Кроме того, Донелли и прочие бэконианцы находили множество и других параллелей между творчеством Бэкона и таинственного создателя произведений Шекспира. Они отмечали, что Бэкон так же, как и Шекспир, писал стихи, что Бэкон испытывал нескрываемую неприязнь к толпе, которая явно прослеживается и у Шекспира. Подобно Шекспиру, Бэкон восхищался природой, а в его сочинении «О садах» упоминается не менее 32-х из 35-ти названий цветов, встречающихся у Шекспира.

Не последнее место среди бэконианцев занимает имя английского аристократа сэра Эдвина Дернинг-Лоренса, который в 1910 году публикует книгу «Шекспир — это Бэкон», где показывает, что самое длинное из всех слов, использованных Шекспиром, а именно Honorificabilitudinitatibus, хоть и было полной бессмыслицей, произносимой шутом Башкой в «Бесплодных усилиях любви», вне всякого сомнения, является анаграммой латинской фразы «Hi ludi F. Baconis nati tuiti orbi», что означает: «Эти пьесы, детище Ф. Бэкона, сохранены для человечества». Даже Марк Твен и Зигмунд Фрейд оказались втянуты в игру бэконианских страстей, а поиски рукописей, которые, как надеялись многие, должны были подтвердить авторство Бэкона, продолжались еще очень долго, и, вероятнее всего, только проклятье, выбитое на могильной плите, спасло могилу Шекспира от разграбления.

Но Бэкон был всего лишь первым в длинной череде кандидатов на шекспировское авторство. Бельгиец М. Демблон, читавший лекции по истории французской литературы в брюссельском Новом университете, также обратил внимание на имена придворных короля Наварры в «Бесплодных усилиях любви». А в 1908-м его заинтересовала только что обнаруженная и весьма любопытная запись, сделанная в старой конторской книге дворецким графов Ратлендов, родовым поместьем которых был замок Бельвуар в Лестершире. Согласно этой записи, в 1613 году, вскоре после смерти Роджера Мэннерса, пятого графа Ратленда, его дворецкий заплатил по 22 шиллинга «мастеру Шекспиру» и его собрату по актерскому цеху Ричарду Бербеджу^[317]за изготовление расписанного церемониального щита с нанесенным на него той же краской остроумным девизом. С этим щитом шестой граф Ратленд участвовал в рыцарском турнире, ознаменовавшем десятую годовщину со дня вступления Иакова I на престол. Информация не вызывала сомнений и была многообещающей. Для Демблона же главным открытием был сам факт работы Шекспира-актера на лордов Ратлендов. Шекспироведы утверждают, что написание шекспировских пьес загадочным образом прекратилось около 1613-го, что как раз совпадает по времени со смертью пятого графа Ратленда, Роджера Мэннерса (а ведь до смерти Шекспира-актера оставалось еще три года). И, следуя той же логике, что и в случае с Бэконом, Демблон задается вопросом, не мог ли пятый граф Ратленд быть подлинным автором, скрывавшим свое истинное лицо и использовавшим имя Шекспира как псевдоним.

По мере знакомства с биографией Роджера Мэннерса М. Демблон все больше убеждался в состоятельности своего предположения. В юности Ратленда связывала близкая дружба с графом Саутгемптоном, тем более что оба были воспитанниками лорда Берли. А в 1593 году именно Саутгемптону Шекспир посвящает поэму «Венера и Адонис», так неужели это не наводит на мысль, что создателем ее и был семнадцатилетний Ратленд? И это объясняет адресацию сонетов Шекспира молодому другу-мужчине, в котором склонны были видеть Саутгемптона.

Кроме того, Демблон обратил внимание на путешествие Ратленда в Европу в 1596-м, когда тот посетил Венецию, Верону и Падую. В Венеции разворачиваются события двух пьес Шекспира: «Венецианский купец» и «Отелло, венецианский мавр»; к Вероне имеют прямое отношение «Два веронца» и «Ромео и Джульетта». В списках студентов Падуанского университета Демблон обнаружил имена двух датчан: Розенкранца и Гильденстерна — которые проходили курс обучения одновременно с Ратлендом. И хотя такие имена были широко распространены в Дании и даже типичны для датчан того времени, Демблон, по понятным причинам, был склонен считать этих людей прототипами двух известных льстецов из «Гамлета». Дальнейшие исследования только повысили ставки Ратленда в глазах Демблона — ведь были найдены доказательства того, что в 1603 году Ратленд прибыл к датскому двору, чтобы вручить королю Кристиану IV орден Подвязки. Как же легко теперь объяснялись различия между изданиями «Гамлета» ин кварто до и после 1603 года — различия, касающиеся содержания и протяженности пьесы, прежде совершенно необъяснимые. Конечно же, Ратленд отредактировал и усовершенствовал пьесу после поездки в Данию, в результате чего она стала самым длинным из всех сочинений Шекспира. В 1913-м М. Демблон публикует монографию «Лорд Ратланд — это и есть Шекспир».

