Девушки плакали, глядя, как она вливала в себя отвар чашу за чашей. Свобода спокойно легла в постель и велела им тоже идти отдыхать.

– Нет уж, мы тут будем, – тихо и печально молвила Яблонька. – На случай…

Давящая тяжесть наваливалась на тело, плющила рёбра и не давала сделать вдох. Свобода словно в тесном каменном гробу лежала, не в силах шевельнуться… Сначала от невозможности дышать в ней встрепенулся и забился страх, а потом необходимость в воздухе вдруг отпала. Княжна с удивлением выскользнула из постели, обводя взором опочивальню и спящих вповалку девушек. Умаялись, бедные, с этими опытами неугомонной госпожи, подумалось ей с острым сочувствием. Сами из-за неё толком не спали уже несколько дней, вот и сморило их…

А перед нею стояла матушка, озаряя покои сиянием своих белых одежд. Светились её косы, излучая серебряные переливы, накидка лучилась ослепительным венцом вокруг её головы, а в очах расплескалось бескрайнее горе, отозвавшееся в душе Свободы пронзительным эхом.

«Что ты наделала, Свобода, что ты натворила, жизнь моя! Посмотри же!»

Свобода повернула свой взгляд в сторону постели и застыла в леденящем недоумении: там лежала она сама. Лицо её разгладил смертельный покой, а рука лежала на неподвижной груди… Но понимание пришло быстро, накрыв её спокойной неизбежностью. В своём новом состоянии Свобода владела чувствами и мыслями гораздо лучше, чем прежде. Значит, дыхание остановилось во сне, а девушки и не ведали – сами спали беспробудно.

«Дитя моё, как же я мечтала увидеть твою свадьбу, твоё счастье, – роняла матушка слезинки, и они скатывались по её щекам чистыми капельками горного хрусталя. – Но Ворон не смог отвратить судьбу… Мы не смогли…»

В потоках этой серебряной печали Свобода сама чуть не рассыпалась на тысячу хрустальных капелек, но внутри тлел неугасимый огонёк, призывавший не останавливаться и не смиряться. Оглядев свои прозрачные светящиеся ладони, Свобода, тем не менее, смогла взять ими матушку за плечи. Друг относительно друга они имели плотность, могли обниматься и держаться за руки, но другие предметы стали для них проницаемы.

«Матушка, ты не видала, куда батюшка спрятал моё колечко?» – задала Свобода вопрос, который якорем держал её в этом мире. Самое важное дело было у неё сейчас: найти кольцо. Всё прочее ушло за пелену тумана.

«Доченька, я привязана к ожерелью, – грустно прозвенел ответ. – Я не могу отойти от него далее, чем на три сажени… Ежели б я видела, я б сказала. Прости, ничем не могу помочь…»

Горечь зашелестела опадающими листьями, запела осенним промозглым ветром.

«Да что ж это такое? Неужели ты так и будешь отныне – как на привязи? – молвила Свобода. – У псов цепных и то больше воли…»

«Самое большое достояние в моей жизни – это ты, – кротко улыбнулась матушка. – Ты – моё благословение. Я счастлива быть рядом с тобою, радоваться твоим радостям и делить с тобою печали. Это самый сладкий плен, за который мне и свободу отдать не жаль. Я сама так хотела, а Ворон только выполнил мою просьбу. Хотя меня можно освободить, коли порвать ожерелье…»

Огонёк разгорался, становясь двигателем Свободы. Раздувая его в себе, она обретала летучесть и могла порхать по комнате, как бабочка.

«Я отпущу тебя, матушка, – засмеялась она. – Ты была рождена, чтобы быть свободной, негоже тебе томиться, словно в заключении! Погоди, вот только разузнаю, где колечко!»

Подпитывая решимостью свой внутренний двигатель-огонёк, она помчалась быстрее мысли в опочивальню отца. Ни стены, ни двери не были для неё преградой. Отец спал на спине, а на шее у него что-то висело: под рубашкой проступали очертания ключа. «Ага!» – осенило Свободу. Уж не от тайного ли ларчика ключик?

Она схватила князя за плечи, но её руки погрузились в его тело, словно в воду. Потянув, Свобода наполовину извлекла из него светящегося двойника отца, который ошеломлённо хлопал глазами, озирался и мычал.

«Где моё кольцо? – грозно обрушилась на него Свобода. – Говори, а то душу вытрясу!»

Она делала это в буквальном смысле, встряхивая отца-призрака за плечи.

«Ы-ы-ы, – мычал он в ужасе. – К-к-кольцо в ларчике… Ларчик в сундуке в моей опочивальне… А ключ у меня на шее!»

«То-то же», – удовлетворённо кивнула княжна и весьма непочтительно швырнула душу отца обратно в тело. Авось, не вспомнит, когда проснётся.

Теперь надо было снова обрести телесную плотность, чтобы открыть сундук и ларчик. Свобода полетела в свои покои и склонилась над собственным телом. Матушка всё так же витала рядом, с беспокойством взирая на княжну.

«Я разузнала, где кольцо, – торжествующе сообщила ей Свобода. – Отец сам рассказал, стоило только тряхнуть его покрепче. – И расхохоталась: – Тебе надо было назвать меня Победой, матушка, потому что это и есть моя суть!»

Но до полной победы было ещё далеко. Тело стало чужим, холодным, Свобода точно в скользкое болото окунулась и тут же выскочила обратно.

«Брр, – передёрнулась она. – Это что ещё за напасть?»

«Твоё сердце остановилось, дитя моё, – скорбно вздохнула матушка. – Ты умерла…»

«Ну, это мы ещё посмотрим», – процедила Свобода.

Расстояния для неё тоже ничего не значили. Силой мысли она швырнула себя в головокружительный полёт и уже спустя несколько гулких мгновений ворвалась в покои князя Ворона. Тот не спал – трудился в своей мастерской среди сосудов с зельями и под светом прозрачного шара писал что-то на листе выделанной телячьей кожи, зажимая в одной глазнице круглое стёклышко. Князь-чародей вскинул на Свободу взгляд, но ничуть не удивился. Он видел её, словно она пришла к нему в своём плотном теле.

– Здравствуй, родная… Что-то случилось? – рассеянно спросил он, очевидно, мыслями ещё находясь во власти своей работы. За стёклышком его глаз казался до смешного огромным.

«Да в общем-то, сущий пустяк, батюшка, – усмехнулась Свобода. – Я там… э-э… умерла немножко. Совсем чуточку… А ожить никак не получается, хоть убей! Сердце остановилось. В общем, дело гиблое. А мне смерть как надобно вернуть кольцо, которое отец у меня отнял! Ежели не верну, то не смогу вовремя попасть на свидание к моей возлюбленной Смилине. А я её люблю очень, батюшка… Ну просто до смерти!»

Князь выронил глазное стёклышко и вскочил, опрокинув несколько сосудцев со снадобьями.

– Кхе… Кхм! Однако!.. – взволнованно кашлянул он. – Я сейчас, доченька. Сейчас, родная, потерпи.

Он раскинул в стороны руки, словно крылья, и превратился в огромную чёрную птицу. Окно само распахнулось, и он вылетел в осеннюю дождливую ночь, а Свобода устремилась за ним.

Ворон летал со скоростью мысли. Они одновременно очутились в покоях княжны, и птица приземлилась на пол уже человеком в чёрном плаще. Князь кивнул матушке:

– Здравствуй, Сейрам. Рад тебя видеть.

«И я рада, – ответила та с чуть приметной улыбкой на мертвенных губах. – Благодарю тебя за всё, что ты сделал для меня и Свободы».

Ворон склонился над телом княжны и достал откуда-то из рукава длинную и тонкую золотую иглу. Коротко размахнувшись, он всадил её безжизненной оболочке в сердце и дунул в торчащий наружу конец. Тело дёрнулось и захрипело, и незримая сила поволокла Свободу к нему. Она превратилась в один измученный и долгий вздох, втянутый ожившей грудью…

Пробуждение было мучительным. Она барахталась в болоте слабости, пытаясь найти свои руки и ноги, но они были разбросаны по всей земле – в сапогах-скороходах не обойти, не собрать. Из-за пелены тумана кто-то ласково звал её:

– Свобода, ягодка моя… Проснись, открой глазки! Я с тобой, моя родная…

Руки нашлись. Она принялась разгребать ими туман, и он расползался клочьями под её яростным напором, пока не открылось оконце в мир. В этом оконце сияли синие кошачьи глаза, полные тревоги и нежности, и Свобода устремилась к ним. Тело вернулось из небытия бесчувственности, но очень слабое, непослушное и тяжёлое. Чтобы им управлять, требовались невероятные усилия, но Свобода справилась. Руки воскресли двумя лебедиными шеями и обняли Смилину.