Никита прислушался. Нет, всё тихо. Даже пара сосен у крыльца не скрипела, как обычно. Они, вечно недовольные тем, что меж ними натянут гамак, жаловались на это, Бог знает кому. И это вместо того, чтобы радоваться, что они не горят в камине!
На участке были, конечно, и другие сосны, но те не лезли прямо к дому, а скромно кучковались поодаль. За ними стоят, как на страже законов прежних времён, дачи старых большевиков.
Собственно, большевиков-то никаких на дачах давно не было, осталось от них только название посёлка «Старый большевик». Впрочем, Никита имел непосредственное отношение к настоящим старым большевикам. Что ни говори, а от прошлого не отказываются.
Одна бабушка у него была из уральских крестьян, то есть советской колхозницей, не видавшей никогда ничего, кроме родного колхоза, находящегося под старорусским городком Кунгуром.
Этот город славился на всю Россию огромной пещерой в старых Рипейских горах, не исследованной до конца, да ещё аномальной зоной похлеще Бермудского треугольника. Об этом вообще старались не говорить ни местные жители, ни приезжающие важные учёные. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь.
Что касается второй бабушки… С ней было немного сложнее. Она была дворянского происхождения, дочерью полковника царской армии, служившего в Генштабе Государя, который перешёл на сторону большевиков, на сторону Красной Армии. Всем известно, что «отец Красной Армии» – Лейба Бронштейн, жид-русофоб, ставленник американских спецструктур, но в те времена не особо присматривались к прошлому, а верили в какое-то эфемерное будущее.
В начале 20‑го века Россия была раздираема двумя силами, двумя армиями: белой и красной. Белые – это те, кто хотел сохранить свою власть, свои богатства, свои жизни, своё положение в обществе, и, в конце концов, само общество. А красные хотели свободы, равенства и братства и для этого стремились разрушить богатейшее государство. Они обещали кучу счастья каждому гражданину и светлое будущее коммунизма для всех.
И нашлись те, кто в это искрене поверил! Даже царские офицеры. Были ли они предателями? Предателями Царя, которого уже не существовало? Красные и белые яростно сражались друг с другом, до самоуничтожения, за свои идеи. А Мировое зло казалось в стороне от всего этого и потирало ручки со скрытым удовлетворением.
– Господин генерал! Господин генерал! Ваше превосходительство! – громкий голос вестового у крыльца взбудоражил утреннюю тишину. Куры тут же заквохтали, собаки начали лаять, скотина зашевелилась, зазвучала, в стойле послышались громкие вздохи. На крик прибывшего, из избы выскочил адъютант генерала Каледина.
– Чего орёшь, болван! Их сиятельство отдыхают.
– Дык красного взяли! С девчонкой! – не унимался вестовой. А конь, с которого он не думал спрыгивать, переступал с ноги на ногу, всхрапывал, косил красным глазом, даже пытался заржать, поддерживая рулады скотного двора.
– Какая девчонка? Ты что мелешь? – снова прикрикнул на вестового адъютант.
– Дык вона, ведут их! – снова гаркнул вестовой и показал нагайкой в сторону околицы. – В расход не стали, дык офицер он боевой.
С конца улицы казаки вели под конвоем высокого человека в длинной офицерской шинели без погон, на фуражке вместо кокарды темнело овальное пятно. Руки у него были связаны за спиной тонким сыромятным арканом, а рядом семенила девочка в заячьей шубке и таком же меховом капоре, испуганно оглядываясь на солдат.
Процессию догнал верховой подесаул. Он, по случаю резкого похолодания, небывалого для этих мест даже в ноябре, закутан был в красный башлык, концы которого болтались, завязанные узлом за спиной. Спереди на седле он придерживал рукой вместительный саквояж, отобранный у пленников. Подесаул обогнал процессию и подскакал к крыльцу.
– Доложи его превосходительству, – рявкнул он, обращаясь к адъютанту и спрыгнул с коня. Затем водрузил на ступени крыльца, больше похожего на веранду, привезённый баул, и снова вопросительно поглядел на адъютанта, наблюдающего за суетнёй с лёгким недоумением.
– Доложи: захвачен красный командир с дочерью.
– Mes condoléances,[1] – наклонил адъютант красивую, чуть ли не под греческий эталон, голову, но не двинулся с места.
Новенькая шинель сидела на нём ладно. Адъютант Его Превосходительства не удосужился надеть головной убор, но безукоризненно ровный пробор в чёрных волосах вместе с пренебрежительной усмешкой явно свидетельствовали о мире и спокойствии: какие красные? какой переворот, господа? я только от Его Превосходительства, там ни о каком воображаемом противнике не слышали. Вот так-с. Общую картину облика портили разве что капризные, как бы не совсем мужские губы, уголки которых чувственно дрожали.
– Неужели вы считаете, что Его Превосходительство можно безнаказанно беспокоить по пустякам? – наконец удосужился узнать он.
– Это не пустяки, корнет,[2] – отчеканил подесаул, – в наши руки попал командир четвёртого кавалерийского корпуса красных. Или вы будете утверждать, что никогда не слышали о самом опасном корпусе противника? Красные для достижения победы ничем не гнушаются. Так что доложи немедленно и по полной форме, что от тебя требуется.
На этот раз адъютант ничего не сказал. Он отправился докладывать по инстанции, но быстро вернулся: – Господин генерал сейчас будет.
Несколько минут ожидания тянулись довольно медленно. Подесаул, уже успевший нацепить бурку, которую услужливо принёс один из казаков, ходил взад-вперёд возле крыльца, от нетерпения похлопывая согнутым концом нагайки по голенищам хромачей.
А казаки, в отсутствие высокого начальства, расположились поодаль, на брёвнышке, передавая друг другу кисет и переговариваясь вполголоса, изредка кивая на пленных.
Те стояли посреди двора спокойно, никак не высказывая своего отношения к окружающему. Девочка прижалась щекой к левой руке отца, да так и застыла. Иногда только пушистые ресницы взлетали вверх, испуганно вздрагивая, и её взгляд, скользил по двору, где на слегка промёрзшей земле лежали мешки с картошкой, перловкой и овсом.
Казённая офицерская шинель пахла дымом, конским потом и ещё чем-то незнакомым, но девочке было спокойно: это запах отца. Она понимала, что они находились среди врагов, но страха не было: она – рядом с папой, с большим и сильным, который все знает, все может, даже всех победить! Так было всегда и так будет!
Дверь пятистенки распахнулась, на крыльцо вышел грузный человек в серой шинели с генеральскими погонами, накинутой поверх мундира. Едва взглянув на пленных, он прошёл к стоящему тут же на веранде круглому столу и опустился в плетёное лыковое кресло.
– Чаю, Мишель, – приказал Его Превосходительство адъютанту, не оборачиваясь, – а то что-то захолодало сегодня. Давай, что там у тебя?
Тот скинул старый сапог с самовара, который служил адъютанту кузнечным мехом для раздувания углей, налил чаю в глубокую чашку с золотым вензелястым узором, подал начальству.
– Тут подесаул Збруев умудрился где-то полонить красного командира, – вполголоса пояснил адъютант. – Не одного, с девочкой, которая, судя по одежде, далеко не из пролетарской семьи.
Генерал, отхлёбывая чай, присматривался к мужчине с девочкой.
– Ба! Никак господин Полунин?! Собственной персоной! – поставил он на стол недопитую чашку. Потом резко встал, но тут же снова опустился в кресло, вынул большой синий клетчатый платок, вытер мигом вспотевший, несмотря на холод, затылок.
– Дела-а-а…
– Так точно, вашско-ородье! – вытянулся перед крыльцом подесаул. – Я его тоже узнал, Иуду.
Подесаул с ненавистью посмотрел на пленника.
Тот всё так же спокойно стоял посреди двора, не обращая внимания на сцену «узнавания». О его волнении можно было судить лишь по заходившим желвакам на скулах. Арестованный выдержал упорный взгляд бывших товарищей по оружию. Шутка сказать, многие годы они служили в одном полку и расстались лишь, когда Полунина откомандировали в ставку государя Российской Державы.