И, тем не менее, как бы убедительно ни выглядели аргументы сторонников Бэкона и Ратленда, проницательный ум Абеля Лефранка, профессора Коллеж де Франс, не мог не заметить в них, по меньшей мере, хотя бы одного довольно серьезного недостатка. И дело было не только в отсутствии фактических свидетельств того, что Бэкон или Ратленд когда-либо занимались драматургией, но кем бы ни был автор шекспировского сонета 135, он настолько ясно, насколько вообще позволяет этот поэтический жанр, дает понять, что звали его не Фрэнсис, не Роджер, а Уилл. Таким образом, оказывалась ли фигура Уилла Шекспира снова в фокусе и снимались ли с нее все подозрения? По мнению Лефранка, вовсе необязательно.

Лефранку стало известно о письме, написанном в 1599 году шпионом-иезуитом Джорджем Феннером, которое нашел в Лондонском городском архиве такой авторитетный ученый, как Джеймс Гринстрит. В этом письме-доносе упоминался Уильям Стэнли, шестой граф Дерби, и описывалась его деятельность: «…занимался написанием комедий для простых актеров». Гринстрит успел выпустить достаточно серьезную монографию «Впервые обнаруженный высокородный автор елизаветинских комедий» и продолжал бы, надо думать, свои исследования, если бы не настигшая его вскоре смерть. Открытия Гринстрита послужили отправной точкой для дальнейшего развития этой гипотезы Лефранком. Наконец-то нашелся настоящий аристократ, человек голубых кровей, чья среда обитания, казалось, так хорошо была знакома Шекспиру и чье сочинительство (пьес для «простых актеров») было документировано. А вот свидетельств, указывающих на имя Уильяма Стэнли в качестве автора хотя бы одной из дошедших до нас пьес, не существовало. Инициалы Уильяма Стэнли — W. S. — разумеется, не выглядели как простое совпадение с инициалами Шекспира, но еще более важной представлялась подпись Стэнли — Will, — которую можно найти в его сохранившихся письмах. Правда, известно, что Шекспир-актер подписывался иначе: Wm или Willm. Но все же не Уильям ли Стэнли, шестой граф Дерби, скрывался под именем Уилл Шекспир?

На портрете, что находится в резиденции нынешнего графа Дерби — внушительного вида замке Ноузли (недалеко от Престона, в графстве Ланкашир), — Уильям Стэнли выглядит щеголем, мило улыбающимся привилегированным особам, допущенным к его созерцанию. По мнению Лефранка, Дерби гораздо лучше подходила роль автора шекспировских произведений, чем Бэкону или Ратленду. Так, например, если Бэкон получал информацию о дворе Наварры лишь из писем брата, то Дерби в 1587-м стал английским послом во Франции и наверняка общался там и с Бироном (Berowne), и с Майеном (Dumain), и с де Лонгвилем (Longaville) — ключевыми персонажами «Бесплодных усилий любви». В поездке графа Дерби сопровождал наставник, Ричард Ллойд, опубликовавший собственное сочинение в жанре маски о праздничном шествии «Девяти достойных» в Честере, остроумная пародия на которое также содержится в вышеупомянутой пьесе. Что касается опыта заграничных путешествий, послуживших веским аргументом в пользу пятого графа Ратленда, то Дерби не только бывал во Многих из перечисленных мест и мог использовать свои непосредственные впечатления в художественном творчестве, но, в целом, объездил гораздо больше стран и, согласно преданию, добрался даже до России.

В ноябре 1918-го, когда экземпляры первой из четырех книг Лефранка, посвященных кандидатуре шестого графа Дерби, как раз появились в парижских книжных магазинах, в библиотеку Британского музея поступила монография преподавателя английской литературы из Гейтсхеда, предлагавшая, возможно, еще более убедительное решение загадки шекспировского авторства. Я не спешу назвать его фамилию, поскольку правильно произносят ее лишь те, кто знает, что принадлежит она добропорядочным выходцам с острова Мэн. Речь идет о Джоне Томасе Лоуни (написание «Looney» для людей, непосвященных в эту тонкость, рождает ассоциацию с английским «чокнутый»). Поэтому в решении Лоуни не публиковаться под псевдонимом я вижу некий идеализм, почти донкихотство.