– Яблонька, – позвала княжна.

Девушка появилась в считанные мгновения.

– Чего изволишь, госпожа?

– Пусть мне завтра с утра баньку затопят, – зевнула Свобода. – Надо усталость сбросить.

– Будет сделано, княжна.

Ночью Свобода охотилась с матушкой, как встарь. Они сидели у костра, пекли утку и ели её с медово-клюквенной приправой, и в груди девушки разливалась пронзительная и светлая грусть, острая, как лесной осенний воздух. Последние годы, полные тоски по матушке, сползли с души, как тяжёлые слои одежды, Свобода будто вернулась в прошлое, где не было сиротливой пустоты под сердцем, ледяного склепа и хрустального гроба. Вместо этого вокруг раскинулся лес, залитый седой от тумана зарёй и пропитанный звонкой и чистой тишиной, а в тёмной глубине глаз матушки пряталась печальная мудрость.

Серый свет осеннего утра разлучил её с матушкой. Свобода долго сидела в постели с закрытыми глазами, понурив голову, слегка плывшую в отголосках сна, а Яблонька уже хлопотала вокруг:

– Банька готова, госпожа! Только тебя и ждёт! Венички берёзовые и дубовые, отвар душистый, квасок холодненький! Пышут жаром камушки, переговариваются: «Ох, водички бы на нас кто пролил!» А дровишки в печке им вторят: «Ох, жарко, жарко и нам!» Идём, княжна, потешь свою душеньку и тело своё от забот и тягот освободи!

Ласковой присказкой, сочным словцом, ясным бисером сыпала Яблонька, мягко заставляя Свободу воспрянуть навстречу новому дню. Она была простая и добрая, как пыхтящая в горшке молочная каша, речь её струилась ручейком по круглым камушкам, и веяло от слов хлебным, земным теплом. Тут хочешь не хочешь, а проснёшься и улыбнёшься, как от солнечного луча, хоть за окном и раскинулась серая осенняя хмарь.

Свобода позвала париться всех своих девушек. Щебечущей стайкой они толпились в предбаннике, разоблачаясь; Свобода тоже разделась, а кольцо сняла и положила на столик, чтобы оно ненароком не соскользнуло с мокрого пальца и не закатилось в щель меж упруго прогибающихся половиц. Под полом была яма для стока воды; ежели кольцо туда упадёт – не сыщешь.

Растянувшись на подстилке из душистого сена, Свобода позволяла банному пару прогревать её до косточек и выводить из тела накопившееся утомление. Она подставляла бока веникам, а травяной отвар, шипя на раскалённых камнях, наполнял парилку целебным духом лугового простора.

Когда она, закутавшись в простыню, выходила в предбанник испить квасу, кольцо как ни в чём не бывало лежало на столике. Освежившись и восполнив потерянную с потом влагу, Свобода вернулась в парилку на второй заход, а потом пошла мыться. Разморённая, слегка отяжелевшая, она подставила своё тело липовым мочалкам, которыми девушки её рьяно растирали. Мочало источало медово-тонкий, щемящий запах липового цвета. Свои чудесные волосы княжна промыла в древесном щёлоке пополам с отваром мыльного корня и ополоснула настоем крапивы. Сушиться им предстояло долго, у горячей печки.

Одеваясь, княжна потянулась к столику за кольцом и помертвела сердцем: его там не было… Неужто кто-то из девушек смахнул ненароком? Она обшарила весь пол в предбаннике, перевернула всю одежду служанок.

– Девоньки, вы моего колечка не видели? С синеньким камушком! – крикнула она.

– С синеньким? Да вроде на столике лежало, госпожа, – отозвались они.

– Его нет на месте! – с нарастающим в груди тяжёлым чувством сказала она – громко, властно и сердито. – Не взял ли его кто из вас?

Девушки перепугались. Поймав хлёсткий взгляд госпожи, Яблонька живо учинила всеобщий обыск, даже в рот девушкам заглядывала – не прятал ли кто драгоценность под языком, но эта мера ничего не дала. Кольцо как сквозь землю провалилось. Под рёбрами у Свободы поднималась леденящая волна отчаяния.

– Это я его взял, – раздался голос князя.

При виде государя девушки завизжали, хватая одежду, а Полута смеялся-кудахтал, довольный произведённым переполохом. Он даже не думал покидать баню – стоял подбоченившись, гордый, как петух в курятнике. Свобода медленно поднялась с лавки и вышла под открытое небо с распущенными по спине влажными волосами. Голову охватил холод, но ей было не до того. Отец последовал за ней.

– И зачем ты взял моё кольцо, батюшка? – В груди пружинился гнев, то дыша стужей, то обжигая кипятком, но Свобода отчеканивала слова нарочито спокойно и учтиво.

– А затем, что правды о нём я от тебя так и не услышал! – Князь догнал её и преградил путь.

Они выглядели рядом странно: Свобода смотрела на отца с высоты своего роста, а тот был вынужден поднимать голову и заглядывать снизу.

– Это дурно, батюшка, – сказала княжна, невольно стараясь держаться, как матушка в своё время – с той же величественной презрительностью, полной непокорного, несгибаемого достоинства, с коим и проигравший смотрелся бы победоносно. – Ты князь, а не тать.

Отец побагровел, губы его затряслись, а глаза выкатились и засверкали в бешенстве.

– Дурно?! А лгать – хорошо?! А брать подарки у отца за спиной?! Такие подарочки не просто так дарят, ежели ты не знала! Может, ты за него ещё и честью своей девичьей расплатилась, мерзавка? Признавайся – связалась с кем-то?! Ох, дура… Ох, потаскунья… Как я тебя после этого замуж выдавать стану?! Ещё будет она мне тут дерзить, позорница… Хороша, нечего сказать! Вся в свою мать!

– Батюшка, верни кольцо, – с ледяным звоном в голосе потребовала Свобода.

– И не подумаю! – пролаял Полута. – Пока не скажешь, кто даритель!

– А коли скажу, отдашь? – двинула бровью княжна.

– Ежели скажешь, я верну кольцо этому негодяю, – отрезал отец. – В любом случае ты его назад не получишь, даже не надейся.

– Тогда мне нет смысла говорить, – проронила Свобода.

Сила её гнева могла раскатить дворец по брёвнышку, вырвать лес с корнем, смести горы подчистую. Этот зверь был способен сожрать всех людей в округе, не подавившись, но вместо этого подкосил её саму. До нового свидания со Смилиной оставалось пять долгих дней, но хуже всего было то, что встретиться они условились в Белых горах. Без кольца об этом не могло быть и речи. Что ещё могло прийти отцу в голову? Посадить её под замок на хлеб и воду? Насильно отдать замуж? Как бы то ни было, без кольца она застревала в домашнем плену под властью отца. Не бывать этому!.. Смысл собственного имени был для неё отнюдь не пустым звуком, свободой она дорожила. Нужно было вернуть кольцо во что бы то ни стало. Но как?

Обычно решительная и деятельная, сейчас княжна вдруг ощутила растерянность. Ночью она предприняла безумную попытку обыскать дворец и найти, куда отец спрятал кольцо, но бдительная стража тут же доложила об этом князю.

– Не волнуйся за своё колечко, оно в надёжном месте, – усмехнулся тот. И добавил, зевая во весь рот: – Охо-хо… Хватит тут шастать, иди в постель. Сама не спишь, так хоть другим не мешай.

Он ушёл в опочивальню, а Свобода побрела в свои покои. Может, матушка знала, куда отец спрятал кольцо? Ведь она – дух, ей всё видно… Надежда вспыхнула слабой искоркой, постепенно разгораясь до бушующего пламени, и княжна скорее легла в постель и закрыла глаза, чтоб во сне расспросить матушку.

Сон не шёл к ней. Чёрная, зияющая дыра бессонницы выпивала её силы, мучила и насмехалась зубастой пастью. «Матушка, матушка, помоги мне», – молила Свобода, трогая ожерелье и роняя тёплые слёзы в подушку.

Она промаялась до утра, но так и не уснула. Встав с гудящей головой и горящими глазами, Свобода ничего не могла делать: всё валилось из рук. Болото отчаяния засасывало. Если срочно не уснуть, не получится связаться и с князем Вороном…

– Знаю я, как сделать сонное зелье, – обрадовала её Яблонька. – Ведаю, какие травки нужны, и могу их для тебя добыть, княжна, ежели прикажешь.

– Добудь, Яблонька, добудь, милая! – встрепенулась окрылённая Свобода. – Вовек буду тебе благодарна!

Служанки не было с утра и до обеда. К обеду она вернулась с корзиной, набитой полотняными мешочками, от которых горьковато пахло травами. Где она их достала? Может, к какой-то знакомой знахарке-травнице ходила – про то Свобода не ведала. Расспрашивать она не стала, сказала только с нетерпением: