— Ну, это — другой вопрос. Нашла время поучать!

— Обожди, вспомянешь меня: родительское слово зря не молвится…

Хоть и храбрился Пашка, а беспокойство испытывал: что ни говори, лося повалить — не зайчишку сунуть в рюкзак. Спал плохо, каждый звук на улице настораживал; мать тоже ворочалась на печке, вздыхала. Утро не принесло никаких неожиданностей, и весь день прошел благополучно. Пашка успокоился, но на следующий день, увидав в окно приближающихся к крыльцу участкового милиционера Ивана Ивановича Карпова и зануду Мишаткина, народного контролера, рубанул кулаком воздух, выругавшись сквозь зубы.

Метнулся было на мост, да было поздно, уже слышались тяжелые шаги по лестнице, и на пороге появился осанистый, толстоносый Иван Иванович. Он размашисто положил на стол планшетку, сел на взвизгнувший под ним старый стул. Мишаткин устроился у другого конца стола, начал неторопливо протирать запотевшие с мороза очки.

— Ну что, Колесов, против закона действуешь? — сказал участковый, поигрывая толстыми пальцами по столу.

— Чего? — Пашка нагло уставился карими немигающими глазами на участкового.

— Ты простачком не прикидывайся, сейчас скажешь, лося не убивал и знать ничего не знаю.

— Не убивал, — стараясь справиться с волнением, ответил Пашка. Трудно было водить за усы поседевшего на службе участкового, отлично знавшего своих односельчан.

— Думаешь, все шито-крыто, а кто позавчера шастал не единова на Катениху? Люди всё видят. Целую лыжню наторил, след-то твоих лыж, — заметил Мишаткин. Сморщив гармошкой лоб и склонив голову набок, он испытующе смотрел на Пашку поверх очков. Въедливый мужик. Что бы ни стряслось — он тут как тут. В совхозе он заведует складом нефтепродуктов и газоскладом, учетлив в своих делах и точен, как немец. Скажем, надо тебе сдать порожний баллон и получить полный, можешь это сделать только с двух до четырех часов дня. Мишаткин будет рядом, на полигоне мастерских, а ни за что не отпустит баллон газа в неурочное время.

Мать Пашки старалась в разговор не встревать, в испуге стояла около кухонной переборки, опасливо поглядывая на незваных гостей.

— Показывай, где лосятина, — коротко сказал Карпов.

— Какая лосятина? — продолжал запираться Пашка, но заметно ерзал на лавке.

— Хорошо, сами найдем.

Карпов и Мишаткин вышли за дверь.

— Господи! Не я ли была права! — зашептала мать, прикладывая к груди ладони. — Еще Мишаткина принесла нелегкая, этот в ложке утопит. Поди глянь, чего они там делают.

Три бачка с лосятиной нашли на повети. Вернувшись в избу, участковый достал из планшетки протокол, принялся писать.

— Послушай, Иван Иванович, ну, не было у меня лицензии, в конце концов, я — охотник, лесник. Сдам я это мясо хотя бы в столовую.

— Браконьер ты, Колесов, живешь по принципу: кто с ножом, тот и с мясом.

— Хуже того, этот, как его, мародер, — добавил Мишаткин. — Себе натяпал, сколько хотел, остальное бросил. Эх, Пашка, нету у тебя ни стыда, ни совести, доброго слова про тебя в селе не услышишь.

— Ты-то чего суешься во всякую щель?! — вспылил Пашка и подбежал к Мишаткину, потряс перед его лицом пятерней.

— А чтобы таким проходимцам, как ты, жилось не слишком вольготно, — спокойно разминая пальцами сигаретку, ответил Мишаткин.

— Кто тебя звал ко мне в дом? Возьму за воротник да вышвырну! — горячился Пашка.

— Тихо, парень, шибко-то не мечись! Теперь по закону ответишь, суд разберется.

— Какой суд? Да вы что?

— Иван Иванович, батюшка, да неужели суд? Что будет-то? — жалостливо сморщилась и заплакала мать.

— По крайней мере, пятьсот рублей штрафа обеспечено.

— Пятьсо-от! — удивленно протянула она. — Да где возьмешь такие деньги?

И Пашка сразу осекся, сел к столу, без звука подписал поданный Карповым протокол…

Присудили Пашке Колесову денежный штраф с конфискацией ружья, что для него было самой большой утратой. Более того, частное определение, вынесенное в адрес лесхоза, оказалось принятым к сведению, и вскоре пришлось уйти из лесников. Одним словом, Пашка основательно сел на мель. Несколько дней демонстративно толкался в центре села около магазина, но, как говорится, без денег — худе́нек, редко удавалось поживиться за чужой счет.

Вынужден был пойти к директору совхоза. Дверь в кабинет открыл нарочито небрежно, стараясь придать своему поведению этакую независимость.

— Привет, Васильевич!

— Привет, Паша! — в тон ему ответил Логинов. — Что нового скажешь?

— Про мое новое ты слыхал. Надо устраиваться куда-то. Может быть, схлопочешь какую работенку?

— У нас не работенка, а работа, а ты все метишь провернуться шаляй-валяй. У тебя ведь нет никакой специальности: на трактор тебя не посадишь, плотничать тоже не умеешь, разве что на ферму могу принять.

— Нет уж, извини, только и не хватало, чтобы я взялся за бабье дело.

— Тогда — пастухом. Как раз скоро сезон наступает.

— Насмехаешься? — Пашка зло сузил глаза и сдвинул на затылок шапку, из-под которой всегда пружинисто выплескивались черные волосы.

— Почему? Вполне серьезно.

— Ладно, на вашем совхозе не сошелся свет клином. Каюсь, что завел этот разговор. Не рано ли начал фасониться? Радовался бы каждому прибылому работнику.

— Я знаю, какой ты работник.

— Деятель! — хлопнув дверью, сквозь зубы процедил Пашка.

Ему казалось, что все односельчане находятся как бы в сговоре против него. Мимо прошла Тонька Морозова — даже не поздоровалась. Сумела выскочить замуж за какого-то приезжего, так теперь к ней не подступишься — будто век не знала его, Пашку Колесова. Больше в Макарове не заночуешь.

Вчера продавщица Марья Степановна, когда он надоел ей, околачиваясь около прилавка, попросту выгнала его из магазина. Раньше не посмела бы этого сделать.

Пашка специально пошел не улицей, а тропкой мимо мастерских, где всегда многолюдно. Механизаторы, курившие около распахнутых ворот на солнечном припеке, оживленно разговаривали, потом вдруг взорвались дружным смехом: наверное, над ним зубоскалили.

Не заходя домой, Пашка направился в поселок лесорубов, где работал раньше. Начальник Раменского лесопункта не шибко обрадовал его, приняв работать на нижний склад.

Теперь Пашка Колесов каждый день ходит в Раменье, откатывает бревна от разделочной эстакады на штабеля, что круто высятся по берегу Сотьмы. Работу свою он воспринимает как наказание, надеясь при возможности избавиться от нее, найти что-нибудь полегче.

Зима оказалась не только суровой, но и затяжной, не знали, как дождаться тепла, а его не было даже в апреле. Труднее всего пришлось животноводам. Начался падеж телят.

Как-то рано утром домой к Логинову прибежал взволнованный зоотехник, молодой специалист, доложил:

— Алексей Васильевич, в Климове два теленка пали, еще один не поднимается.

— Так в чем дело? — с раздражением ответил Логинов. — Ветврач смотрела?

— Смотрела. Какое-то легочное заболевание.

— Этого нам только и не хватало! Думай, надо что-то предпринимать.

— Не знаю, — растерянно развел руками зоотехник. — Корма достаточно, сено к телятнику свезено с осени самое лучшее, луговое. Конечно, телятник там допотопный.

— Ну, как говорится, по одежке протягивай ножки. Почитаешь газеты — строят комплексы, где скотоместо обходится дороже однокомнатной квартиры. Мы еще не дожили до такой роскоши.

Логинов надел шапку и полушубок, вместе с зоотехником вышел из дому. Тот виновато помалкивал. Парень старательный, но опыта маловато.

— В «Заветах Ильича» на телятнике не бывал? — спросил его, пока поджидали машину.

— Нет.

— Съезди, поинтересуйся. Там установлены ультрафиолетовые лампы, чтобы микроклимат был лучше…

Опыт заветовцев пригодился: у себя в Климове тоже подвесили пять ультрафиолетовых ламп на той стороне, где стоят самые маленькие телята. Воздух стал суше и теплей…

На сей раз Логинов направился в Климово пешком: это недалеко, километра два за реку. Выдался один из немногих солнечных дней, воздух был чист и по-весеннему резок, прояснились лесные увалы. На Сотьме поверх льда начал темнеть наводопелый снег, на вербах набухли почки. Глянешь на долгожданную небесную голубизну — душа отдыхает. В такую пору всегда чувствуешь себя как-то потревоженно, надеешься, что сбудется все задуманное, не повторятся ошибки прошлых лет.