Искра этой жизни упала и в сердце Смилины. Повинуясь его порыву, оружейница медленно опустилась на колени в нескольких шагах от певицы.

– Ивушка… Дуб пришёл к тебе своими ногами, но ему тебя уже не обнять, – проговорила она. – Слишком он стар, а ты молода и прекрасна.

Песня оборвалась. Увидев Смилину, девушка вскрикнула и скрылась за необъятным стволом древней сосны. Оружейница устремилась за нею, чтобы успокоить, но та бегала от неё вокруг дерева – только кончики волос виднелись из-за ствола, да краешек голубого, шитого золотом подола скользил по траве. Целиком девушку увидеть не получалось.

– Горлинка, да ты не бойся! – с хрипловатой лаской в сбивающемся голосе проговорила Смилина. – Я ж к тебе не со злом… На голос твой пришла, а чего пришла – сама не знаю. Видать, околдовала ты меня, чародейка.

Из-за дерева послышался девичий голосок:

– Откуда ты знаешь моё имя?

– Я не знаю его, – удивилась Смилина. – Так тебя, что ли, Горлинкой зовут?

– Да, – был ответ.

Улыбка тепло расцвела и на губах, и в сердце оружейницы.

– Ишь ты! Надо же… Ну, ежели так, то все твоё имя должны знать, – засмеялась она. – Потому что язык сам поворачивается тебя так назвать. Отчего ты прячешься? Выйди, я тебя не обижу.

– Я не хочу, чтоб ты меня видела, – ответила Горлинка.

– Да почему? – не понимала Смилина, пытаясь заглянуть за дерево.

– Я уродлива, – сдавленно прозвучало в ответ.

– Что за выдумки! Я видела тебя… Такой сказочной красы нет в целой Белогорской земле! – искренне недоумевая, воскликнула оружейница. – Не будь я такой старой и усталой, я бы, наверно, тут же насмерть влюбилась в тебя. Выйди, голубка, не бойся! У меня и в мыслях нет обидеть тебя. Да я б сама на куски разорвала того, кто осмелился бы тебе навредить, клянусь сердцем Лалады!

– Я не боюсь тебя, – прозвенело из-за сосны. – Я вижу твоё сердце: оно большое и доброе. Но я… не могу тебе показаться. Есть причины… Не спрашивай меня о них. Прошу тебя, уйди.

В голосе девушки дрожали слёзы. Это волшебное существо не должно было страдать; услышав тихие всхлипы, оружейница вздрогнула и отдёрнула от сосновой коры руки, словно сделала больно маленькому хрупкому птенчику.

– Хорошо, я уйду, только не плачь! – молвила она огорчённо. – Пока я не услышу, что ты успокоилась, я не смогу тебя оставить. Вытри слёзки и носик.

За деревом шмыгнули.

– Всё, я не плачу.

Смилина рассмеялась.

– Вот и умница. А теперь прижмись со своей стороны к дереву личиком.

– Для чего? – Голос Горлинки был ещё грустный, но слёз в нём уже не слышалось.

– Прижмись, говорю… Ничего страшного не случится, обещаю, – усмехнулась Смилина.

Она приложилась губами к смолистой коре старой сосны со всей нежностью, какая только нашлась в её душе.

– Что ты делаешь сейчас? – В голосе девушки звенело любопытство.

– Я целую тебя, милая, – ответила оружейница. – Через дерево. Раз ты не хочешь мне показаться и подставить щёчку по-настоящему, то пусть хотя бы так. А теперь я ухожу, как ты желаешь.

Она уже отошла на пару шагов, когда из-за дерева донеслось:

– Я почувствовала твой поцелуй сердцем.

Смилина усмехнулась и лишь озадаченно покачала головой: «Вот так встреча…»

