– Подесаул! Какого чёрта! – голос генерала вдруг стал жёстким. – Тьфу ты… – он посмотрел на вытянувшегося в струнку казака. – Ладно, давайте его сюда. И руки развяжите, право слово!
Збруев подскочил к пленнику, одним махом кинжала разрезал путы на руках, подтолкнул арестованного рукояткой нагайки в спину и пленный сделал несколько шагов к крыльцу, растирая на ходу запястья. Девочка от него не отставала.
– Мишель, что стоите, уберите девочку, – сделал рукой жест генерал. – Дети никогда не должны отвечать за грехи родителей. Тем более, войну эту не мы затевали. В который раз Россию поганят ублюдки! И этот изувер тоже к ним примазался! Воистину, ничего святого в стране не осталось!
Адъютант махнул казакам. Двое подбежали к девочке и стали отдирать её от офицера. Та, молча, сопротивлялась, вцепившись в рукав отца мёртвой хваткой.
– Отпусти, Кэти, отпусти, – тихо выдохнул он, – иди, тебе не сделают ничего плохого.
Она послушалась, отпустила рукав, стараясь сдержать слезы, но все же две капли-предательницы покатились по щекам.
Девочку увели и заперли в дровяном сарае, а её отец, офицер Красной армии в данный момент и не так давно – Белой, всё так же подталкиваемый в спину тупым концом нагайки, поднялся на крыльцо. Он стоял перед генералом, внимательно разглядывающим его, не отводя глаз. Собственно, смотрел он не на генерала, а сквозь него, в какое-то своё, неведомое, куда нет ни дорог, ни тропинок, но где живёт, присутствует то светлое будущее, которому он мечтал посвятить всё своё воинское уменье, за которое и жизни не жалко.
– Господин Полунин? – спросил генерал, словно всё ещё сомневаясь: не обман ли зрения?
– Да, вы не ошиблись, Алексей Максимович, – отозвался тот. – Бывший полковник царской армии Преображенского полка перед Вами.
Генерал помолчал немного, склонил голову, как бы задумавшись о том, какие фортели выкидывает судьба.
– Как вы могли?! – генерал снова в упор посмотрел на пленника. – Столбовой дворянин, отличный штабист, сам Государь был о вас высокого мнения и – к красным, к бунтовщикам, к евреям-нигилистам? К полупьяным подзаборным люмпен-пролетариям? Ведь насколько надо не любить свою Родину, чтобы отдать её на растерзание жидам и лавочникам? Да вы в своём ли уме, милейший?
Полунин пожал плечами. Потом раздумчиво, как бы сам с собой, проговорил:
– Россия, моя бедная Россия! Она столько раз выставлялась на аукцион перед иностранным капиталом, что мне, право, стало досадным: почему одно из богатейших в мире государств не имеет хозяина? Почему большинство правительственных чиновников смотрят на Россию только как на сырьевую базу для развития Европы и какой-то там дрянной Америки? Ведь на корню продавали, на корню! Единственный из немногих, кто радел о могуществе России – Пётр ркадьевич Столыпин. Но и того убили!
– Вы забываетесь, господин Полунин, – прервал его генерал. – Столыпин был убит вашими же евреями-нигилистами.
– Ошибаетесь, Алексей Максимович, – возразил пленный. – Это прекрасно организованное провокационное убийство. Западу и масонам не нужна сильная Россия. Гражданская война и такие как вы, им на руку. Предатель Алексеев, арестовавший и сдавший государя в ваши руки, находится сейчас у вас в ставке, в Новочеркасске.
Генерал не понимал своего визави: там, в Новочеркасске собрались казаки со всего юга страны, боевые офицеры, прошедшие закалку на полях Первой Мировой – прямо скажем, цвет русской армии. Все искренне любящие Родину. О каких предателях толкует господин Полунин?
Скорее, это кучка непохмелённых люмпенов, которые с устатку согласились устроить для жидов ещё один весёлый праздник Пурим,[3] где главный приз – страна непуганых идиотов. Но никогда ни один настоящий русский не примет такую власть.
