катафалкой ходил), развел ето я свою галаночку, достал из-под полу гуся, который… ну… гусь у меня был, гражданин… с Рождества я его берег, хотел на Тройцу… Хороший гусь, — фунтов, на 25. Ну, обжарил я его с картофелем, занавеску опустимши, и сажусь закусить, — а не ел я ден пять, почитай, — нету промысла, хоть помри.

— И вот, гражданин, какая интермедия произошла. Только ето сел я за стол и гуся поставил, — хоп! Занавеска в сторону, и во всем окне обозначился етот самый «Пират». Морда — во! лапищи — во! грудища — во! Страсти божии! Всунулся он в мое окно и смотрит на гуся. Я было за кочергу, так куда! Как залает, как зарычит, так у меня и душа вон!

— Ну, думаю, созовет народ, беда будет, потому сыщик: ему вера, не то, что мне, ежели я безработный.

— Ну, говорю, пожалуйте сюда в хату. Извините грязно и тесно.

Влез он, гражданин, разделили мы с ним гуся, поел и ушел.

— А? Что вы на ето, гражданин, скажете? Как ето теперь? А говорят: «собака». Уму непостижимо!

— И какая еще история вышла, так совсем страмота. Говорят потом по двору, что етот самый «Пират» и не сыщик совсем, а датский дог, а евонный хозяин и не сыщик совсем, а ахтер с Большого театра. И на афишах ежеденно обозначается крупными буквами. Только очень большой пьяница.

— Вот какие случаи бывают, гражданин. Дозвольте папиросочку.

В пользу германских рабочих.

Так было сказано на афише крупными буквами с указующим перстом. Пониже, еще крупнее, было обозначено, что дан будет приезжими гастролерами из Москвы и Питера гоголевский «Ревизор», а пониже — заглавия отдельных актов: