Ты расти, словечко,

Песню пой, сердечко!

А у речки, у реки

Разгулялись ветерки.

Там дубок поднялся,

С ивою обнялся.

Потом звучали другие песни, а Смилина не могла оторвать взгляд от преображённой Горлинки. Та скользила по трапезной свободно и раскованно, даря гостям свою волшебную музыку и щедрый свет своей души, льющейся через голос, и все тянулись к ней – хоть разок коснуться её руки, поймать золотую бабочку. Чудес хватало на всех.

Допев последнюю песню, Горлинка бросила ласковый взор на Смилину и смолкла. И сникла… Вернулся горб, искривились плечи, и вся она ушла в себя, в свою внутреннюю боль. «Куда же ты, куда?» – сердцем кричала Смилина вслед волшебной сказке, но та неуклонно уходила, пряталась за створками чудаковатой, болезненной замкнутости. Уже никакие уговоры не могли заставить Горлинку остаться – она удалилась в свою светёлку, съёжившаяся и закрывшаяся от всех.

– Что это сейчас было? – только и смогла ошеломлённо пробормотать Смилина.

– Это наша Горлинка. Та, кого называют Северной Звездой, – с грустью улыбнулась Гремислава. – Великая певица с волшебным голосом.

– Я понимаю это, но… Что это? Что с ней творится, когда она поёт? – Оружейница безнадёжно путалась в словах, околдованная, унесённая в иной мир на крыльях чуда, которое она только что лицезрела.

– Я не знаю, мастерица Смилина, что это и почему так происходит, – вздохнула Гремислава. – Родилась она здоровой, как все. С прямой спиной. Но в детстве её начало скрючивать. Как её только ни пытались лечить – не помогает. Даже свет Лалады… Она никуда не выходит, нигде не бывает. Всего боится. Её нельзя не любить, она такая… беззащитная. – Говоря это, ученица Смилины сжимала губы и морщилась в попытке удержать слёзы, но они неотвратимо проступали на её глазах. – Ею восхищаются за её голос и красоту, которая открывается взгляду, когда она поёт, но приходится смотреть правде в глаза: никто никогда не возьмёт её в жёны. Она слишком… необычная. Не из этого мира. Она уже тридцать лет как невеста, да видно, не судьба. Суждено ей жить вековушей. У неё дар… Дар великий и прекрасный, но за него она платит одиночеством. Она – моя вечная боль, наставница Смилина. У меня сердце ноет за неё, но я ничего не могу сделать, чтобы ей помочь. Я не знаю, что делать. Рано или поздно она угаснет… Так и не познав счастья.

Наполнив свой кубок, Гремислава осушила его до дна – с отчаянной горечью, наотмашь, точно на поминках.

– Как так получилось, что я, бывая у тебя, её не встречала? – недоумевала Смилина, всё ещё полная отголосков песен.

– Она не всегда выходит из своих покоев, – ответила Гремислава. – Когда выйдет к гостям, когда – нет. Порой так упрётся – с места не сдвинешь. А силком тащить я её не могу. Только ежели поддаётся на уговоры.

Придя домой, Смилина остановилась под их со Свободой яблоней. Та уж постарела, ствол её стал шершавым и искривился, но сил в дереве было ещё много, словно Свобода, уходя, подарила яблоне бессмертие. Подняв взгляд к зреющим плодам, Смилина обняла и погладила дерево. Из груди вырвался вздох.

– Ягодка моя… Скажи мне, что со всем этим делать? Мне точно подарок подарили… А я не знаю, куда его деть.

Промолчала яблоня, только нежно зашелестела. Заиграли закатные лучи, заплясали солнечными зайчиками, и Смилина, вздохнув, пошла в свой опустевший дом. Там её ждал ужин, приготовленный работницами, но оружейница отказалась: в гостях плотно пообедала.

Она ещё долго не знала, что делать с этим подарком – причудливым, прекрасным, рвущим душу. Её влекло на север, к той сосне, к лиловато-синим глазам и золотым бабочкам, а голоса Северной Звезды ей хотелось, как глотка свежей студёной воды. Не надеясь ни на что, она просто перенеслась к сосне, приложила к ней ладони и закрыла глаза.

– Я чувствую твои объятия на своём сердце.

Смилина вздрогнула всей душой и телом. Скользя по сосновой коре, к её руке приближалась ручка северной волшебницы. Мизинец коснулся мизинца, а потом мягкая ладошка Горлинки накрыла мерцающую «перчатку» Смилины.

– Отчего у тебя такие руки? – спросила певица.

– Оттого, что я работаю в кузне всю жизнь, моя милая. – Оружейница боялась двинуться, чтоб не спугнуть это чудо.

– Значит, ты мастерица, как моя сестра? – Горлинка разглядывала руку Смилины, обводя пальчиком все суставы, все складочки и морщинки. – А ты могла бы сделать для меня колечко?

– Могла бы, но только после этого тебе придётся стать моей женой, – улыбнулась Смилина. – А я уже совсем старый дуб, моя ивушка. Вдовствую уже второй раз… У меня взрослые дочери, внучки и куча правнучек. Зачем тебе вдова? Вот придёт молодая, красивая кошка – она-то и станет твоей суженой.

Глаза Горлинки окутывали Смилину мягкой, мудрой печалью. Её рука соскользнула обратно на ствол сосны.

– Она не придёт.

Сказано это было с твёрдым знанием судьбы и грустным спокойствием, от которого сердце оружейницы заныло пронзительной болью. Не зная, что сказать, она тихонько запела:

То не вечер яблоньки целует,

То не речка горная шумит –

Это моя ладушка волхвует,

С лесом да с землёю говорит.

Не могучая старая сосна вздохнула – это сорвался вздох с уст Горлинки, и в голову Смилины проник ласковый ручеёк музыки.

Очи лады – звёзды над горами,

А ланиты – маки на ветру.

Мёд цветочный пить – её устами

У весны всесильной на пиру.

Снова руки встретились на стволе, а развесистая крона дерева-великана ласково колыхалась, будто улыбаясь. Горлинка опять преобразилась, снова став синеокой богиней света; прислонившись выпрямившейся спиной к сосне, она заскользила прочь от Смилины, но очами звала за собой. Разве оружейница могла не подчиниться этому зову, не последовать за нею? Не было такой силы, которая удержала бы её на месте.

Месяц днём у лады отдыхает –

Гребнем светлым в русых волосах;

Ночью солнце красное пылает –

Яблочком медвяным на руках.

Голос Горлинки мчался к небу жаворонком, а голос Смилины – коршуном следом за ним. Горлинка вздыхала ивой, а оружейница подхватывала её в сильные объятия дуба… Отступая, певица манила и дразнила Смилину, а та гналась за нею вокруг сосны – почти как в прошлый раз, только теперь их соединяла звенящая нить песни.

То не ночь богатства рассыпает

На бездонно чёрный небосвод –

Это лада звёзды вышивает,

Лунным бисером кафтан мне шьёт.

Смилина пошла на хитрость – открыла проход и очутилась у Горлинки за спиной. Певица, наткнувшись на неё, ахнула и смолкла, а оружейница ласково прижала её плечи руками.

– Попалась, пташка моя певчая.

Горлинка выскользнула и прильнула к сосне, съёжившись в комочек. Стоило песне смолкнуть – как вся её волшебная стать пропала, и незримая сила снова согнула ей спину. Казалось, ей трудно было даже стоять – такая боль звенела в напряжённом изгибе её шеи. Смилина опустилась на колено и привлекла Горлинку к себе, усадила.

– Отдохни, милая. Так легче?

Вместо ответа руки Горлинки доверчиво обняли её, и оружейница прижала к себе это хрупкое сокровище так осторожно, как только могла. Сосна исчезла, ушла земля, весь мир растворился в сиянии лиловато-синих очей. Только они и существовали, только ими Смилина и дышала, только за их лучистый свет и держалась.

– Твои руки очень добрые, сильные и горячие. – Дыхание Горлинки касалось губ Смилины, и до поцелуя оставался лишь миг, лишь вздох, лишь один удар сердца. – Они не могут выпрямить меня, но когда ты меня касаешься, в моей душе звучит песня.

– Мне кажется, я не могу без тебя, – сорвалось с уст оружейницы в ответ.