И что же? Перед ним отличный офицер, имевший когда-то полковничий чин, человек не трусливого десятка! И этот бывший боевой офицер ныне утверждал, что только большевики – истинное будущее России, только под жидовские марши страна придёт к светлому будущему! Весь вопрос – какому светлому? И на сколько этот свет поможет жизненному развитию России?
Голос пленного прервал ход мыслей генерала:
– Вам не хуже меня известно, что учинил с государем генерал Алексеев со своими офицерами. Предательство! Что, вследствие всего этого, ждало Россию? Английское владычество? Или же колониальное подчинение объединённой Антанте?
Причём, вы бы первый развели руками, мол, les caprices de la fortune![4] Нет, Ваше Превосходительство, фортуна здесь не причём. Это прямое предательство Родины и русского народа. Измена клятве, данной государю. Что же касается большевиков, то за ними будущее. Они сыновья этой несчастной страны, хоть многие из них, действительно, инородцы. Они сделают всё, чтобы Россия стала богатой, могущественной, чтобы её боялись ваши голубезные англичане, американцы и иже с ними.
Во время этой тирады лицо генерала Каледина меняло окраску от белого до бордового, глаза сверкали, но голос остался, на удивление спокоен.
– Вы, милостивый государь, забыли присягу, долг, честь, – попадали его слова как оплеухи в лицо пленному. – Вы преступили обет не только перед Государём, но даже пред Богом! Вы и ваша рвань, убиваете ни в чём неповинных стариков, женщин, невинных детей, и оправдываете это борьбой за светлое будущее, где все осчастливятся голодом и будут вынуждены нищенствовать? Мне кажется, что такое счастье отпечатается отчётливым кровавым следом. Вас не смущает возведение храма на крови своих соотечественников?
– Собственно, так же как и вас, Ваше Превосходительство, – пожал плечами Полунин. – Нам обоим доподлинно известно, что об одном и том же событии одни говорят:
«Бес попутал!». Другие: «Бог благословил!». Насколько вы считаете меня предателем, настолько же я отношу вас к данной пресловутой категории. Будущее покажет, кто из нас прав. Но смею повторить, что за надругательство над Помазанником Божьим всё ваше белое «освободительное» движение очень скоро поплатится. У вас даже Родины не будет. А я верю в Россию, служу ей. Вы же, с вашим консерватизмом, просто заблуждаетесь. Вы готовы поставить к стенке каждого, кто с вами не согласен!
– Хватит! – взорвался, наконец, генерал Каледин. Его кулак с такой силой опустился на стол, что подпрыгнула и опрокинулась чашка с недопитым чаем. Наступила тишина, затих жующий, томно вздыхающий, кудахтающий скотный двор, как бы боясь пропустить самое главное.
Мишель замер за спиной генерала, а подесаул непроизвольно ухватился за темляк шашки и принялся теребить его.
Каледин стоял на ногах и тяжело смотрел на пленника. Его глаза потемнели:
– Вы изменили присяге, вы пошли против государства и государственности. Неужели вы рассчитываете на то, что ваши нынешние хозяева вас помилуют? Вы будете отправлены на бойню как рабочая скотина! Но я избавлю ваших доблестных хозяев от лишнего труда. Я не Господь Бог и предательства никогда не прощаю.
Он сделал движение рукой:
– В расход….
Это слово было произнесено с видимым спокойствием. Пленник кивнул, как будто только этого и ожидал от противника:
– Одна просьба, ваше высокоблагородие…
Поскольку генерал молчал, всё так же неподвижно глядя перед собой, как будто застыл под тяжестью отданного им же приказа, пленник продолжил:
– Со мною дочь. Я хотел отвезти её к сестре в Батайск, да не учёл, что территория под вашим контролем. Отвезите девочку туда. Ребёнок не виноват в наших разногласиях. Честь имею.
Он щёлкнул каблуками, поклонился и неспешно спустился с крыльца, кивнув подесаулу: веди, мол. Казаки подбежали с винтовками наизготовку. Скрип песка с гравием под сапогами разносился в морозном воздухе особенно явственно, а на старой липе за скотным двором обрадовано запел ворон. Вот уж воистину собачий нюх у этих траурных птиц.
Дверь сарая натужно закряхтела. Мишель вошёл и осмотрел помещение. Кэти сидела в углу, на дровах; её глаза настороженно и недоверчиво следили за адъютантом.