Белогорский Север – богатый край. В его недрах пряталось столько золота и самоцветов, что хватило бы на тысячи лет. Золото там залегало сплошными огромными жилами – самородок на самородке; не только жёлтое, но и белое [7], да и серебра полным-полно, а уж каменьями вся земля густо усыпана. «Копни палкой – на яхонт наткнёшься», – так говаривали про этот край. Особенно много было здесь прозрачного, как слеза, камня, который на еладийском языке звался «адамас», в жарких странах за Великими пустынями он носил имя «алмас», а местные жительницы звали его твердень – за особую прочность. Здешние мастерицы любили и умели с ним работать, делая из него великолепные, ослепительно сверкающие украшения. Северянки подчинялись белогорской княгине, но по сути это было государство в государстве. Его жительницы почти все сплошь имели хороший достаток и жили в больших домах с очень толстыми стенами – для сохранения тепла. Гремислава тоже происходила из богатого северного семейства, владевшего золотыми копями. Способностями она обладала исключительными, а потому стала любимой ученицей Смилины. Она придумала способ восстановления сломанных мечей – очень сложный, потому как требовалось распутать и соединить множество слоёв волшбы. Если сломанные кинжалы и ножи не стоили такой возни, то для клинков с большой выдержкой это было оправданной мерой: порой они ковались по пятьдесят-сто лет – кощунственно выбрасывать их при поломке! Можно сказать, Гремислава основала свою северную школу кузнечного дела: в волшбе, которую она плела, звенела хвоя великой сосны, свистел могучий ветер, горело золото и сверкали бескрайние снега. Уважая Гремиславу и её самостоятельное, зрелое искусство, Смилина часто обменивалась с нею ученицами.

В этот раз Гремислава позвала её на семейное торжество в честь рождения третьей дочери, и оружейница не могла ответить ей отказом. Жила её ученица в огромном, как дворец, родовом доме, в котором умещалось всё её многочисленное семейство: она сама, её супруга и старшие дочери со своими семьями, её пожилая родительница-кошка, овдовевшая и уже отошедшая от дел, а также сёстры Гремиславы с супругами и детьми. Здесь часто так жили: чем больше и основательнее дом, тем он теплее. Обычно в Белых горах в каменную кладку внедряли стальные пластинки с волшбой, которая защищала жилище от стужи и долго сохраняла внутри тепло; на севере такие пластинки делались из белого золота, которое для этой «тёплой» волшбы подходило значительно лучше, чем сталь. Этот холодно блестящий, светлый металл не тускнел и не чернел, в отличие от серебра, а в руке был тяжёл. Богатые северянки могли себе его позволить – что есть, то есть.

Дом стоял на возвышении, словно мрачная крепость, а вокруг простирались туманные горные просторы. Привычного для жительниц юга и средних земель сада с огородом у Гремиславы не было: мало что вызревало за короткое и промозглое здешнее лето. Хлеб и прочие земные плоды северянки брали у южных соседок взамен на поистине несметные богатства своих недр.

– Здравствуй, наставница, поджидаем тебя, – приветствовала Смилину Гремислава.

Они обнялись. Длинная коса ученицы отливала тёплым сплавом золота и серебра, лиловато-синие глаза мерцали в обрамлении светлых бровей и ресниц, точно схваченных инеем. Алый кафтан осанистой, полной достоинства Гремиславы богато переливался бисером и золотыми узорами, поступь была нетороплива и величава – точно большая ладья плыла по спокойной глади вод. Стать её всегда отличалась кряжистостью и шириной, а в последние годы её стан несколько отяжелел, но не до тучности. Это тоже было отличительной чертой многих северянок: они накапливали жирок для тепла. Но внешность, как водится, обманчива: несмотря на свою кажущуюся неповоротливость, в работе Гремислава была просто зверь. Смилина хорошо знала её и видела в деле. Ударом кулака её лучшая ученица плющила стальные болванки, зачастую не пользуясь даже молотом, но её крупным, толстым пальцам была подвластна и тончайшая работа. Казалось, что эти грубые обрубки даже швейную иглу не могли ухватить, а вот поди ж ты – выходили из них изумительные по своей сложности и красе ожерелья, серёжки и обручья из белого золота, украшенные затейливым кружевом скани. Всё было под силу умелым рукам Гремиславы. Супругу она взяла под стать себе – пышную, сдобную, с густым грудным голосом. Но весомые достоинства не мешали Иворьице плавать павушкой, ступая бесшумно и скользя словно бы в вершке над полом. Что греха таить – всегда нравились Смилине северные женщины: их и обнять не страшно. Впрочем, такие игривые думы оружейница гнала от себя, сурово хмурясь.

Старшие дочери Гремиславы уродились в свою могучую родительницу, а вот сёстры были более тонкой стати. Показала ученица Смилине и виновницу сегодняшнего торжества – толстощёкую белобрысую малышку, всю в пухленьких складочках. Чмокая упитанное чадо в эти складочки, Гремислава умилённо мурлыкала: